Смешенье - Нил Стивенсон

Во дворе стояли карета и запряжённый двумя лошадками багажный фургон. Кучера и лакеи в сырых шерстяных плащах переходили от лошади к лошади, снимая пустые торбы из-под овса и поправляя упряжь. Из флигеля показалась крупная, закутанная шерстяным платком женщина – её лицо едва угадывалось в глубоком туннеле чепца. Женщина поставила ногу на подножку кареты и забралась внутрь, от чего весь экипаж задрожал и закачался. Из конюшни, попыхивая глиняными трубками, вышли двое мужчин. Они натянули толстые перчатки и сели в сёдла; при этом дорожные плащи разошлись, и стало видно, что оба, подобно боевым кораблям, оснащены разнообразным огнестрельным оружием, кинжалами и абордажными саблями.

Дверь господского дома распахнулась, выплеснув разнообразие красок: зелёное шёлковое платье, украшенное разноцветными лентами и оборками, розовое лицо, синие глаза, белокурые волосы, удерживаемые драгоценными шпильками и лентами. Дама обернулась, прощаясь с кем-то в доме, и вышла во двор. Взгляд её сразу остановился на единственном человеке, который ещё не сел в седло и не забрался в экипаж. Массивный и приземистый, как мортира, он был одет в длинный камзол и чёрные от сырости сапоги. Шляпа его – отделанная золотым галуном и страусовыми перьями треуголка – свалилась с головы и лежала на снегу, словно выброшенный на мель флагманский корабль. Судя по следам на снегу, а также бороздам, оставленным полами камзола и ножнами, господин расхаживал по двору уже довольно долго. Внимание его было приковано к небольшому свёртку, стремительно набиравшему высоту.

Молодая дама в зелёном платье нагнулась, подняла забытую шляпу и стряхнула с перьев снег.

Свёрток достиг апогея, завис на мгновение в нескольких футах над непокрытой головой низкорослого господина и полетел вниз. Господин немного выждал, затем подхватил свёрток и аккуратно замедлил его падение. Свёрток замер в ладони от земли, господин склонился над ним, словно могильщик. Из одеяла раздался крик, так что дама стремительно выпрямилась. Однако крик оказался лишь прелюдией к долгому, захлёбывающемуся смеху. Дама с облегчением выдохнула и тут же застыла снова, потому что господин, заливисто ухнув, вновь подбросил свёрток высоко в воздух.

Наконец ей удалось привлечь внимание господина так, чтобы тот не уронил младенца, и обменять малыша на шляпу. После этого молодая дама забралась в карету, предварительно вручив ребёнка маленькой женщине, сидевшей напротив крупной. Господин, несмотря на свой дворянский наряд, влез на запятки, где обычно помещались двое лакеев, но хватало места только для одного человека его комплекции. Вереница экипажей и всадников выкатилась на замёрзшую дорогу и двинулась вдоль берегового обрыва так, чтобы Англия и Ла-Манш были по правую руку, а Франция – по левую.

Через несколько сотен ярдов они остановились, чтобы дама в зелёном могла осмотреть в окно кареты недавно возведённое здесь укрепление: земляной вал для двух мортир. Затем двинулись дальше – мелькание ног и постромок, чёрных на белом снегу, который приглушат звуки, не оставляя художнику ничего, кроме пустого холста, писателю – кроме чистой страницы.

– Помимо всего прочего в Версале есть врачи, – раздался голос из решётки в задней стенке кареты.

– О, сударыня, этой братии у нас и на кораблях предостаточно.

– У вас есть цирюльники. Вы пользуетесь их услугами несколько месяцев и до сих пор не можете сидеть.

– И впрямь, цирюльникам привычнее иметь дело с тем местом, через которое еда входит, – сказал господин на запятках. – Впрочем, природа предлагает свои лекарства. Я натолкал в панталоны снега. Сперва было нестерпимо холодно…

Ему пришлось переждать несколько мгновений.

– Вот вы смеётесь, сударыня, – продолжал он, – а не представляете, какое облегчение приносит мне холод, снимая не только боль и вздутие сзади, но и сходные, хоть и не столь неприятные симптомы спереди, которые неизбежно испытывает всякий мужчина, сопровождающий вас в пути.

Две женщины рассмеялись, но третья резко его одёрнула:

– Путь не так и долог для тех, кто может сидеть. Мы направляемся в место, где ценится остроумие утончённое и не оскорбляющее таких, как мадам де Ментенон. Ваши солёные моряцкие шуточки будут там крайне неуместны и могут лишь повредить самой цели вашего пребывания.

