Чужая в чужом море - Александр Розов

— Вуа — здоровенный конь, — подтвердил Рон, — И в шашки классно играет.

— Хм, — протянула Брют, — Съездить, что ли, сыграть в шашки. Но при чем тут Штаубе?

— Ну, ты сказала про четыре жены, — напомнила Пума.

— E parau foa, зачем Штаубе четыре жены, и зачем он каждой из этих четырех жен? Он ведь не кузнец Вуа в этом смысле. Вы не забудьте, что в эмиратах муж эксклюзивный.

— Это как? – спросила Пума.

— Это так, что у женщины один мужчина. За make–love с другим мужчиной, ее убьют.

— А если у него не стоит хер, или он вообще уехал на месяц? – спросила Пума.

— Все равно, — ответила Брют, — Это исламский закон. Называется «шариат». По нему женщина должна make–love только с тем мужчиной, которому она продана. Если она никому не продана, то она вообще не должна make–love, ни с кем, иначе ее убьют.

— Ты прикалываешься? – подозрительно спросила младший инструктор.

— Я серьезно. Не веришь — посмотри в интернете про ислам. Это везде написано.

Рон защелкнул боковую панель на пластиковой полусфере, посмотрел на экранчик, торжествующе показал ему средний палец правой руки и хлопнул Брют по колену.

— Прикинь, я запустил твой рентгено–флюоресцентный анализатор. Он пишет, что READY и NORMAL. А про шариат все верно. Мы это на тренинге проходили.

— Mauru roa, Рон. Я бы с этой штукой часа два долбалась.

— Aita pe–a. Так к чему ты ведешь на счет Штаубе?

— К тому, — сказала она, — что он поехал в эмират за чем–то таким, чего нет в нормальной стране. Вряд ли это вопли муэдзина по утрам. Я полагаю, что это — рабы, в частности — сексуальные рабыни. Не знаю про рабов–мужчин, но четыре рабыни у него были точно.

— Исламский брак это не рабство, — возразил Рон.

— Оно не называется рабством, но все свойства есть. Женщина – это имущество, вещь.

— Нет, Брют. Сейчас объясню разницу, — экс–коммандос снял с левой руки пластиковый браслет–органайзер и протянул ей, — держи, это подарок. Не парься, у меня есть еще.

— ОК, — сказала она, надевая браслет, — thanks. И что это значит?

— Главное свойство имущества: я передаю его, кому хочу. В исламе я не могу передать кому–то свою жену, но могу ее выбросить или убить. Это еще хуже, чем рабство.

— Пожалуй, да, — согласилась Брют, — но это не отменяет того, что я сказала про Штаубе.

— Не отменяет, — подтвердил Рон, — а какой вывод?

— Вывод: его не устраивали принятые на Западе отношения в сексе. Его не устроили бы отношения, принятые у нас, в Меганезии. В эмирате его эти отношения устраивали, но там он был второсортным по крови. А в Шонаока он расчитывает купить себе рабынь.

— Зря, — сказала Пума, протягивая ей прозрачный кристаллик с оранжевыми волосками вкраплений, — Теперь за рабов в Шонаока расстрел. И в нашей гумзоне, и в китайской.

— В чем – в чем? – переспросила Брют.

— В зоне гуманитарной операции. Тут наша гумзона. За линией демаркации — китайская. Только центр Лумбези не демаркирован. Общая гумзона. Там, как бы, правительство. А все прозрачные камни кончились. И обычные, и волосатые. Чего дальше?

— Это зависит от времени… — Брют посмотрела на дареный органайзер и рассмеялась.

На экранчике, под календарем и часами, на фоне силуэта ультра–модерновой стрелялки бежала циничная убийственно–краткая надпись: «Shoot fast, laughs last. Taveri–Х–blast».

— Рон, я впервые вижу такое изящное нахальство в агрессивной рекламе.

— А что такого? – спросила Пума, — Это реально хорошие пушки. И надпись прикольная.

— Хитрые вы ребята. Ладно, а как на счет того, чтобы запихнуть что–нибудь в рентгено–флюоресцентный анализатор и посмотреть, что он скажет через час?

— ОК, — согласился Рон, — А как на счет лекции? В смысле, мы же работали и все такое.

— Лекция, так лекция, — сказала Брют, — Начнем со строения этой прикольной планеты. В серединке — твердое железное ядро радиусом 2000 километров. Вокруг — слой горячего метало–силикатного киселя, толщиной почти 5000 километров. Ближе к поверхности он немножко остывает, и становится более густым. Его нижняя часть называется «внешнее ядро», а верхняя — «мантия», но мы об этих слоях имеем лишь общее представление. Мы неплохо знаем свойства скорлупы планеты — «земной коры», и того, что под ней — «слоя Мохо». Да, кстати, материковые плиты, вся эта Евразия, Америка, Африка, — плавают на поверхности слоя Мохо, как картонки, и вся скорлупа немного скользит по этому слою, отсюда — дрейф магнитных полюсов. У земной коры неравномерная толщина, 10 — 100 километров. Это практически важная неравномерность. На тонких участках коры есть шанс докопаться до верхней мантии, где лежат хорошие деньги, это – научный факт…

..

