Дом на горе - Константин Сергиенко

— Послушай, а ты не обманываешь?

— Насчет чего?

— Что сам сочиняешь стихи? Это ведь я тебе кинул идею прочитать чужие.

— Но ты же видел… — произнес я упавшим голосом. — Записаны в тетрадке.

— А если переписал?

— Что я, девочка, — переписывать…

— А то был у меня приятель. Стихи присваивал. Ладно, это я так. Не понимаю, чего ты тянешь.

Меня не покидало щемящее чувство. Казалось, я оставляю дачу навсегда. Больше не раздвину листья папоротника, не увижу зеленую лужайку и белую стену, испещренную лиловыми письменами теней. Не спустится с веранды девушка в светлом платье, не сядет в плетеное кресло с раскрытой книгой. Все это было как сон. В размягчающем жаре летнего дня, в сонном жужжании мух и стрекоз, в ощущении благости и покоя…

— Митя, Митя, ты уезжаешь?

Я вздрогнул. Передо мной стояла Маша с ворохом полевых цветов. Среди них выделялся колкий серебристый репейник, сердито торчащий среди желто-голубой пестроты мелких цветиков.

— Возьми. — Она протянула мне длинный стебель, увенчанный фиолетовыми и желтыми бутонами. — Это иван-да-марья. Правда, хорошее название?

Я кивнул.

— Но ты вернешься?

Я снова кивнул.

— У меня к тебе просьба. Ты можешь опустить в городе это письмо? Быстрее дойдет.

Она протянула мне письмо. Я взял конверт и застыл в нелепой позе, не зная, куда его сунуть. В кармане конверт не уместится.

— Дмитрий Суханов! — От дома бежала Юля. — Дмитрий Суханов, ты забыл бутерброды! Я положила их в сумку. Смотри же, быстрей возвращайся. Мы будем скучать!

Выскочил Бернар и радостно принял участие в церемонии прощания. Они махали мне руками, что-то кричали, а Роман приставил ладонь к голове, как генерал на параде.

В автобусе я приложил письмо к губам. От него исходил все тот же неповторимый аромат. Красивым, строгим почерком на нем было написано: «А. Н. Атарову».

Я шел по городу со стеблем иван-да-марьи в руках и беспрестанно оглядывался. Боялся встретить знакомого. Учителя или соученика. Хотя вероятность столкновения была небольшой. Интернат находился слишком далеко, а большая часть людей в разъезде.

Стоял сероватый июльский день. В городе ничего не изменилось. По-прежнему комбинат подкрашивал горизонт желтым дымом. Перед площадью я миновал заброшенную стройку не то магазина, не то библиотеки. К улице подступали торцами панельные пятиэтажки. По разбитому асфальту с ревом тащились тяжелые комбинатские грузовики. На грязно-желтой стене городского кинотеатра пестрела грубо намалеванная афиша с двумя влюбленными. Влюбленные прикасались черными лицами, только у девушки были красные губы.

Меня неудержимо влекло к «Синикубу». Его бугроватая синяя стена приглушена летней пылью. Я осторожно приблизился, вглядываясь в огромное, защищенное железным поручнем окно. За стеклом двери красовалась косо подвешенная табличка: «Закрыто на учет».

Я перешел улицу и постоял у дверей училища. У них был безжизненный вид. Я подошел и подергал ручку. Заперто. Я обогнул училище, сел на лавочку под тополями и достал письмо. Оно было плотно заклеено. Я просидел в отупении несколько минут и внезапно вскрыл конверт.

«Александр Николаевич, мне так грустно бывает порой. Помните день, когда мы гуляли с вами и говорили о Вивальди? Тогда мне тоже было невыносимо грустно. Конечно, вы правы, у Вивальди много повторов, он прост, как вы говорите, примитивен в разработке темы, но тем не менее вызывает у меня много чувств. Почему я вдруг вспомнила о Вивальди? Потому что чувства не подчиняются разуму. Знаешь, что надо делать так, а получается совсем по-другому. Ваш приезд на дачу нас очень обрадовал. Не ожидали. Юля тоже любит музыку, с уважением относится к вам. Надеюсь, вы не забудете посетить нас в будущую субботу. Здесь ожидается большой пикник. С хозяином дачи приедет из города виолончелист, а мне привезут скрипку. Можем поиграть на природе.

Я сейчас штудирую Еврипида. Как вы советовали. Мне хочется много знать и во всем разбираться. Поступить в столичную консерваторию ведь не так-то просто.

Кстати, вы поблагодарили меня за книжку. Какую? Не совсем поняла. Общий разговор за столом не позволил выяснить, а потом я забыла. Может, вы имеете в виду «Музыкальный ежегодник», который я приносила весной? Но ведь это было давно.

И еще просьба. Если вдруг соберетесь приехать, если порадуете нас, может быть, захватите свой альт? Так было бы хорошо поиграть вместе. Ну вот и кончаю письмо. Ваша нерадивая ученица Мария Оленева».

