Майя Кристалинская. И все сбылось и не сбылось - Анисим Гиммерверт

Как же хорошо остаться дома, в родной, хоть и многонаселенной квартире, с соседями, которые давно уже мало чем отличаются от родственников и знают не только о том, что варится у соседа в кастрюльке, но и что у каждого на душе. И совсем уж великолепно — вечерами ходить в театр, кино, к тете Лиле, а может быть, и на свидания и назначать их у памятника Тимирязеву на Тверском бульваре.

Как хорошо!

Но была еще Валя, маленькая, тоненькая Валя, с которой они были тенью друг друга. Правда, Валя оказалась той тростинкой, которую не сломить, человеком, стремившимся до всего доходить своим умом и все делать своими руками, умевшей дать сдачи, если получила незаслуженный удар, а в том, что он мог быть незаслуженным, Майя не сомневалась.

Валя Котелкина была ее вторым «я», ну как тут разделиться, это же невозможно!

И Майя решилась на поступок, который иначе как самоотверженным не назовешь.

Конечно же в нем было не только геройство. Кроме Москвы, Майя нигде не бывала, если не считать нескольких поездок с отцом на теплоходе по Москве-реке и Волге: Владимир Григорьевич плавал как массовик-затейник, а Майя — как его помощница. И города — Ярославль, Кострома, и городки — Алексин, Углич, Калязин. А вот теперь — столица Западной Сибири, и дорога к ней в несколько дней, и города по пути — Свердловск, Омск, хоть из окна вагона посмотреть можно. А потом потянется тайга, Майя ее в кино только и видела. И жизнь начнется новая — самостоятельная, делай что хочешь, без маминого — иной раз сердитого — догляда.

В общем — как пелось в одной из любимых Майиных песен — «Мы прощаемся с Москвой, перед нами путь большой».

А что там, на этом большом пути, если отбросить мечтательность наивной и любознательной девушки? Какой окажется приближающаяся новосибирская неизвестность? Не обдаст ли в августе сибирским морозом?

О том, что было дальше, я не буду рассказывать «своими словами»: как-бы они ни были точны, в пересказе все равно уйдет та достоверность, что сохраняется в документе. А если этот документ еще и письмо, то картина получается многоцветная, каким бы стилем это письмо ни было написано. Валентина Ивановна Котелкина, бережливая и аккуратная во всем, к своему маленькому архиву, собранному много лет назад и имеющему явный Майин отпечаток, относилась особенно бережно. Фотографии, номера институтских многотиражек, программы концертов Майи, немного писем. Но вот среди них одно, написанное карандашом и неотосланное. Кому, Валентина Ивановна не помнила, уж очень давно это было, в 1955-м, в том же августе. «Кажется… Нет, боюсь сказать точно. Да какое сейчас это имеет значение?»

А письмо это можно назвать документом, отображающим эпоху в деталях, красочно.

Итак, поезд покинул Казанский вокзал и помчался на всех парах к Новосибирску.

«Казалось, что все позади, было грустно и немного тревожно оттого, что у тебя впереди новое и неизвестное. Ехали долго и утомительно, было жарко, душно.

Проезжаем Сарапул. Не такой уж страшный город, напротив — небольшой, белый, на горе лес, и Кама — такая большая и синяя. Жить здесь можно. Снова едем. За окном — поля, выгоревшие луга, ветряные мельницы.

Омск. Выходим из вагона и видим: ведут арестованных. Одеты они грязно, а лица у них добрые, унылые и обреченные. Город далеко, его плохо видно из-за пыли и дыма над ним.

Настроение понемногу снижается, здесь, очевидно, жить труднее.

Скоро Новосибирск. Я смотрю в окно. Ведь говорили, что здесь тайга, в моем представлении это — дикие места, а вместо этого вижу за окном бесконечные березовые рощи, облезлые, грязные, жидкие. Березовые рощи хороши в лесу густом, они там радуют, там много солнца, а те, которые за окном, меня злили. Я отходила от одного окна, подходила к другому, на противоположной стороне вагона, там тоже березовые рощи и редкие сосны.

Вечер. Завтра Новосибирск. Даже не завтра, а сегодня, ведь мы едем по московскому времени, а там разница 4 часа. Волнуемся. Куда идти, что говорить? Как нас встретят?

Ночью не спали. Я встала позже всех. Одетые пассажиры стояли у окон и смотрели. Опять такие же рощи…

Обь! Через 20 минут Новосибирск. За дорогу я стала суровее, город уже ненавидела.

Наш сосед, который представился нам как инженер-механик, помог нам сдать вещи в камеру хранения, рассказал, как ехать на завод. Позже мы узнали, что он директор завода в Барнауле.

Едем в трамвае, смотрим город, а города-то и нет. Мне кажется, что это пригород, окраина, уж очень мрачные дома и грязные улицы. И опять березы, мальчишки катаются на велосипедах.

Директор приезжает в 9, а сейчас — 7, значит, два часа ждать. Мы взяли с собой сумку с туалетными принадлежностями и халатами и ничего съестного.

Удивляюсь, что здесь ездят на бричках очень прилично одетые люди. Крашеные женщины в габардиновых пальто, мужчины почти все в шляпах. Потом я узнала, что здесь всякие высокие чины если не имеют машины, то держат лошадей.

Пора идти к замдиректора по кадрам. Там мы такие не одни, стоит стайка девчат. Подхожу, спрашиваю: «Вы откуда приехали?» Они смотрят на меня недоуменно. Оказалось, местные, из техникума. Противные девчонки, занозистые.

Замдиректора нас встретил неприветливо. Разговор был короткий, примерно такой:

— Специалисты?

— Да.

— Из Москвы? Из самой столицы?

— Да.

Посмотрел путевки, что-то черкнул.

— 730 рублей, плановик. Оформляйтесь.

Конечно, возражаем, но он поднимается и уходит из кабинета.

Нам обидно.

А уходя, он бросает: «Вы, — говорит, — как из фельетона…»

Ждали мы его часов пять. Уснули.

В этот день ничего не добились. В гостинице мест нет, в общежитии — тоже. Ночевали в «красном уголке», куда нас отвела сердобольная секретарша. Вдвоем на одном диване.

Утром снова у Кузина. И снова не соглашаемся. А он смотрит на нас равнодушно и говорит: «Идите к директору».

Директор тов. Салащенко предлагает нам должность… распредов. Выдавать детали рабочим. Мы стали его просить отпустить нас обратно, но он твердо сказал: «Нет!» И дал грузовую машину — перевезти вещи с вокзала.

Едем обратно. Идет дождь, ветер, меня трясет, поэтому я сижу в кабине, а Майя в кузове. Потом я пересела в кузов — уж очень Майка плакала, навзрыд, громко, никого не стесняясь и, по-моему, даже с причитаниями. Мне было страшно. Ей казалось, что уже все, что с такими вещами мы обратно не уедем.

Нас поселили в комнате при бухгалтерии. «Каземат», как мы назвали нашу комнату. Вечером слушали Москву.

Я лежала на кровати и плакала. Так хотелось быть дома, но это было так далеко и невозможно.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});