Хроники Артура - Бернард Корнуэлл

— А как же Арганте? — поинтересовалась Игрейна. — Дерфель, ты столько всего выпускаешь!

— До Арганте я еще дойду.

— Но ведь ее отец тоже там был. Разве Энгус не рассердился, что Артур вернулся к Гвиневере?

— Я все расскажу тебе об Арганте — в свой срок, — пообещал я.

— А Лохольт с Амхаром? Про них ты не забыл?

— Эти двое спаслись, — ответил я. — Нашли корабль и переправились на нем через реку. Боюсь, в этой повести мы с ними еще встретимся.

Игрейна попыталась вытянуть из меня новые подробности, но я был тверд: я-де намерен рассказывать историю своими темпами и в должной последовательности. Наконец королева оставила расспросы и нагнулась собрать исписанные пергаменты в кожаный кошель, в котором уносила их назад в Кар. Наклоняться ей было трудно, но от помощи Игрейна отказалась.

— То-то порадуюсь я, когда дитя родится, — вздохнула она. — Грудь саднит, ноги и спина ноют, и ходить я не хожу — ковыляю вперевалку, что гусыня. Брохваэль тоже сыт по горло.

— Мужей всегда раздражает, когда жены беременны, — отозвался я.

— Сами расстарались, — ядовито отметила Игрейна. Она замешкалась, прислушиваясь: Сэнсам орал на брата Льюэллина — да как он-де посмел оставить ведро с молоком в коридоре? Бедняга Льюэллин. Он послушник в нашем монастыре, работает больше всех, а слов похвалы вовеки не слыхивал, а теперь вот из-за дурацкого липового ведерка его приговорили к неделе ежедневных побоев от руки святого Тудвала. Тудвал совсем еще юн, почти ребенок, из него готовят преемника Сэнсама. Весь монастырь живет в страхе перед Тудвалом, один я огражден от худших проявлений его злобности благодаря дружбе с королевой. Сэнсам слишком нуждается в покровительстве ее супруга, чтобы рисковать навлечь на себя неудовольствие Игрейны.

— Нынче утром я видела однорогого оленя, — промолвила Игрейна. — Это дурная примета, Дерфель.

— Мы, христиане, в приметы не верим, — откликнулся я.

— Но я вижу, ты тронул гвоздь в столе.

— Мы не всегда бываем добрыми христианами. Игрейна помолчала.

— Тревожно мне — как-то пройдут роды?

— Все мы за тебя молимся, — заверил я, понимая: ответ мой неутешителен. Но я не только молился в нашей монастырской часовенке, я сделал больше. Я нашел орлиный камень, нацарапал на поверхности ее имя и закопал его под ясенем. Дознайся Сэнсам, что я прибег к древнему заговору, он бы махнул рукой на покровительство Брохваэля и приказал бы святому Тудвалу избивать меня до крови в течение месяца. Впрочем, если бы святой проведал про эту мою повесть об Артуре, он бы поступил точно так же.

А писать я все равно буду, и еще какое-то время оно будет несложно, ибо теперь настают счастливые времена, годы мира. А еще годы подступающей тьмы, да только мы этого не понимали, ибо видели мы лишь солнечный свет, а на тени не обращали внимания. Мы верили, что разогнали мглу и отныне солнце засияет над Британией на веки вечные. Минидд Баддон был Артуровой победой, его величайшим свершением, и, пожалуй, повесть следовало закончить именно здесь. Но Игрейна права: жизнь не дарует нам удобных финалов, и должно мне продолжать рассказ об Артуре, о моем господине, и друге, и спасителе Британии.

Артур сохранил жизнь людям Эллы. Они сложили оружие и стали рабами победителей. Нескольких я приставил помогать копать могилу для моего отца. В мягкой, влажной земле у реки мы вырыли глубокую яму, и положили туда Эллу ногами на север, с мечом в руке, и надели на него нагрудник, прикрыв пробитое сердце, щит положили на живот, а убившее его копье — рядом с телом. Мы засыпали могилу, и я вознес молитву Митре, саксы же молились своему богу Грома.

К вечеру запылали первые погребальные костры. Я помог возложить на груду хвороста тела моих погибших копейщиков, затем предоставил их товарищам песней провожать души умерших в Иной мир, а сам взял коня и поскакал на север сквозь длинные мягкие тени. Направлялся я в деревню, где укрылись наши семьи, и, по мере того как я углублялся в северные холмы, шум поля боя затихал. Потрескивание огня, рыдания женщин, напевные стихи плача и буйный гомон пьяных — все разом смолкло.

Я привез Кайнвин вести о гибели Кунегласа. Пока я рассказывал, она неотрывно глядела на меня и в первый миг ничем не выдала своих чувств. Затем глаза ее наполнились слезами, и Кайнвин набросила на голову капюшон.

