Дырка для ордена; Билет на ладью Харона; Бремя живых - Василий Звягинцев

Скомкав и засунув в карман шарф цветов польского флага, который теперь уже мог сыграть совсем не нужную Уварову роль, поручик добрался до ворот, тяжелых, даже на вид необыкновенно прочных, сбитых из дубовых плах и схваченных железными полосами в дюйм толщиной и фута в полтора шириной. Для Средневековья — не преодолимая никаким тараном преграда. Против танковых пушек, конечно, долго не устоит.

Рукояткой пистолета он долго колотил в прорезанную посреди главного полотнища калиточку, снабженную смотровым глазком.

— Кто? — не меньше чем через минуту раздался с той стороны грубый унтерский голос.

— Поручик Уваров. Гвардейский спецотряд. Откройте. Я ранен и имею срочное сообщение…

Минуты ожидания вытянулись почти в бесконечность. Хотелось плюнуть на все, сесть прямо под этой калиткой на траву, закрыть глаза и забыться наконец. Невзирая на последствия.

Однако Уваров удивительным образом сумел дотянуть в сравнительно ясном сознании до момента, когда засов с той стороны ворот все–таки заскрипел, открываясь. Четыре сильные руки махом перенесли его через порог, и железные запоры вновь лязгнули за спиной.

«Спасен, спасен! — воскликнул граф», — пришла в голову цитата из какой–то старинной книжки, и так уж она сейчас была к месту. Ногами он еще пытался перебирать самостоятельно, но силы в них не было. Поручика усадили на скамейку рядом с караульной будкой, подали кружку холодной воды. Выглотав ее залпом и отдышавшись, Валерий поднял голову.

Помогавшие ему солдаты, которых он только что воспринимал некими серыми, расплывчатыми тенями, отдалились, но зато приобрели отчетливость, а в двух шагах напротив стоял, уперев руки в бока, плотный мужчина в замасленной до кожаного блеска рабочей куртке. На мощных покатых плечах топорщились погоны военинженера второго ранга[225], нашивка над правым локтем — скрещенные пушечные стволы и круглая бомба с горящим фитилем — обозначала его принадлежность к службе пиротехники и вооружений. Небольшие внимательные глаза смотрели вполне доброжелательно.

— Пришли в себя, поручик? Вы действительно из Гвардии? А здесь что делаете и в таком виде? Объяснить можете?

— Так точно. А с кем имею честь?

— Леухин, Юрий. Един во многих лицах. Начальник Арсенала и приданного ему гарнизона, маленького, к сожалению. Хранитель артиллерийского и оружейного музея. Эксперт по всему, что стреляет с помощью пороха и иных метательных веществ. Если этого мало — еще и конструктор, и механик, и изобретатель…

Видно было, что этим балагурством, имеющим под собой, скорее всего, вполне серьезные основания, хозяин крепости пытается не только развеселить гостя, но и скрыть собственную тревогу.

— Юрий, простите… по отчеству?

— Да не важно. Ну, Владимирович. Пока можно просто — господин военинженер, а там разберемся. Вам медицинская помощь требуется? А то вот у вас вроде что–то… — инженер указал на полу куртки и светло–серый свитер под ней, весь в пятнах засохшей крови.

— Врача же у вас все равно нет, я думаю? — для проформы спросил Уваров.

— Конечно, — охотно согласился Леухин. — У меня вообще никого нет, если не считать этих уродов. Пятнадцать более или менее грамотных оружейников и два десятка солдат первого года службы, из которых по возможности нужно сделать нечто подобное. Вот и стараюсь в меру сил… Хотя меня в училище обучали основам первой помощи, но с тех пор так и не пригодилось, слава богу. Разве если кто молотком мимо болта по пальцу попадет или, в нарушение техники безопасности, без очков на станке работать вздумает. На этот случай у нас один тут есть, курсы санинструкторов прошел, знает, когда головой вперед, когда — ногами на носилки класть полагается.

Над этой шуткой полагалось сдержанно хохотнуть, что поручик и сделал, тут же поморщившись от колющей боли между ребрами. Осколок рации, что ли, застрял?

Но умирать Уваров все равно не собирался, поэтому услуги санинструктора ему не требовались. Наложенная доброй женщиной повязка держалась и насквозь до сих пор не промокла.

Однако нервный по всем параметрам день, а в особенности потеря крови сказались. И самочувствие Уварова лучше всего характеризовалось эпитетом — «поганое».

— Тогда прикажите принести мне обычную полевую аптечку. Они–то у вас должны быть по–любому…

Это было сделано немедленно.