Герхард Штаубе, тем временем, сидел на берегу в паре сотен метров от них, в обществе пачки сигарет, погруженный в невеселые мысли. Он понял, что пост министра, орден на груди, правительственный банкет, домашний обед с президентом – это лишь декорации. Реально, он попал в банду гангстеров, которая захватила кусок бесхозной территории, площадью около 20 тысяч квадратных километров и занималась там вещами, о которых даже думать страшно. Разорив население (опустившееся до уровня каменного века), и запутавшись в криминале, эта банда спровоцировала войну, отдала страну нескольким агрессивным внешним силам, и балансирует между ними, питаясь клочьями их добычи. Герхарду в этом раскладе предписана роль оружейного ремесленника, который должен сделать технику, с помощью которой можно отрывать от падали клочья побольше. Если он не справится с этой работой, то его пристрелят. Не казнят, как нарушителя закона, а просто забьют, как лишнее и бесполезное существо. Если он справится, то к нему будут относиться, как к ценному участнику банды, или скорее, трибы, первобытного племени. Он получит большую пещеру и большую долю из общего котла. К его мнению в банде будут прислушиваться. В его пещеру будут приходить женщины, и спать с ним. Но это все до тех пор, пока он полезен. Бесполезному — пуля и помойная яма вместо могилы. В его нынешнем положении была какая–то ужасающая высшая справедливость. Он отверг унылую западную цивилизацию, в которой все зарегулировано так, что жизнь безвкусна, как диетическая каша. Так он попал в Сарджа, где за свои, честно заработанные деньги, он имел право есть настоящее мясо, быть реальным хозяином в своем доме, повелителем небольшого мира в пределах ограды. Но и над ним оказался повелитель, полновластный хозяин его жизни и смерти. И Герхард отверг Сарджа с ненавистным исламским законом пирамиды абсолютного подчинения. Так он попал в Шонаока, где нет ни регулирования, ни законов абсолютного подчинения, а лишь круговая порука внутри воюющих прайдов, и непрерывная борьба за лидерство, означающее большую долю в общем котле прайда… Если бы Герхард мог вернуться в совсем близкое прошлое, то он ни за какие посулы не покинул бы Франкфурт, где были защищенность и стабильность, в то время казавшиеся ему невыносимым бременем вязких, как патока, традиций, предписаний и ограничений. Но, высшая справедливость дает ему еще один шанс – через два года Герхарда готова принять Меганезия. Задворки цивилизации — но все–таки… Кроме того, быть может, он сумеет как–то заслужить у высших сил настоящее прощение, и вернуться домой…

Штаубе посмотрел в сторону маленького лагеря меганезийской экспедиции. Пятнистый, как шкура леопарда, конический шатер, и вытащенный на берег дельтафлайер–амфибия, широкое крыло которого сейчас играло роль солнцезащитного навеса. Под этим навесом, рядом с портативными электронными модулями, подключенными к солнечной батарее, расположились все трое меганезийцев. Судя по активной жестикуляции, они оживленно спорили. Сюда долетали загадочные обрывки фраз: «вечная лопата», «народный тряпко–планер», «ресурс ствола — миллион выстрелов» и «турбо–реактивнкая братская могила». Последняя реплика давала повод вклиниться в разговор, и Штаубе подошел поближе.

— Извините, — сказал он, — вы про ту ситуацию, которая произошла у меня?

— Нет, это я к слову, об аэробусах и просто больших авиалайнерах, — ответил Рон.

— Хочешь какао, Герхард? – cпросила Брют.

— Падай сюда, поcпорим, — добавила Пума, звонко хлопнув ладонью по одной из пустых коробок, служивших креслами в этом дискуссионном клубе.

— Спасибо, — сказал он, усаживаясь, — А о чем спор?

— Об этом, — Брют взяла из кюветы прозрачный кристаллик кварца с густой сетью желто–золотистых волосков внутри, — Это вкрапления рутила, диоксида титана. Вообще–то нас пока интересует особо–чистый кварц. Он идет по 8 фунтов за килограмм. Это 10 баксов. Из него делают пьезоэлектрические сенсоры, ультразвуковые динамики, спец–оптику и еще кучу полезных вещей. Но титан — тоже хорошая штука. Рутил – основная титановая руда. Рутиловый концентрат идет примерно по пол–фунта за килограмм. Его можно толкать прямо в ЮАР, у них большие мощности по выплавке титана, а можно таскать в Меганезию. На Новой Британии и Луайоте есть металлургические фабрики. Титан из здешнего рутила вполне можно там выплавлять. А вот Рон считает, что нам достаточно титана, который добывается у нас на Гуадалканале и Ниуэ и экспортируется из Папуа.