АнтиРоссия: крупнейшие операции Запада XX века - Владимир Лисичкин

На волне митинговой стихии, не получая отпора, взметнулся антикоммунизм, оплевывание всего и вся в нашей истории стало своего рода «предвыборным маневром» так называемых демократических сил.

Между тем, когда подходила к концу регистрация кандидатов в депутаты, стало ясно, что в избирательные бюллетени попадет катастрофически мало рабочих и крестьян.

На заседаниях Политбюро все чаще заходил об этом разговор. Не раз на эту тему высказывался и Горбачев.

Но дальше сетований дело не шло… Помнится, Горбачев вылетел в Ленинград, где на одной из встреч прямо в цехе рабочие поставили перед ним вопрос о том, чтобы проводить выборы не только по территориальным, но также и по производственным округам, что гарантировало бы представительство в Советах рабочего класса. Михаил Сергеевич поддержал эту ленинскую идею, о чем было сообщено в отчете о пребывании Генерального секретаря в Ленинграде.

Но прошло несколько дней, и так называемая радикальная пресса, словно по команде, обрушилась на «производственный принцип» выборов. Поднялась буквально вакханалия газетных и телевизионных протестов, требовавших проводить выборы исключительно по территориальному признаку, обвинявших ленинградцев и тех, кто их поддерживал, в стремлении «протащить» в Советы партаппаратчиков. Истерика во многих изданиях продолжалась. Горбачев больше ни разу публично не высказывался в поддержку ленинградского предложения. Здравое начинание было обречено. Противники производственного принципа выборов в Советы, используя радикальную прессу, похоронили это важное предложение. Восторжествовала позиция невмешательства в предвыборную борьбу».

Таким образом, можно выделить три определяющих момента.

1. Группировка Горбачева устранила партию от предвыборной борьбы, дав от имени КПСС приказ не вмешиваться.

2. Полная, неограниченная свобода действий была предоставлена противникам социализма и СССР. СМИ практически целиком работали на них.

3. Горбачев сам не произносил в СМИ каких-либо решительных слов (в отличие от Политбюро), более того, на словах он часто выступал в поддержку социализма и конкретных предложений в этом направлении например, отмеченных выше, но ничего не делал для их реализации, как бы забывая об этом.

Другими словами, по существу, в этой избирательной кампании ни о каких равных возможностях говорить было нельзя — игра шла в одни ворота. КПСС шаг за шагом устраняли из политической жизни. Следующие действия Горбачева были направлены на дальнейшую ломку структуры власти. Резко снижается роль Советов, вводится пост Президента СССР, а в 1991 году начинается подготовка так называемого Союзного договора и фактическая подготовка расчленения СССР.

* * *

Последние попытки сопротивления. После решающих событий 1988 года ситуация в стране непрерывно обостряется, а Советский Союз сползает во всеохватывающий кризис. Деморализация людей нарастает, действия СМИ приобретают все более деструктивный характер. Обстановка становится угрожающей. Поднимаются голоса протеста. Внутри КПСС они усиленно гасятся командой Горбачева, а те люди, которые высовываются, подвергаются массированной атаке СМИ, зачастую в форме намеков, слухов, двусмысленных утверждений, которые позволяют уйти от ответственности за фальсификацию. Типичный пример — Е. К. Лигачев, который перешел в оппозицию к Горбачеву. Против него велась кампания с обвинениями (ясными, но представленными в завуалированной форме) во взяточничестве. Постепенно у многих партийных деятелей появилось чувство неуверенности и страха.

Попытки протеста возникают на всех уровнях, начиная с Политбюро и ЦК, но носят разрозненный неорганизованный характер. Рассмотрим в качестве примера стенограмму Пленума ЦК 25–26 декабря 1989 года, посвященного выходу литовской партийной организации из КПСС. В прениях выступил Владимир Васильевич Карпов — председатель Союза писателей СССР, герой Советского Союза, фронтовик, десятки раз смотревший в лицо смерти. Цитируем:

«КАРПОВ В. В. Идет самый настоящий партийный идеологический террор. И вы все чувствуете этот прессинг. Почему-то мы все еще молчим. Все мы сидим в обороне. В Литве было поименное голосование, а потом террор против тех, кто был в меньшинстве и кто был против «Саюдиса». А у нас поименное голосование — какие результаты? В доме, где я живу, ходят какие-то личности, выясняют, кто в каких квартирах живет. Кто-то уже это выясняет. Придите к нашему дому, там вы живете многие, там вот такими метровыми буквами написано: «ЦК — гады». Появилась уже в дни Съезда эта надпись. Так что же, товарищи, мы и на эту опасность будем глаза закрывать?

