«На суше и на море». Выпуск 2 - Альманах

Деловой разговор, как и всегда получалось у Бориса Петровича, шел «на рысях». Во вновь строящемся шестнадцатиквартирном доме для Чеботарева забронирована комната. Пусть Василий завтра же телеграфирует жене: все в порядке, можно выезжать. Время для переезда самое подходящее: уборка хлебов в совхозе закончена, а здесь найдется дело хоть для агронома, хоть для астронома…

Немного позже Колыванов представил Чеботарева своему немногочисленному штату. Участок еще только создавался, и новому сослуживцу все обрадовались: какую-то часть работы можно взвалить на его плечи…

Потом Колыванов провел «планерку». Обычно на таком ежедневном совещании руководителей подводились итоги дня и строились планы на ближайшее будущее. Но на этой «планерке» никаких производственных вопросов по решалось, их еще не было, в основном выступали снабженцы.

Впрочем, и тут вспоминали Барышева. Начальник снабжения прочитал телеграмму: водным путем в Красногорск идет целый караван судов с техникой. Колыванову предписывалось приготовить квартиры и общежития для механизаторов. С первого ноября план порубочных, земляных и укладочных работ вступал в действие.

Да, Барышев торопился. Теперь это понимал и Чеботарев. До начала работ оставалось тридцать пять дней. А потом они увязнут в барышевской трассе, начнут валить лес, отсыпать земляное полотно, и все старания Бориса Петровича дать сокращенный вариант, который только что рассматривал Василий, полетят к черту.

Точно так же получилось и в тот раз, когда Чеботарев с Колывановым едва не угодили под суд. Тогда Барышев внушил себе и начальству, что вторые пути на подходе к реке Ергалак лучше проложить но новой трассе. Основания у него были очень веские: дорога загружена перевозками; проложена она по узкому ущелью, карниз которого недостаточен для вторых путей; расширять карниз взрывами нельзя, так как перевозки сорвутся… Их оказалось много, этих убедительных доказательств кажущейся правоты главного инженера строительства Барышева. А самым главным был срок.

Естественно, что Колыванова, рядового инженера одного из участков, никто не желал слушать. Барышев умел «продать» идею.

Вот тогда-то Чеботарев и ввязался в это дело. Партийное собрание участка одобрило предложение Колыванова. Протокол доставили в управление. Парторг строительства обещал разобраться в предложении, но сроки, предложенные Барышевым, были такими сжатыми, что Колыванов нарушил дисциплину и самовольно подготовил взрыв перевала на Ергалаке. Лундин тогда показал чудеса. Перевал взрывали направленными на выброс зарядами в короткие промежутки между проходами поездов. В три дня полотно для вторых путей было готово.

Прокладывали пути уже без Колыванова и Чеботарева. Того и другого отозвали в управление, и там они целыми днями то беседовали со следователями из прокуратуры, то писали объяснительные записки. Так или иначе, но нервы «самочинцам» потрепали достаточно. И вовсе уж странно, что Колыванов опять ввязывается в драку с таким опасным противником…

Но Чеботарев сразу понял, что Колыванов прав, когда увидел проведенную им красную линию на барышевской схеме Красногорской железнодорожной трассы. Ветка будет короче, прямее, все новые промышленные центры, возникающие в тайге, соединятся с промышленными районами страны, — значит, так тому и быть!

И когда Колыванов, отпустив своих помощников, прямо спросил Василия, тот, так же прямо, ответил:

— Я с вами!

Колыванов усмехнулся, но печальной была эта усмешка! И Чеботарев опять — в который уже раз! — подумал, как странно устроена человеческая судьба! К чему бы, казалось, Колыванову драться с Барышевым? Так нет, все время они встречаются на узенькой дорожке!

Однако об этом он не сказал ни слова. Просто еще раз повторил, что бежать от драки не собирается, не по характеру ему это, а дело Борис Петрович предлагает правильное, разведку надо провести!

Борис Петрович тут же позвонил в Областное управление и попросил прислать на завтра самолет. Сначала они облетят район, по которому пройдет трасса. А уж потом Чеботарев должен решать, хватит ли у него настойчивости и смелости, чтобы воевать до конца.

Колыванов стал опять весел, говорлив. Дома они долго не ложились спать, вспоминая разные смешные происшествия из прошлой совместной работы, но Чеботарев видел: грызет все-таки инженера забота…

А утром пришел самолет.

Чеботарев стоял на крыльце, поеживаясь от утреннего заморозка, и наблюдал незнакомую для него жизнь лесного городка, когда услышал гудение. Заметив, что самолет пошел на посадку, Чеботарев побежал доложить об этом Борису Петровичу. Для него все стало на свое место, точно он никогда и не покидал должность помощника Колыванова.

Но как только «Антон», в который они сели, оторвался от желто-зеленого луга и, сделав разворот, пошел на север, у Чеботарева почему-то заныла душа.

Самолет перевалил через окружавшие город Красные горы. Подхваченный токами воздуха, он переваливался с крыла на крыло. Чеботарев смотрел вниз, пытаясь представить себе будущую железную дорогу.

Но сколько он ни глядел, он не мог вообразить, что будет день, когда по этим серо-зеленым болотам, на которых возвышались гранитные и базальтовые скалы, по этим лесам, сменяющимся черными полосами буреломов, по этим горам, выветренным за миллионы лет их одинокого стояния, — по всей этой безрадостной и холодной земле пойдут паровозы. Да и какие могут быть станции, депо, поселки, заводы между двух стен черного леса, на болотах, от которых даже сюда, к самолету, доносится резкое дуновение холодного и затхлого воздуха?

Неужели он, строитель, поедет тут когда-нибудь в вагоне, а на станциях будут встречать первый поезд или вообще поезд толпы шумных ребятишек; молодки в кичках с двумя рогами впереди вынесут парное молоко, морошку, голубицу, чернику, пироги с черемухой...

И хотя Чеботарев уже ехал по такой же трассе, только по шоссейной, между такими же болотами, он все же не мог представить, что дорога продвинется и сюда и продвинется так скоро, как он сам и его товарищи смогут сделать это…

Он сидел безмолвно, с испугом глядя на расстилавшиеся внизу леса и болота, не в силах осмыслить и представить их покоренными, да еще при его непосредственном участии.

Колыванов дважды окликнул его, прежде чем Чеботарев понял, что вопрос относится к нему. Он прислушался. Лица начальника он не видел, но голос — вот странно! — голос был веселый, словно Колыванов не замечал того, что находилось внизу, не учитывал всех трудностей, с какими придется встретиться. Однако, подумав это, Чеботарев немедленно устыдился, уж не ему ли знать дотошную натуру инженера!