– А что это за цель, сударыня? Вы меня вызвали, и я немедленно прибыл. Я думал, что моя роль – развлекать крестника, однако теперь вижу, что вы не одобряете мои методы. Через несколько лет, когда Жан-Жак научится говорить, он наверняка возьмёт мою сторону и потребует, чтобы его подбрасывали, пока же я тащусь с вами без всякого прока.

Господин с любопытством взглянул на море, однако карета свернула от берега, и то, что он хотел разглядеть, быстро исчезло в белой дали.

– Вы вечно хлопочете о ваших кораблях, лейтенант Бар, хотите, чтобы их стало больше, а сами они – лучше.

– Тем больше оснований для меня, сударыня, спрыгнуть с этой жёрдочки и во весь опор скакать в Дюнкерк.

– И что? Лепить там корабли из снега? Жан Бар нужен не в Дюнкерке. Жан Бар нужен в Версале.

– На что я там сгожусь, сударыня? Водить прогулочную лодочку по увеселительному пруду?

– Вам нужны средства, и вы в этом не одиноки. Ваш главный соперник – армия. Знаете, почему все средства уходят ей, лейтенант Бар?

– А что, это и впрямь так? Не верю своим ушам.

– Не верите потому, что вы её не видели, а если бы видели, то возмутились бы, сколько денег она получает по сравнению с флотом. Мало того, весь цвет дворянства идёт в армию. Взять хоть Этьенна де Лавардака.

– Сына герцога д'Аркашона?

– Не разыгрывайте простачка. Вы знаете, кто он и что это он меня обрюхатил. Можете назвать молодого дворянина, теснее связанного с флотом? А знаете, что он сделал, когда началась война?

– Понятия не имею.

– Собрал кавалерийский полк и поскакал сражаться на Рейн.

– Неблагодарный щенок! Я отшлёпаю его саблей плашмя.

– Да, а когда покончите с этим, можете отправиться в Рим и ткнуть палкой в глаз Папе! – предложила более субтильная из спутниц графини.

– Прекрасная мысль, Николь, ради тебя я так и поступлю! – отвечал Бар.

– Знаете, почему Этьенн выбрал армию? – спросила графиня, не поддаваясь общему веселью.

– Насколько я вижу, потому что никто не научил его хорошим манерам.

– Напротив. По общему мнению, он – учтивейший человек во Франции.

– По крайней мере, один раз он про свои манеры забыл, – молвил Жан Бар, прижимаясь лицом к решётке и глядя на Жан-Жака, который спал, уткнувшись матери в левую грудь.

– Нет, он даже обрюхатил меня весьма учтиво, – сказала мать. – Именно из-за представлений о чести и приличиях он, как и другие знатные молодые люди, избрал армию, а не флот.

– Гм!

– В кои-то веки мне удалось лишить вас дара речи, лейтенант Бар, так что воспользуюсь этой редкой возможностью и продолжу.

Каждый придворный клянётся в верности королю – собственно, ничем больше не занимается, как твердит о ней дни напролёт. В мирное время королю это приятно. Однако начинается война, и свою верность должно продемонстрировать на деле. На поле битвы кавалер может выехать в роскошном боевом облачении, на великолепном коне и схватиться с врагом один на один. Более того, это происходит на глазах у множества ему подобных, и те, кто уцелеет, могут собраться в палатке и сговориться, что же именно произошло. В море всё иначе – наш расфранчённый хлыщ оказывается на одном корабле с кучей других людей, по большей части – простых матросов, и не в состоянии схватиться с врагом без их помощи. Приказать: «Заряжайте пушку, ребята, и палите в общем направлении вон той точки на горизонте» – совсем не то, что на всём скаку срубить голову голландцу.

– Мы не палим по точкам на горизонте. – пробормотал Жан Бар. – Впрочем, увы, я отлично вас понял.

– Вы благодаря своим недавним подвигам – яркое исключение из правила. Если мы отыщем в Версале врача, который подлатает ваш афедрон, чтобы вы могли сидеть за обедом и потчевать придворных дам героическими рассказами – желательно без сальностей и божбы, – это непременно выльется в дополнительные деньги для флота.

– И у меня на палубе появится больше светских хлыщей?

– Это прилагается к деньгам, Жан Бар. Таковы правила игры. – Тут дама забарабанила по крыше кареты. – Гаэтан! Придержи коней! Я, кажется, вижу новый пороховой погреб и хотела бы его осмотреть.

– Если сударыня желает осмотреть все новые прибрежные укрепления, – заметил Жан Бар, – это легче было бы сделать с палубы корабля.

– Тогда я не могла бы побеседовать с местными интендантами и выслушать сплетни.

– Этим вы и занимались?

– Да.

– И что выяснили?