Рутинная работа - Виктор Новоселов

В голове, конечно, крутилась мысль, что это тоже могут быть галлюцинации. Но тогда это хотя бы будут счастливые последние минуты, а не мучительная смерть от скуки наедине с этим рыжим типом. Да, кстати, где он?

Рыжий тем временем стоял там же где и в самом начале. Но теперь он улыбался.

– Так приятно видеть человеческую радость.

– Ой, иди уже отсюда!

– Понимаю, тем не менее, рад знакомству. Скоро увидимся.

Он скрылся в очередном плотном дымном султанчике и в этот момент сверху и пещеру неуклюже упал Гарсон. Падая, он развеял все эти туманные иллюзии, пропал и желтый дым и рыжий великан, в пещере все вернулось к тому состоянию, в котором пребывало, когда я сюда свалился. Видимо мой мозг мобилизовался, когда появилась реальная вероятность спасения, и вымел из моего сознания все эти галлюцинации. Ну, или это новый виток галлюцинаций, я уж не знаю чему верить.

Может Гарсон и галлюцинация. Но он так мило неуклюже упал на дно пещеры, повалившись на пятую точку. А потом, поднимаясь так заливисто и по родному матерился по-французски, что я любил его больше всех на свете, даже если он и был галлюцинацией.

– Гарсон! Гарсон! Это ты? Это, правда ты? – кричал я, смотря как он поднимается на ноги и подходит ко мне.

– Все совсем плохо? – Гарсон осторожно осмотрел забрало моего шлема, одновременно находясь в такой стойке, чтобы быстро отпрыгнуть от меня, если вдруг я что-то выкину.

– Да, нога… Я явно переборщил с обезболи…

– Твою мать! – заорал Гарсон, видимо только сейчас заметив мою ногу. – Фрам! Фрам! У Кириллова тяжелая травма. Нога… она… все очень плохо. Также у него явная передозировка обезболивающего, по крайней мере он так говорит.

Очевидно, Фрам что-то Гарсону диктовал, это можно было понять, потому что Гарсон постоянно говорил что-то вроде «Ага-понял-хорошо» и кивал. Я не мог слышать этих инструкций, так как мой передатчик улавливал только то, что говорил Гарсон. Чтобы услышать Фрама при условии того что мой общий передатчик сломан мне надо было находиться рядом с крупным передатчиком установленном например на «Мальте» или рядом с базой. Тогда мой передатчик местной связи соединится с коммутационным узлом, и будет ловить общую связь. Вообще это сделано для экономии энергии. Но для меня это была вообще единственная возможность общаться с удаленными собеседниками.

Наконец Гарсон перестал кивать и обратился ко мне.

– Сколько ты сделал себе уколов?

– Кажется три. Но я какое-то время был не в себе, может больше. – Гарсон повторял мои слова, чтобы кто-то на той стороне их слышал.

– Алекс, мы тебя выключим. В сознании ты такой подъем не осилишь.

– Гарсон, да я только рад буду уснуть.

Я почему-то подумал о том, что возможно именно сейчас я галлюцинирую, и Гарсон-галлюцинация наконец, решила меня убить. Но мне почему-то было плевать. Лучше меня, убьет ненастоящий Гарсон, чем ненастоящий рыжий мужик.

Гарсон, тем временем поковырялся в моей аптечке и пересчитал шприцы. Видимо его не удовлетворил результат. Затем он рассказал об увиденном кому-то с базы и достал с пояса какую-то кобуру. Наверно это был медицинский набор для экстренных ситуаций. В идеале им пользоваться мог только медик. Но медики не ходили в дальние вылазки по планете и поэтому назначался формальный «медработник», по-простому – человек, которому медик вешал на пояс этот набор и объяснял, как им пользоваться. То есть сам «походный медработник» не решал, что и сколько дать пострадавшему, а только выполнял инструкции. Нашими традиционными «санитарами» были Гарсон и Раджич. Гарсон даже уверяет, что за это доплачивают. Раджич уверяет, что этой доплаты хватает на ящик вина раз в два года.

Тем временем Гарсон сделал мне целую серию каких-то уколов и я сам того не замечая медленно погрузился в сон. Сознание еще не полностью покинуло меня, и я слышал, что Гарсон что-то говорит, но все менее четко. Будто его голос находился на строго определенной радио-частоте, а кто-то медленно вращал ручку настройки приемника, отчего голос медленно, но верно забивался помехами. Так за попытками пробиться сквозь помехи я проворонил момент, когда этот самый кто-то что сбивал настройки, вообще отключил приемник.

6

Я пришел в себя уже на базе, и кажется, с момента как меня нашел Гарсон, прошло огромное количество времени. Я спал, я был в полной отключке, но у меня как будто сохранилось чувство времени. Я живо, будто наяву, чувствовал те дни, что провел без сознания.

До этого момента я никогда не бывал в глубоком наркозе. Так вот оказывается, как он ощущается? Вовсе не приятный и легкий сон, а всеобъемлющая липкая пустота. Абсолютный мрак и тишина. Я будто плавал в густом эфире, в чертовом нигде, четко осознавая, что я – это я, и каждая минута тянулась невообразимо долго.

Поэтому я был безмерно рад, что, наконец, вернулся из забытья. Я открыл глаза и тут же яркий свет ослепил меня. Я ничего не мог разобрать. Только белое зарево окружало меня. Но одного факта того, что я был без шлема, а воздух имел характерный аромат очистительной системы столь родной теперь базы, было достаточно, чтобы я почувствовал себя счастливым.

Наконец, когда я уже весь истек слезами, глаза привыкли к столь яркому свету. Я разглядел окружающее помещение и с удовольствием подтвердил догадку о том, что нахожусь в послеоперационной на Базе-2. Рядом со мной на табурете для осмотра сидел Перес и спокойно спал громко храпя.

Серхио Перес – врач дальних экспедиций, «мужчина в расцвете сил». Загорелый мексиканец с белоснежной улыбкой, «гроза баров и главная угроза женской чести» если верить его словам.

Однако и бары и женщины могли здесь Пересу только сниться. И если на чистоту, в этом теле эдакого мачо на самом деле существовал весьма скромный и приятный человек. В космосе, как и на Земле, врачи сначала обучались в институте, затем летели на пару сроков на ближние рубежи стажироваться интернами, а затем улетали на предельные рубежи, чем дальше, тем лучше. Там они практиковали в самых экстремальных условиях и возвращались домой уже с научными степенями, либо преподавать, либо на исследовательскую работу.

Я не знаю точно, когда Перес достиг «рассвета сил», но ему сейчас было немного за сорок, а выглядел он, будто совсем недавно ему стукнуло двадцать. Единственное что выдавало его возраст, это глаза. Темные, отличные от черного всего на пару тонов, уставшие глаза. Когда он моргал, веки медленно опускались, и на долю секунды казалось, что они вообще больше не хотят подниматься. Картину завершала целая паутинка морщин, расходящаяся от глаз.

Когда на космодроме я попросился к нему пожить, то думал, что он как я, только окончил институт и собирается на