ЗЕМЛЯ ЗА ОКЕАНОМ - Борис Гринштейн

В те годы он даже чуть было не вступил в тайное общество. "Батенков был старше меня лет на десять, но он так был умен и умел сделать, что я не чувствовал этой разницы. Однажды, в сумерки, между интересными его рассказами, он сказал мне, что у них есть кагал, что у них ходят свои почты и что всех своих членов кагала они имеют средство быстро двигать к повышению по службе.

- Хочешь, я запишу тебя в члены?

- Какая цель кагала?

- Этого я не могу сказать тебе: тайна! Я не думавши отвечал:

- По-моему, Гаврило Степанович, где тайна - там нечисто!

Мы более не говорили об этом. Я теперь ясно помню: я отвечал Батенкову без всякого сознательного намерения, вовсе не обдумав. Это время было щегольства фраз и готовности резонно отвечать противореча. Впоследствии оказалось, что 1819 года называвшийся кагал - после было общество 14-го декабря! Не сорвись тогда с языка глупая фраза, попади я в список - другим бы путем пошла вся жизнь моя! Батенков не желал мне сделать зла, он желал сделать мне добро, потому что сам был членом сильного кагала."*(8)

А вдругом месте он упоминал: "Миша Бестужев мой корпусной товарищ; гардемаринами мы дрались на дуэли".

Но вряд-ли Стогов смог бы стать на Сенатской площади. Там же, в Иркутске, на сделанное Сперанским заключение, что выпускники Морского корпуса, очевидно, являются большими патриотами, он отвечал:

"- Да, мы очень любим государя.

- А Россию?

- Да как любить, чего не знаешь; вот я еду более года и все Россия, я и теперь ее не знаю".

Получивший в детстве патриархальное воспитание Эразм имел признание власти (в его восприятии прежде всего - нравственной) "старшего" в доме; а отсюда следовал естественный вывод о том, что таким "старшим" в доме, именуемом Россией, является император, стоящий на "недосягаемой высоте". Рядом с ним простой смертный (тот же жандармский подполковник) ощущает себя "инфузорией" и воспринимает как величайшую награду брошенную царем в его адрес фразу: "Какой у тебя там шут сидит? Но действует умно".

После возвращения в Петербург Стогов недолго оставался морским офицером. Не имея особой склонности к морской службе, он был достаточно честолюбив и при этом хорошо понимал, что без связей и средств бедному провинциалу карьеру в столице сделать практически невозможно. И тут дядя помочь ему не сможет. Финансовая сторона, хотя Стогов, очевидно, никогда не был особо сребролюбив, так же сыграла свою роль.

"Побывав в Кронштадте, я страшно разочаровался! Той отдельной касты, того заветного братства, той независимости, кажется, от целого света - ничего не нашел! Явились никогда не бывалые выскочки-хвастуны, говорили о доносчиках. Достойные старики, около которых кристаллизовалась молодежь и продолжала нравы флота, - одни поумирали, другие удалились. Из огромного моего выпуска нашел только семь товарищей - все разбрелись, а оставшиеся казались будто каждый сцентрировался в себе; нет прежней разгульной откровенности, бедность большая, я богач между ними…

Во флоте я разочаровался: упадок общего духа, бедность товарищей поразили меня - какая будущность? Я долго думал и решился искать другой службы. Тогда самое большое содержание было, как в новом учреждении, в корпусе жандармов, но без протекции как попасть туда? Бродя по Питеру, я вспомнил барона Шиллинга, застал его дома, он принял меня очаровательно; разговаривая со мною, ловко узнал мои сокровенные желания, которые, не имея надежды, я хранил в тайне; Шиллинг заставил меня высказаться о причинах моего намерения. Спросил мою квартиру, и мы простились. Утром получаю с жандармом записку от начальника штаба корпуса жандармов Дубельта, всем знакомой формы: "Свидетельствуя совершенное почтение" и проч., я приглашался в штаб, для некоторых личных объяснений. Дубельт хотел знать об Американской компании, а кончилось приглашением меня в жандармы. Хотя я и был удивлен, но согласился не думавши. Мне приказано иногда являться в штаб, так как в жандармы поступают по испытании. Впоследствии я узнал, что действительный статский советник Шиллинг фон Канштадт служил в ведомстве шефа жандармов, получая 12 т. рублей жалованья в год, часто был посылаем за границу и множество перебрал денег по всевозможным поводам…"*(9)

