Смертельный номер. Гиляровский и Дуров - Андрей Добров

– Я посмотрю? – громко сказал он, стараясь перекрыть грохот, издаваемый музыкантами. Саламонский оглянулся на него и молча кивнул. Анатолий подошел к Лине, и директриса протянула ему руку для поцелуя. Дуров-младший коснулся губами перчатки Лины, кивнул мне и сел рядом – почти как его брат несколько дней назад при таких же обстоятельствах.

Я не буду описывать представления – оно было похоже на то, что мы уже видели. Замечу только, что артисты явно нервничали. У «китайца»-жонглера все время падали с бамбуковых шестов тарелки, что вызвало даже жидкие аплодисменты нижних рядов и свист с верхних. Видел я и выступление Дурова – он вышел с тем самым номером, который репетировал, когда мы наблюдали за ним с братом. У Владимира Леонидовича все прошло без сучка и задоринки – он сорвал восторженные аплодисменты. Публика смеялась, глядя на Акакия Макакиевича и четвероногого городового. Я глянул в сторону Архипова и его людей – они сидели с каменными лицами и не хлопали.

Мне казалось, что представление тянется чрезвычайно долго, все номера представлялись мне затянутыми – впрочем, я списал это ощущение на нервозность и ожидание трагедии. Правда, когда закончилось первое представление, я немного воспрял духом – ничего экстраординарного так и не произошло. Вероятно, меры, которые были приняты, все же принесли свои плоды. Это же показалось и Лине Шварц. В антракте она повернулась ко мне.

– Владимир Алексеевич, – сказала она, – как вы считаете, нас можно поздравить?

Я пожал плечами.

– А что? – спросил Дуров-младший. – Что вы сделали, Владимир Алексеевич?

– Попросил на сегодняшний вечер удалить из цирка буфетчика и конюха. Если они замешаны в этом деле, то сегодня ничего не произойдет.

– А! – сказал Дуров-младший. – Правильно.

– Не сглазьте, – проворчал Саламонский.

Мы с Дуровым синхронно сплюнули три раза через левое плечо и постучали по деревянным перилам ложи.

Внизу униформисты быстро вымели опилки и скатали ковер, а потом постелили новый.

– Осталось еще сорок минут, – поджала губы Лина. – Если все пройдет хорошо, я угощу всех шампанским. Все-таки праздник.

За несколько секунд до начала следующего отделения к нам в ложе присоединился Дуров-старший. Он уже смыл грим и переоделся. Обнаружив своего брата, он только сухо ему кивнул, сел с другой стороны и о чем-то начал тихо переговариваться с Линой. Потом встал и под звуки снова грянувшего оркестра вышел.

Второе отделение началось с джигитовки. Наездники, одетые черкесами, демонстрировали чудеса ловкости. Потом под аплодисменты публики на сцену выехали еще восемь наездников, одетые казаками, – номер изображал состязание казаков и черкесов, закончившееся настоящей схваткой. Вот только эта схватка была четко и красиво поставленной – так что к концу номера весь зал бурно аплодировал и бисировал.

А потом вышла Лили Марсель – Лиза Макарова. Я с грустью смотрел на нее. И искоса – на Саламонского. Альберт Иванович оставался спокоен. Подперев голову рукой, Саламонский как бы без особого внимания наблюдал за девушкой. Мне было интересно – что он чувствовал сейчас, глядя на свою любовницу? Вспоминал ли он минуты, проведенные вместе с ней? Испытывал ли к ней влечение? Или оно уже угасло, и теперь Саламонский просто раздумывал, как избавиться от этой красивой, но крайне своеобразной особы?

Я заметил, что Лина напряглась. Она смотрела только вниз, на манеж, но при этом очень уж явно старалась не обращать на мужа никакого внимания. Без сомнения, она прекрасно осведомлена об отношениях между мужем и молодой гимнасткой.

Из-под купола спустился канат с закрепленной на нем петлей. Лиза просунула в него руку. Канат пополз наверх, унося ее ввысь. Я отвел глаза, чтобы меня снова не заворожил вид ее гибкого тела, и посмотрел в сторону входа на манеж. И вздрогнул. Не может быть!

– Смотрите! – громко сказал я, схватив Саламонского за руку. – Смотрите туда!

Альберт отдернул руку, сердито взглянув на меня.

– Вон туда, – указал я. Он проследил взглядом за моим пальцем. Внизу, за униформистами, маячило лицо конюха Шматко.

– Но вы же сказали, что отправили его домой и приказали не пускать сегодня в цирк!

– Да… – ответила взволнованно Лина. – Да, приказала.

– Но он там!

Лина встала.

– Сейчас я разберусь! – со злостью бросила она и уже сделала шаг по направлению к выходу, как вдруг зал ахнул, будто один человек. Фигурка в зеленом трико резко соскользнула по канату вниз, только в последний момент ухитрившись схватиться за самый конец другой рукой.