Бледное небо сгустилось, и оттуда просеялась еле ощутимая влага. У кладбищенского домика я взял лопату и ржавую лейку, налил из торчащей трубы воды. Все кладбище заросло высокой серебристой ольхой. Матовые стволы уходили ввысь и там сплетались, образуя сплошной шатер мелких трепещущих листьев. Ольха странное дерево. Я видел, как у ограды свалили одно. Когда с хрустом надломился, изогнулся ствол и показалась желтоватая древесина, на ней тотчас выступил красноватый налет и, словно кровь, растекся по всему перелому.

Великое множество черных птиц основало наверху свой монастырь. Крылатые монашенки не отличались смирением. Они затевали постоянные свары и целыми тучами метались то в одну сторону, то в другую.

Мамина могила находилась в старой части, а сразу за ней начиналась новая, обширная и пустынная. Деревья там еще только поднимались.

Я открыл железную дверку и оказался внутри крохотной маминой усадьбы. Из хозяйственных построек здесь была только деревянная лавочка, а само обиталище представляло заросший земляной холм с гранитной плитой, на которой были высечены почерневшие буквы.

Я принялся за работу. Мокрой тряпкой промыл гранит, лопатой подровнял края могилы. Сорняки пришлось вырывать руками. Ограду давно пора было красить, и я подумал, что хорошо бы достать белой, не этой густо-синей краски. Тогда ограда выглядела бы веселее. Цветок иван-да-марьи я вкопал прямо в землю. Он был такой высокий, что доставал до маминой фотографии, вправленной под овальное стекло и порядочно уже пожелтевшей.

Закончив труды, я сел на лавочку и тогда только стал разговаривать с мамой.

— Мама, ты не сердишься, что в прошлом году я не был? Но ты не думай, я тебя вспоминал. Было очень хорошее лето. Я много купался и загорал. Это лето тоже очень хорошее. Я познакомился с замечательными людьми. Они ко мне очень добры. У меня целая комната, мама, и прямо в окно заглядывает ветка огромной сосны. Вообще, у меня все хорошо. Я прилежно учусь, много читаю. Петр Васильевич говорит, что я надежда интерната. Что из меня получится большой ученый или писатель. Вообще я хочу быть писателем. Это так интересно, писать книги! Я стану знаменитым, меня будут приглашать в разные города и другие страны. Но везде я буду вспоминать про тебя и возить с собой твою фотографию. Мама, а помнишь, как ты одевала меня в детский сад? Это было зимнее утро. Ты меня обнимала и говорила ласковые слова. А еще я помню красную машину, в которой ты приезжала за мной на дачу. И вообще, не думай, я много помню. Мама, ты обо мне не беспокойся. Живется мне хорошо. Знаешь, какие у меня друзья? Лупатов очень сильный, он никого не дает в обиду. Голубовский будет богатый, он обещал давать мне свою машину. Правда, богатство меня не прельщает, мама. Хочется иметь много книг, целую библиотеку. Когда у меня будут деньги, я накуплю целый «Синикуб». Ты ведь знаешь, как замечательно пахнут старые книги? У них крепкие переплеты, тисненые золотые буквы. Весной мы ездили в Прибалтику, и там я видел лебедей. Да, да, прямо в холодном заливе. Три черных и два белых. Знаешь, мама, как это красиво. Медный закат — и белые лебеди на зеленой воде. Я вспоминаю этих лебедей. В них было что-то волшебное. В нашей жизни много волшебного. Один раз мне даже показалось, что ты приходила ко мне ночью. В руках у тебя был огонь, ты искала меня в нашей спальне. Мама, каждой ночью, когда я ложусь спать, я прошу, чтобы ты мне приснилась…

Из глаз моих полились слезы. Я стал плакать и просить:

— Мама, почему ты снишься так редко? Приходи почаще. Неужели так трудно присниться во сне? Я ведь не прошу ничего больше. Не уходи от меня далеко, мама…

Легкая водяная пелена по-прежнему опускалась с неба. Она едва пробивалась сквозь ольховый шатер, но гранит могильной плиты стал блестящим и скользким, Я достал платок, вытер глаза и высморкался.

— Ничего, ничего, мама. Это я так. Ты не обращай внимания. Последнее время у меня пошаливают нервишки. Я просто очень впечатлительный. Я обращаю внимание на разные знаки, приметы. Например, когда черный кот перейдет дорогу. Это, конечно, глупость. Но я буду бороться со своими недостатками. У меня пока маленький рост, но я надеюсь еще подрасти. Начну заниматься боксом. У нас в новом здании хороший спортзал. Вообще не так много осталось до самостоятельной жизни. Кончу восьмой класс и надо выбирать путь. Говорят, есть интернаты с десятилеткой. Может, переведусь туда. А вообще я хочу поступать в институт. Пока еще не знаю, какой, но, наверное, гуманитарный. Вот увидишь, мама, я многого в жизни добьюсь. Тебе не будет за меня стыдно…