— Бедный Пирддил, — проговорила она, разумея Кунегласова сына: теперь он стал королем Повиса. Я поведал Кайнвин, как погиб ее брат, и она удалилась в хижину, где жила с дочерьми. Ей отчаянно хотелось перевязать мне голову — выглядела рана куда страшнее, нежели на самом деле, — но обычай не позволял: Кайнвин и ее дочерям полагалось оплакивать Кунегласа, а это значило, что они затворятся в доме на три дня и три ночи. Им запрещалось выходить на солнечный свет, и мужчинам не было к ним доступа.

К тому времени стемнело. Я мог бы остаться в деревне, но на месте мне не сиделось, и в свете стареющей луны я поскакал обратно на юг. Сперва я отправился в Аква Сулис, думая, что, пожалуй, застану Артура в городе, но обнаружил лишь освещенные факелами последствия резни. Наше ополчение хлынуло в город через развалюху-стену и перебило всех, кто еще оставался внутри, но кошмар закончился, как только в Аква Сулис вошли Тевдриковы войска. Эти христиане вычистили храм Минервы, повыкидывали наружу внутренности трех принесенных в жертву быков (саксы разбросали кровавые ошметки по плитам) и, восстановив святилище, провели благодарственный молебен. Я заслышал их гимны и пошел поискать песен на свой вкус, но мои люди остались в разоренном лагере Кердика, и Аква Сулис был битком набит чужаками. Ни Артура, ни кого-либо из друзей я так и не нашел, вот разве что Кулуха, а тот был мертвецки пьян, так что я поскакал вдоль реки на восток. Сгущались сумерки. В воздухе разливался смрадный запах крови и кишмя кишели призраки, но в отчаянии своем я и духов не побоялся, лишь бы найти какую-никакую компанию. У одного из костров пели Саграморовы воины, но где их предводитель, они не знали, и я поехал дальше, забирая восточнее, туда, где, как я приметил, вкруг костра танцевали люди.

То отплясывали Черные щиты, лихо подпрыгивая и подскакивая и перешагивая через отрубленные головы врагов. Я бы объехал развеселых Черных щитов стороной, но тут углядел две одетые в белое фигуры, что спокойно сидели у костра в кругу плясунов. Одним из этих людей был Мерлин.

Я привязал коня к пеньку боярышника и прошел сквозь хоровод. Мерлин и его спутник ужинали хлебом, сыром и элем. Сперва Мерлин меня не узнал.

— Брысь, — рявкнул он, — не то превращу тебя в жабу. О, да это ты, Дерфель! — В голосе его прозвучало разочарование. — Вот так я и знал: стоит разжиться снедью, и тут же заявится какое-нибудь пустое брюхо: дескать, давай делись! Ты небось голоден?

— Да, господин.

Мерлин жестом указал мне на место рядом с собой.

— Сыр, похоже, саксонский, — с сомнением протянул он. — Подобрал я его в луже крови, но отмыл дочиста. Ну ладно, признаю, не отмыл — просто обтер. Сыр, кстати, оказался на диво съедобен. Тебе как раз хватит. — На самом-то деле там достало бы на дюжину голодных ртов. — Это Талиесин, — коротко представил старик своего спутника. — Бард из Повиса или что-то в этом роде.

Я пригляделся к прославленному барду: передо мной сидел юноша с чутким, умным лицом. Голова у него была выбрита спереди, как у друида, черная бородка коротко подстрижена, подбородок — длинный, щеки — запавшие и узкий нос. На выбритом лбу покоился тонкий серебряный обруч. Талиесин улыбнулся и наклонил голову.

— Твоя слава опережает тебя, лорд Дерфель.

— То же скажу и о тебе, — отозвался я.

— Ох, нет! — простонал Мерлин. — Если вы двое собираетесь лебезить да заискивать друг перед другом, ступайте куда-нибудь в другое место. Дерфель неплохо дерется, — сообщил он Талиесину, — потому что в свои годы так и остался мальчишкой великовозрастным, а ты прославился только благодаря тому, что судьба наградила тебя сносным голосом.

— Я не только пою, но и слагаю песни, — скромно промолвил Талиесин.

— Да песню кто угодно сложит, особенно если в подпитии, — отмахнулся Мерлин. Затем, сощурившись, пригляделся ко мне. — У тебя никак кровь на волосах?

— Да, господин.

— Радуйся, что пострадала голова, а не что-нибудь важное. — Старик рассмеялся собственной шутке и жестом указал на Черных щитов. — Как тебе мой эскорт?

— Пляшут неплохо.

— Что ж, и повод поплясать есть, и под ноги посмотреть приятно. Какой, однако, удачный день, — промолвил Мерлин. — А славно Гавейн сыграл свою роль, э? До чего отрадно, когда дурень оказывается небесполезен, а каким же непроходимым дурнем был наш Гавейн! Зануда мальчишка, одно слово! Все пытался сделать мир лучше и чище. И отчего это молодежь всегда считает себя умнее старших? Вот ты, Талиесин, этим досадным заблуждением не страдаешь. Талиесин, — пояснил мне Мерлин, — приехал поучиться у меня мудрости.