Дрожащая скала - Эли Берте

– Он не прячется, сударыня, – отвечал Конан, обрадованный тем, что мог, наконец, согласовать истину с желанием поддержать важность своего господина. – Но надо признаться, он в эту минуту опасно болен горячкой и почти без памяти.

Молодая женщина побледнела.

– Он болен, быть может опасно болен! – вскричала она. – Друг мой, веди меня к нему сейчас же! Он без памяти, значит, не может… Конан, ты один с Ивонной в этом пустынном доме, вы нуждаетесь в человеке опытном, который бы помог вам ухаживать за вашим господином: пустите меня… Я привыкла к больным, в Нанте, где я живу, я долго исполняла обязанности сестры милосердия, и, лишь только восстановится во Франции религия, я думаю поступить в этот монашеский орден. Веди меня к больному, умоляю тебя. Это будет доброе дело, и Бог тебя наградит за него.

Глаза госпожи Жерве наполнились слезами. Она была действительно так прекрасна, так трогательна, что, казалось, невозможно было ей противиться. Между тем – странное дело! – этот самый жар пробудил в Конане подозрения, и на этот раз он дошел до жестокости.

– Гм, гм! – проворчал он. – Я не позволю одурачить себя медовыми глазками и слезами женщины. Мне нужно получше узнать вас, прежде нежели я позволю вам быть подле господина. Кто вы такая, и заслуживаете ли вы подобного доверия?

– Я тебе сказала: я – друг его…

– Да, и вместе с тем друг негодного стряпчего, который сейчас здесь был. Послушайте, сударыня, мне не хотелось бы думать о вас слишком дурно, но можно спросить, однако, какой вы находите интерес в тесном сближении с моим господином, который имеет так много причин быть недоверчивым?

Он остановился. Госпожа Жерве бросила на него взгляд, в котором было столько выразительности, столько упрека, что недоверчивый управитель покраснел и, в сильном замешательстве, перешел к противоположной крайности.

– Выслушайте меня, сударыня, – сказал он с чувством. – Я, наверное, злой человек… Несчастья и опасное время, в которое мы живем, испортили мой характер и сделали меня несправедливым. Простите меня… я хочу поправить свою вину перед вами. Да, клянусь моей душой! Я ее исправлю.

Он вынул из кармана ключ и отпер решетку.

– Войдите, – сказал он, – и вы увидите господина и свободно сможете ухаживать за ним, как будто бы вы были ему жена или сестра.

Дама торопливо проскользнула в дверь, боясь, может быть, чтобы Конан опять не раздумал.

Спустя минут пять старик ввел ее в комнату больного. Альфред, все еще спавший, оставался спокойно в том же положении, а Ивонна не могла не вскрикнуть от удивления. Она хотела расспросить Конана, но он тщательно избегал ее взгляда. Вскоре оба они обратили внимание на незнакомку. Вид ее и поступки, действительно, в сильной степени возбуждали любопытство.

Она тихими шагами и со всей осторожностью подошла к постели, на которой покоился Альфред, подняла дрожащей рукой кисейный занавес и несколько минут пристально смотрела на больного.

– Как он переменился! – сказала она со вздохом. Потом встала на колени и, схватив влажную и горячую руку, лежавшую на атласном одеяле, приложила ее к своим губам. В темноте слышны были приглушенные рыдания.

– Кто она такая? – шепотом спросила Ивонна у Конана.

– Я не могу точно сказать… Но, наверно, знатная дама… может быть, какая-нибудь графиня, которую он любил когда-то и которая не забыла его.

Госпожа Жерве наконец встала. Не произнеся ни одного слова, она сняла шляпку и вуаль, а также нечто вроде шарфа, в который была закутана. Оставшись в простом белом платье, с волосами черными как смоль, поддерживаемыми золотой гребенкой, она расположилась как сиделка у кровати Альфреда де Кердрена.

– Она, быть может, и графиня, как вы думаете, господин Конан, – сказала вполголоса Ивонна, смотря на все с удивлением, – но что до меня, то я скорее почла бы ее за одну из тех добрых фей, которые блуждают по ночам при свете луны в наших долинах. Такая красота – не земная красота!

Часть ночи прошла безо всяких приключений. Старики, обессиленные усталостью, уснули близ огня. Сон эмигранта был, однако, не столь спокоен, как прежде: в известные промежутки времени его болезненные припадки возобновлялись. Он испускал глухие стоны. Тогда Конан и Ивонна вздрагивали и бросались к постели, но каждый раз они видели незнакомую даму, неусыпно бодрствовавшую над больным.

Она, казалось, с тоской изучала эти беспокойные симптомы и, не отрывая пальцев от пульса Альфреда, аккуратно считала его биения. Чтобы не причинить раздражения слабым глазам больного, лампу поставили на другом конце комнаты, и незнакомка, подобно белой воздушной тени, бодрствовала подле прежнего владельца этого дома. Время от времени она подносила к губам Альфреда чашку со спасительным питьем и осторожно поднимала ему голову, когда из разгоряченных уст его выходило удушливое хрипение. Завидуя этой необыкновенной заботливости, Конан с Ивонной и сами хотели было оказывать своему господину кое-какие из тех маленьких услуг, которые так усердно расточала ему незнакомка. Но бездействие, на которое ее обрекали, так тяготило ее, что у них недоставало духу огорчать ее, и они снова предоставили ей полную свободу служить бедному страдальцу. Впрочем, она исполняла принятую на себя обязанность с такой легкостью и свободой, которые показывали большой навык в этом деле. И действительно, это был уже не первый опыт госпожи Жерве в уходе за больными.

Сам Альфред, несмотря на свою кажущуюся бесчувственность, был не совсем равнодушен к благодетельным услугам милой своей сиделки. Много раз он открывал глаза, смотрел на нее, и в этом взгляде было нечто разумное. Когда она наклонялась над ним, когда ее длинные черные локоны почти касались русых редких волос, его черты дышали живым чувством нежности и благодарности. Потом он в изнеможении опять падал на подушки, и оцепенение гасило это мимолетное чувство.

Между тем, по мере того, как проходила ночь, в нем чаще и чаще обнаруживались признаки болезненного беспокойства. Незнакомка подошла к старым слугам.

– Будьте настороже, – сказала она им, – горячка теперь усиливается и, без сомнения, будет сопровождаться бредом. Ваша помощь будет необходима.

Конан и Ивонна тотчас встали. Все трое окружили постель и молча стали ждать, что будет.

Предсказания госпожи Жерве не замедлили исполниться. В Альфреде стала мало-помалу проявляться неестественная сила, и он оперся на локоть. Глаза его, широко раскрытые, были мутны и неподвижны, как глаза каталептика. Не замедлил обнаружиться и бред, и больной стал с напряжением говорить. В его речах по-прежнему выражались бессвязные жалобы на судьбу. Это были все те же олицетворения его приключений на чужбине, воспоминания юности, рассказ о бедности в Лондоне – предмете, о котором он говорил чаще всего и со всеми подробностями, сохранившимися у него в памяти.