Верное слово - Дарья Зарубина

Сима странным, потемневшим взглядом посмотрела на эту спокойную широкую ладонь. На счастливые глаза подруги.

– Нет, – ответила тихо, но твёрдо. Так, чтобы не оставалось сомнений: она всё решила. – Тебе, Игорь, идти нельзя. На тебе сейчас весь Карманов. От тебя люди зависят. А Машке нельзя тем более. – Мария хотела возразить, но Сима остановила её движением руки. – Помолчи, Рыжая. Он тебя восемь лет ждал. Неужто у тебя совсем совести нет?

Машка прижалась к плечу Игоря, переплела его пальцы со своими, безмолвно отвечая на упрек Серафимы.

– Вот и решили, – отрезала та. – Не ходите. Я справлюсь. Только достань мне, председатель, кое-что из старых скворцовских запасов.

* * *

Сима положила лопату на траву, опустилась на колени и ткнулась лбом в холмик свежей земли.

– Прости меня, Саша, – прошептала она, вытирая непрестанно текущие слёзы. – Прости. И его прости.

Она не могла оставить Сашку на болоте. Слишком долго они все там находились. Слишком несправедливо было оставить её там и после смерти. Она вытянула – трудно ли, с теперь уже двадцатью по Риману – тело к поверхности топи; не жалея платья, по которому стекала с мёртвой подруги бурая болотная жижа, перенесла Сашку на холм за лесом. Туда, где было видно поле, мост и петляющую вдалеке ленту железнодорожных путей. Казалось, чтобы снова выйти после всего этого к людям, вернуться в сонный безмятежный Карманов, не хватит сил – ни физических, ни душевных. Словно не было ей больше места среди людей, среди живых. Сима, спотыкаясь, на ватных ногах побрела через поле, не разбирая дороги, перед глазами плавали бурые круги, а потом чьи-то знакомые руки подхватили её, заставив вынырнуть из тьмы.

А после был вокзал. Медленно полз через ночь московский поезд.

Дверь Сима открыла прежним словом-пропуском. До последнего не верила, что Виктор так и не поменял магический замок. Знать, надеялся на свою магическую выучку и силу, а может – не думал, что отважится кто-то с недобрым намерением заглянуть в самое сердце магической науки, где заговорено всё и запечатано и против человека, и против мага. Но для неё здесь достойной преграды нынче не осталось. А уж танковое железо бывшего «чёрного ангела» не остановит и подавно. Подалась массивная створка двери.

Виктор вздрогнул, когда она вошла. Вскочил, чиркнув по полу тяжёлым ботинком на искалеченной ноге. Но не решился сделать шаг навстречу.

– Здравствуй, Сима.

– И тебе не хворать, товарищ командир.

Сима окинула взглядом знакомый кабинет. Не так много изменилось и здесь. Те же тяжёлые зелёные портьеры, те же книжные полки, на которых за прошедшие годы заметно прибавилось научных трудов. Стена, сплошь увешанная гербовыми знаками благодарности советского государства декану Потёмкину. Сима молча миновала этот иконостас тщеславия, взяла в руки томик Решетникова. Улыбнувшись, поставила на место. Коснулась взглядом пожелтевшей фотографии. Протянула руку, но остановилась. На глазах блеснули слёзы.

Виктор Арнольдыч следил за ней пристальным, напряжённым взглядом, словно пытаясь отыскать в этой стройной высокой молодой женщине следы своей давней магической ошибки.

Сима подошла, перекинула косу через плечо. Прикоснулась ладонью к бледной как мел щеке Учителя. Словно решая: погладить или ударить.

Он постарел за эти годы – запали чёрные глаза, совсем поредели и побелели волосы. И в глазах стояла такая боль, такая горечь и такой страх, что Сима отвернулась. Так недолго снова пожалеть, снова поверить.

– Я убрала за тобой, Виктор Арнольдыч. Чист ты теперь перед всеми. Не осталось следа твоего «частного решения». И у меня одна просьба: не ищи девчонок. За всё, что было дурного, они с лихвой заплатили. Связей у тебя довольно, декан Потёмкин, вот и сделай так, чтобы дали им спокойно жить.

Виктор Арнольдыч кивнул, пристально глядя на Серафиму. Словно в любой момент ждал удара.

Она приблизилась и, не удержавшись, порывисто обняла его. Но тотчас, разозлившись на себя, отвернулась, бросила на стол искорёженный, чёрный Сашкин крестик и вышла, не прикрыв двери.

Верное слово

Когда захлёбывается ветер прогорклым дымом, сухой слюной, и мертвецами былых столетий опять бахвалится перегной. Невесть кому посылать угрозы, чертей контуженых звать на бис, всерьёз лелеять последний козырь – последний выстрел длиною в жизнь, смеяться танкам в стволы и траки – достанет сил ли? Красны бинты. Но с душ посыпались ржа и накипь в ладони выжженной пустоты. И ангел в каске смеётся рядом… но словно пеплом швырнёт в лицо, когда представит страна к наградам твою дивизию – семь бойцов.