Саламонский вскочил.

– Опускайте канат! – заревел он, перекрывая музыку оркестра. Оркестранты оглянулись на него. Дирижер махнул рукой, давая знак им замолчать.

– Опускайте быстро канат! – снова закричал Саламонский, багровея и почти перевесившись через бортик ложи.

– Канат! Опустите канат! – закричали из публики.

– Сейчас разобьется! – крикнул кто-то с верхних рядов.

Я заметил какое-то движение внизу – это Архипов со своими людьми бросились перелезать через бортик манежа, чтобы успеть подхватить артистку. Несколько человек из публики тоже сделали это. Я не знал, куда мне смотреть, но бросил взгляд в сторону растерянных униформистов – бородатая физиономия Муму все еще торчала позади них. Как и все, он смотрел на Лизу, болтавшуюся на конце каната. Похоже, что она держалась из последних сил.

Вероятно, служители у другого конца каната, отвечавшие за его подъем, наконец поняли, что от них требуется, и начали его травить – но слишком медленно.

Не успел Архипов добежать к середине манежа, как Лиза, судя по всему, больше не смогла удерживаться – хотя канат опустили уже наполовину, она вдруг упала. Публика выдохнула. Послышались женские крики. Саламонский выругался и вылетел из ложи. А вот Лина, наоборот, никуда не пошла. Застыв у бортика, она наблюдала за произошедшим. Рядом с ней оказался Дуров-младший, впившись глазами в тело, лежавшее на арене.

– Невысоко, – сказал он вдруг, – дай бог, вывих. Максимум – перелом.

Подбежавший Архипов упал на колени перед Лизой и схватил ее за руку, пытаясь нащупать пульс.

– Доктора! – закричали из публики.

На манеже вдруг оказалось очень много народу – переодетые полицейские, униформисты, артисты, прибежавшие из-за кулис, какие-то добровольные помощники из публики. Они толкались вокруг тела Лизы – совершенно бестолково, на мой взгляд.

Архипов встал и что-то сказал. За шумом ничего не было слышно. Тогда Архипов сложил ладони рупором и прокричал:

– Жива! Жива!

Ответом ему были бурные аплодисменты. На арену вылетел Саламонский. Растолкав всех, он наклонился, осторожно подхватил Лизу и прижал ее к груди. Рука разбившейся артистки безвольно свесилась вниз. Быстрым шагом Альберт Иванович понес ее за кулисы.

– Ну вот, – сказал Дуров-младший, – жива.

Лина не ответила. Она молча села в кресло, вытащила из рукава белый платок и начала его нервно теребить.

Манеж быстро очистили от всех лишних, и представление продолжилось, но люди стали потихоньку пробираться к выходам – ведь самое главное уже случилось!

– Пойдемте за кулисы? – спросил я у Лины и Анатолия.

– Зачем? – быстро спросила госпожа Шварц. – Там Альберт.

Потом, вероятно, поняв двусмысленность сказанного, продолжила:

– Ведь ничего страшного не произошло. Такое уже бывало. Альберт Иванович сам распорядится. Лучше пойдем в мой кабинет.

Слово «мой», как мне показалось, она произнесла с отчаянием.

– Прошу прощения, у меня есть кое-какие дела, – извинился Дуров-младший, – Владимир Алексеевич, мы ведь с вами увидимся на днях?

Он посмотрел мне в глаза, давая понять, что хотел бы подробней все обсудить, но – без Лины.

– Конечно, – кивнул я, – дня через два.

Дуров откланялся и вышел. Вслед за Линой я пошел по коридору. В кабинете она рухнула в кресло и, прижав платок к глазам, вдруг всхлипнула.

– Ничего, не обращайте на меня внимания, – слабым голосом произнесла госпожа директор. – Это все нервы, вы понимаете.

Я все понимал.

Лина несколько раз глубоко вздохнула, вытерла покрасневший нос платком и, скомкав его, бросила в ведро для бумаг.

– Как это случилось? – спросила она наконец. – Что вы скажете? Неужели это конюх…

Я покачал головой:

– Похоже на то.

– Но ведь я приказала начальнику конюшни отправить его домой!

В этот момент дверь распахнулась и в кабинет влетел Саламонский. Он схватил графин с водой и налил себе в стакан. Выпив воду одним глотком, Альберт Иванович со стуком поставил стакан обратно.

– Какого черта! – зарычал он на Лину. – Почему ты не выставила этого проклятого немого?

– Я это сделала! – протестующе вскричала Лина.

– Да? – он издевательски передразнил голос жены. – И как это? Ты его выставила, а они тут!

– Не знаю! Не знаю, как он оказался в цирке!