ГОРБАЧЕВ М. С. Да.

КАРПОВ В. В. Вы очень хорошо сказали о федерации: нужна федерация, наполненная новым социалистическим смыслом, и вот откроется наше второе дыхание. Вот это тот вопрос, который, мне кажется, надо было решать на прошедшем Съезде. Что такое? Почему мы эту федерацию не создаем? Почему мы там занимались редактированием целыми днями — абзац туда, слово сюда. Вы знаете, я входил в этот Дворец съездов, как в какой-то космический корабль. Вот собираемся, начали работать, оторвались от Земли и улетели. И создаем там какие-то законы. А у меня такое ощущение, вот мы спустимся на Землю, а Советского Союза нет — он уже развалился. Для кого мы там формулируем эти законы?

ГОРБАЧЕВ М. С Что же мы так паникуем, Владимир Васильевич? Там лозунг написали!.. Да все годы пишут! Пройдешься — обязательно найдешь лозунг.

КАРПОВ В. В. Я не из трусливых, я этих надписей не боюсь».

А вот и ответ Горбачева. Прочтем его внимательнее, он приведен полностью, без купюр. Этот текст типичен, почти ничем не отличается от других монологов Горбачева. Попробуем уловить его смысл.

«ГОРБАЧЕВ М. С. Владимир Васильевич, так вот. Между нами. Мы здесь в ЦК. Уж сколько я получаю этих писем, их приходит по 4–5 тысяч в день. И сколько там всякого пишется мне, куда меня уже зачислили…

Так, ну что же? Слушайте, что — мы будем на это ориентироваться? В конце концов мы должны ориентироваться на себя, на свою мораль, на свою политику, на свое понимание ситуации, на приверженность своим идеалам. И вместе мы, единомышленники, должны искать и помогать правильные находить решения. Вот этот путь! И не надо быть «сопливыми», надо быть твердыми в отстаивании… Но когда я вижу только твердость и решительность в том, чтобы тут все разогнать, то это — не твердость. Это — примитивизм, который завелся у нас и в политике, и в идеологии, и во всех делах. Надо быть твердыми, чтобы действительно вывести страну из того положения, где она оказалась, и партию, и народ, и все, и социализм спасти.

Сегодня здесь, в этих залах Кремля, решается судьба мира — каким он будет, потому что уж слишком велико то, что мы делаем. Поэтому я бы очень призвал вас не пугать друг друга, анализировать и приходить к правильным выводам. А то, что я говорю, — это не потому, что я прошусь в отставку или что-то. Или что я ухожу, что я хочу бросить и вас, товарищи. Нет. Просто, товарищи, если я вижу, что то, о чем я говорю, не воспринимается, а идет гул по залу… И, наоборот, когда под аплодисменты воспринимается то, что нужно «рубить», «кромсать»… Понимаете, как же я могу тогда вести ЦК, возглавлять его вместе с Политбюро?

Я же не преувеличиваю свою роль. Я думаю, вы обнаружили, что замашек диктаторских у меня нет и не будет. Но надо же вести дело. Мы же должны быть едины.

Значит, если в ЦК есть другое понимание проблем, то вы понимаете, что речь идет уже не о стиле работы.

Это — уже политика.

Обмениваться мнениями — это нужно. Но когда мы выходим уже на формулирование политики, решаем вынести ее на партию, на страну, то тут я должен быть перед вами принципиальным. Что же — в моем лице вы кого имеете? Что, я — флюгер, который стремится лишь бы оставаться на посту генсека? Должен я перед вами тут лебезить или что-то еще?

Нет. Я думаю, задача моя — говорить всегда то, что я думаю. Чтобы вы знали, кто перед вами. А ваше дело — определяться. Я вот к этому, понимаете.

Куда мы пойдем после этого Пленума — очень многое значит для судьбы страны, для социализма, для мира. Куда мы пойдем?! Поэтому дело не в том, что тут вот это кресло!..

И потом скажу — что-то идет все один обвинительный уклон! А другие молчат, вообще ничего, ни слова не сказали. Что же — все «за»?

Тогда, вы поймите, я должен сказать, что Политбюро должно сейчас сложить с себя полномочия. И мы должны комиссию созвать, сформировать — пусть она решит, какое сегодня для ЦК нужно Политбюро.

Вот ведь о чем речь идет, понимаете: куда мы пойдем после этого Пленума? Это вопрос вопросов. И не надо тут упрощать: мы вот им «дали жару», а они нам «дали жару», а мы им еще дали «припарку»! При чем тут припарки, какие припарки? Это все — элементарно, примитивно, если на Пленуме так будет — кто кому дал «припарку»!