Майк Зиновкин. Твою дивизию

Под г. Стеблевом. Лето 1960 г

Дорога, словно река, петляла между холмами, рисуя на пёстром платке июньского разнотравья мягкие петли и извивы. Плакучая ива у обочины, страдающая от жары так же, как и люди, сновавшие вокруг, опустила ветви к самой земле. Пахло выгоревшей травой, нагретой землёй – обычными запахами изнурённой жарою степи; пахло, впрочем, и чем-то ещё, кисло-неуловимым, неприятным, раздражающим.

Пахло бедой. Пахло смертью.

По степи рассыпалась цепочка людей. Кое-где застыли военного вида «газы»-полуторки, в неглубокой балочке притаилась защитного же цвета «эмка», невесть как пережившая все послевоенные годы.

Под ивой над раскинутым планшетом согнулся капитан в выгоревшей полевой форме. На пластиковых полукружьях один за другим появлялись непонятные символы, а на подсунутой под прозрачный целлулоид карте – кружки, ромбики и квадраты со стрелочками, словно офицер планировал настоящее наступление.

Он его и в самом деле планировал, только наступать должны были не танки и не стрелковые цепи, а поддерживать – отнюдь не артиллерия и не бомбардировщики.

Помимо планшета вроде тех, что используют зенитчики, перед офицером лежало и нечто, больше всего напоминавшее автомобильный щиток приборов с подрагивающими стрелками возле ничего не говорящих непосвящённому цифр. Капитан то наносил новые отметки на планшет, то хватался за раскрытый полевой блокнот, и тогда на желтоватых страницах стройными рядами выстраивались интегралы, дифференциалы и бесселевы функции пополам с совсем уж неведомыми закорючками, от которых сошёл бы с ума любой «нормальный» математик.

Движения капитана, быстрые, точные и скупые, выдавали немалый опыт. В глаза ему било солнце, он сердито щурился, однако не прекращал подсчётов.

Справа и слева от него в неглубоких окопчиках успели залечь автоматчики, правда, сами автоматы у них отнюдь не напоминали обычные армейские. Толстые ребристые стволы, пузатые резервуары тёмно-зелёного стекла там, где полагалось быть магазинам, серебристые насадки. Ещё дальше то тут, то там виднелись люди в форме, где пары, где по одному. Оружие в кобурах, но у всех в руках раскрытые полевые планшетки с карандашами.

Человек в синем полувоенном френче без погон и орденских планок тяжело выбрался из «эмки», заметно приволакивая ногу. Был он уже очень немолод, плотен, шёл с явным трудом, однако привычка к силе и власти чувствовалась сразу – в осанке, в посадке седой головы.

– Оставьте, Иван. – Он остановился за спиной капитана. Раздражённо дёрнул щекой, убедившись, что негде даже присесть. – Это уже значения не имеет, все подсчёты наши…

– Почему же, Виктор Арнольдович? – тоже неуставно, по имени-отчеству, отозвался капитан. – Щиты держат, все параметры согласно расчётным, Егоров и Михалев вперёд выдвинулись, новые замеры делают, там помех меньше…

– Периметр оцеплен? – перебил Потёмкин. Небрежным жестом отстранил капитана от карты, и тот поспешно отступил в сторону. Шутка ли, сам Отец, генерал-майор запаса, профессор, доктор магических наук, лауреат Сталинской премии, декан, и прочее, прочее, прочее.

– Конечно. – Он позволил себе лёгкую тень обиды в голосе. – Как же мы могли б не…

– Ты – нет, а остальные – могли, – буркнул Потёмкин. – Знаю я этих нынешних. Пороху не нюхали, думают, уставы и руководства не для них писаны… Дай-ка взгляну, что вы тут без меня намерили…

Он склонился над планшетом. С минуту вглядывался в мешанину синих и красных квадратиков с кружками, нахмурился, брови сошлись.

– Виктор Арнольдович… разрешите обратиться…

– Ну, чего тебе, Иван? – Потёмкин становился всё мрачнее и мрачнее. – Молодец… хорошо посчитал…

– Напряжённость спадает, вторичное излучение тоже. Уже почти в норме всё. Может, товарищ генерал, эвакуационную команду пора пускать? Живые ещё могли остаться. Я тут подумал, прикинул…

– А не стоило, Иван Сергеич, – раздражённо отозвался Потёмкин. Уродливый ожог на его лице налился от жары багровым, и казалось, мага вот-вот хватит удар. – Нечего тут думать. За периметр никому на шаг не соваться. Чтоб никакого геройства! Никаких команд. Сколько, говоришь, в эпицентре-то было?.. Спасать там уже некого. Дальше бы не пошло…