Общепризнано, что высший орган политической полиции - III отделение Собственной Е.И.В. канцелярии и приданный ему Корпус жандармов были ярчайшими символами царствования Николая Павловича. Низовые звенья этих учреждений, обеспечивали связь между монархом и подданными, а жандармские штаб-офицеры были призваны стать "глазами и ушами" императора в провинции. Стогов как нельзя лучше соответствовал своему назначению. Не всякому образованному человеку в середине XIXв. такая служба была по душе. Сохранились, например, воспоминания о том, что даже сам Дубельт любил выписывать своим агентам вознаграждения, сумма которых была бы кратной цифре 3 - 30, 300 рублей ("в память тридцати сребреников", как пояснял он в кругу знакомых), что явно свидетельствовало об определенном душевном дискомфорте. Стогов же считал эту службу своим призванием, она не требовала от него никакого насилия над собой. Кроме того он был честолюбив и самолюбив. Новая должность позволяла ему занять в обществе столь высокое положение, которое не обеспечила бы ни одна другая.

Дошедшие до нас официальные материалы III отделения показывают, что служба Стогова высоко оценивалась начальством. Его имя неоднократно выделяется среди особо отличившихся штаб-офицеров; и даже обращали на себя благосклонное внимание императора. Бенкендорф отмечал его "чрезвычайное усердие" и "особенное благоразумие". Поэтому нет ничего удивительного, что этот, только что повышенный в чине до полковника офицер, был отправлен в Америку для выполнения почти неисполнимой миссии, создать на пустом месте новое генерал-губернаторство.

"Придя в порт я немедля отправил бывшего со мною жандарма к адмиралу Порфирию Платоновичу Митькову, исполнявшему тогда должность главного правителя американских колоний. Адмирал меня встречать не вышел, а прислал с жандармом приглашение к себе в контору, но не прислал ни кареты, ни дрожек, ни верхового коня. Помню меня это сильно задело. Я ничего не знал о частной жизни жителей Новороссийска.

Город стоит на ровной, сухой местности и невелик размерами. Улицы хорошо выровнены и чистые даже в дождливую погоду, поэтому обыватели обычно ходят пешком.

Зашел в контору. В зале два чиновника с кипами бумаг; я просил доложить, отвечали: "Не приказано" и указали на отворенную дверь в кабинет. Адмирал у стола, уложенного бумагами. Только я вошел, Митьков встал навстречу мне. Он был больше среднего роста (вершков восьми); правильное и, можно сказать, красивое лицо, но не только серьезное, почти суровое выражение, темно-русые волосы приглажены по-военному; в форменном сюртуке, застегнутом на все пуговицы. Митьков был сухого сложения, но не худ; поклон, движения мне напомнили воспитание в корпусе; говорил скоро, как-то отрывисто. Пригласил сесть.

Однако я стал во фрунт и зачитал Высочайше утвержденное 11 января 1853 года мнение Государственного Совета.*(10) "Слушайте повеление государя: вы должны устранится от всякого участия в делах по управлению колониями. Государь император повелевает все распоряжения по этим делам генерал-губернатору Америки. До его прибытия я имею действовать не сносясь с вами.

- Кто вам дал право требовать от меня устранения от службы?

- Моя обязанность, ваше превосходительство.

- В чем она состоит?

- В секретной инструкции, утвержденной государем!

- Вы имеете право арестовать меня?

- Имею право всякого арестрвать для охранения власти, вверенной государем

- Однако прошу вас выслушать меня без раздражения. Прежде всего скажу вам, что я не желаю устранять вас от управления до прибытия генерал-губернатора.

Хоть я и выставлялся перед Митьковым, но чувствовал себя как школяр, которого заставили читать книгу на неизвестном ему языке. В моем подчинении оказались вдруг земли больше всей Европы и безо всякой возможности ею управлять. Власти, кроме компанейских чиновников да тоенов вольных народов - никакой. Ни Гражданской, ни Казенной палаты, никаких присутственных мест. Дворяне тут только высшие чиновники Русско-американской компании. Это кочующий народ - приезжают с целию, на время, и уезжают, достигнув по возможности своей цели; чиновники не составляют коренного оседлого населения.*(11)

Всех подчиненных у меня три жандарма и когда прибудут обещянные чиновники Бог весть. По дороге я очень внимательно изучил листы с разъяснением положения в колониях.

Населения в колониях менее, чем в одной Симбирской губернии в бытность мою там полицмейстером.

Крестьян всего тысячь 10, всё негры да китайцы. Русских немного, да и те в большинстве из отслуживших солдат и проходят по Ведомству военных поселений.