В плоской бакелитовой коробке Валерий нашел шприц–тюбики с универсальным антибиотиком на случай борьбы с проникшей в рану инфекцией, и мощным стимулятором нервной деятельности, наркотиком не являющимся. Воткнул их по очереди в четырехглавую мышцу бедра, как и предписывалось инструкцией, посидел пару минут, и вдруг по сосудам, по всему телу разлилась ласковая теплая волна. Сразу все стало хорошо, накатила бодрость и даже энтузиазм. Запросто можно было вскочить со скамейки и тут же кинуться бежать кросс, а то и штурм–полосу. Но делать этого ни в коем случае не следовало. На это особое внимание обращали врачи — специалисты именно по таким делам.

Посиди, подожди, пока пройдет первая эйфория, отнюдь ей не поддавайся. Еще минут через пять организм выйдет на режим насыщения. Прочувствуй и это. А когда поймешь, что ты не герой, не супермен, что нет больше желания гнуть подковы и драться одному против десяти, что всего лишь тебе дается еще один (не абсолютный) шанс зацепиться на этом свете, вот тогда вставай и делай то, что требуется именно сейчас.

Для тебя лично. То есть — старайся грамотно выйти из боя, добраться туда, где тебе окажут настоящую медицинскую помощь. И лишь в самом безвыходном случае, когда нет иных вариантов, — исполняй, что напоследок требует воинский долг. Хорошо, что здесь обстановка позволила спокойно использовать отпущенное время бодрости и подъема сил.

Он изложил Леухину свою недавнюю историю и в самом общем виде — смысл своего задания. Вернее — часть смысла очень ограниченной задачи. Инженер, а в данный момент начальник, в оперативное подчинение которому Валерий попадал, поскольку оказался на подвластной ему территории, слушал со всем вниманием, иногда отдавая короткие распоряжения своим «уродам», которые вились вокруг него, как осы вокруг меда.

Больше всего Уварову сейчас хотелось связаться со своим командованием и получить конкретные инструкции по обстановке, но вот именно этого сделать было нельзя. Ни стационарной, ни переносной радиостанции в Арсенале странным образом не имелось, а городскими телефонными линиями пользоваться запрещалось. Мало что они наверняка прослушиваются мятежниками, так если бы и нет — дозвониться отсюда можно было только до подразделений округа, то есть структур государственного подчинения. А для них присутствие здесь офицеров–монархистов должно было оставаться тайной. Или хотя бы юридически не подтвержденным фактом.

Он и так уже почти расшифровал себя, представившись коменданту. Но это — действие в состоянии крайней необходимости. И не побежит же Леухин немедленно «докладать» прямо через вражеские позиции.

Поручик встал на ноги, почувствовал, что вполне пришел в порядок, и они с начальником гарнизона начали готовиться к обороне.

— Помощи нам ждать, считайте, и неоткуда, — оптимистически просвещал инженер поручика. — В городе, как мне известно, всего четыре, нет, пожалуй, пять батальонов немедленной боеготовности, так их сейчас придется раскидывать по куда более важным объектам, чем наше древлехранилище. Штаб округа, дворец генерал–губернатора, два гражданских и два военных аэродрома, а еще и Монетный двор, и дачные поселки высших чиновников, — Леухин безнадежно махнул рукой. — Да ведь и не только в Варшаве буча поднимется, как я мыслю… — Неожиданно для своего флегматичного облика инженер говорил быстро, моментами — не слишком разборчиво.

— Так что полагаться будем только на самих себя. Если бы, конечно, ваши сюда подтянулись, другое дело, но это уже из области благих пожеланий. Я эти московско–питерские заморочки знаю, успел зубы съесть, пока они бодаются. А вас тут вообще много? — как бы невзначай задал он вопрос, на который Уваров ответить не имел права при всем желании.

— Да откуда ж мне знать? — очень убедительно развел руками поручик. — У меня индивидуальное задание. Один шанс для связи был, да и то вот…

Он выгреб из кармана остатки рации и, подкинув на ладони, высыпал мусор в обрез керосиновой бочки, используемый здесь в качестве гарнизонной пепельницы.

— Тем более говорить не о чем. Но в смысле самообороны кое–что мы все равно можем. Пусть и на антикварном уровне…

Внешние стены Арсенала, в полном соответствии с обычаями фортификации XIX века, были оснащены аппарелями, барбетами и горжами[226], на которых сейчас солдаты тащили виденные Валерием только в справочниках пулеметы Гочкиса времен Мировой войны. С длинными ребристыми стволами и на грубо склепанных трехногих лафетах. Следом за ними вкатили две еще более древние десантные пушки Барановского, калибром 64 миллиметра.