Приваловские миллионы. Золото (сборник) - Дмитрий Мамин-Сибиряк

– А пример других наций? Ведь у нас под носом объединились Италия и Германия, а теперь очередь за славянским племенем.

– Славянофилы здесь впадают в противоречие, – заметил Привалов, – потому что становятся на чужую точку зрения и этим как бы отказываются от собственных взглядов.

– Вот это хорошо сказано… Ха-ха! – заливался Веревкин, опрокидывая голову назад. – Ну, Александр, твои курсы упали…

Половодов только посмотрел своим остановившимся взглядом на Привалова и беззвучно пожевал губами. «О, да он не так глуп, как говорил Ляховский», – подумал он, собираясь с мыслями и нетерпеливо барабаня длинными белыми пальцами по своей кружке.

V

– Тонечка, голубчик, ты спасла меня, как Даниила, сидящего во рву львином! – закричал Веревкин, когда в дверях столовой показалась высокая полная женщина в летней соломенной шляпе и в травянистого цвета платье. – Представь себе, Тонечка, твой благоверный сцепился с Сергеем Александрычем, и теперь душат друг друга такой ученостью, что у меня чуть очи изо лба не повылезли…

– Тонечка, представляю тебе нашего дорогого гостя, – рекомендовал Половодов своей жене Привалова.

Антонида Ивановна была красива какой-то ленивой красотой, разлитой по всей ее статной, высокой фигуре. В ней все было красиво: и небольшой белый лоб с шелковыми прядями мягких русых волос, и белый детски пухлый подбородок, неглубокой складкой, как у полных детей, упиравшийся в белую, точно выточенную шею с коротенькими золотистыми волосами на крепком круглом затылке, и даже та странная лень, которая лежала, кажется, в каждой складке платья, связывала все движения и едва теплилась в медленном взгляде красивых светло-карих глаз. Летом Антонида Ивановна чувствовала себя самой несчастной женщиной в свете, потому что ей решительно везде было жарко, а платье непременно где-нибудь жало. Nicolas объяснял это наследственностью, потому что в крови Веревкиных пылал вечный жар, порождавший вечную жажду.

– Я, кажется, помешала вам?.. – нерешительно проговорила Антонида Ивановна, продолжая оставаться на прежнем месте, причем вся ее стройная фигура эффектно вырезывалась на темном пространстве дверей. – Мне maman говорила о Сергее Александрыче, – прибавила она, поправляя на руке шведскую перчатку.

Привалов смотрел на нее вопросительным взглядом и осторожно положил свою левую руку на правую – на ней еще оставалась теплота от руки Антониды Ивановны. Он почувствовал эту теплоту во всем теле и решительно не знал, что сказать хозяйке, которая продолжала ровно и спокойно рассказывать что-то о своей maman и дядюшке.

– Тонечка, покорми нас чем-нибудь!.. – умолял Веревкин, смешно поднимая брови. – Ведь пятый час на дворе… Да, кстати, вели подавать уж прямо сюда, – отлично закусим под сенью струй. Понимаешь?

Антонида Ивановна молча улыбнулась той же улыбкой, с какой относилась всегда Агриппина Филипьевна к своему Nicolas, и, кивнув слегка головой, скрылась в дверях. «Она очень походит на мать», – подумал Привалов. Половодов рядом с женой показался еще суше и безжизненнее, точно вяленая рыба.

Обед был хотя и обыкновенный, но все было приготовлено с таким искусством и с таким глубоким знанием человеческого желудка, что едва ли оставалось желать чего-нибудь лучшего. Действие открылось необыкновенно мудреной ботвиньей. Ему предшествовал целый ряд желто-золотистого цвета горьких настоек самых удивительных свойств и зеленоватая листовка, которая была chef-d’œuvre в своем роде. Все это пилось из маленьких чарочек граненого богемского хрусталя с вырезными виньетками из пословиц: пьян да умен – два угодья в нем, пьян бывал, да ума не терял.

Сервировка была в строгом соответствии с господствовавшим стилем: каймы на тарелках, черенки ножей и вилок из дутого серебра, суповая чашка в форме старинной ендовы – все было подогнано под русский вкус.

– Где-то у тебя, Тонечка, был этот ликерчик, – припрашивал Веревкин, сделав честь настойкам и листовке, – как выпьешь рюмочку, так в голове столбы и заходят.

– Не все вдруг, – проговорила Антонида Ивановна таким тоном, каким отвечают детям, когда они просят достать им луну.

Веревкин только вздохнул и припал своим красным лицом к тарелке. После ботвиньи Привалов чувствовал себя совсем сытым, а в голове начинало что-то приятно кружиться. Но Половодов время от времени вопросительно посматривал на дверь и весь просиял, когда наконец показался лакей с круглым блюдом, таинственно прикрытым салфеткой. Приняв блюдо, Половодов торжественно провозгласил, точно на блюде лежал новорожденный:

– Господа, рекомендую… Фаршированный калач…

Фаршированный калач был последней новостью и поэтому обратил на себя общее внимание. Он был великолепен: каждый кусок так и таял во рту. Теперь Половодов успокоился и весь отдался еде. За калачом следовали рябчики, свежая оленина и еще много другого. Каждое блюдо имело само по себе глубокий внутренний смысл, и каждый кусок отправлялся в желудок при такой торжественной обстановке, точно совершалось какое-нибудь таинство. Нечего и говорить, конечно, что каждому блюду предшествовал и последовал соответствующий сорт вина, размер рюмок, известная температура, особые приемы разливания по рюмкам и самые мудреные способы проглатывания. Одно вино отхлебывалось большими глотками, другое маленькими, третьим полоскали предварительно рот, четвертое дегустировали по каплям и т. д. Веревкин и Половодов смаковали каждый кусок, подолгу жевали губами и делали совершенно бессмысленные лица. Привалов заметил, с какой энергией работала нижняя челюсть Половодова, и невольно подумал: «Эк его взяло…» Веревкин со свистом и шипеньем обсасывал каждую кость и с умилением вытирал лоснившиеся жирные губы салфеткой.

«Вот так едят! – еще раз подумал Привалов, чувствуя, как решительно был не в состоянии проглотить больше ни одного куска. – Да это с ума можно сойти…»

Антонида Ивановна несколько раз пристально рассматривала широкое и добродушное лицо Привалова и каждый раз думала: «Да он ничего, этот Привалов… Зачем это maman говорит, что он не может иметь успеха у женщин? Он, кажется, немного стесняется, но это пройдет». Привалов чувствовал на себе этот пристальный взгляд, обдававший его теплом, и немного смущался. Разговор служил продолжением той салонной болтовни, какая господствовала в гостиной Агриппины Филипьевны. Перебирали последние новости, о которых Привалов уже слышал от Виктора Васильича, рассказывали о каком-то горном инженере, который убежал на охоте от медведя.

– Вы еще не были у Ляховских? – спрашивала Антонида Ивановна, принимая от лакея точно молоком налитой рукой блюдо земляники.

– Нет, мне хотелось бы отправиться к Ляховскому вместе с Александром Павлычем, – отвечал Привалов.

– О, с большим удовольствием, когда угодно, – отозвался Половодов, откидываясь на спинку своего кресла.

– Александр Павлыч всегда ездит к Ляховскому с большим удовольствием, – заметила Антонида Ивановна.

– Так и знал, так и знал! – заговорил Веревкин, оставляя какую-то кость. – Не выдержало сердечко? Ах, эти дамы, эти дамы, – это такая тонкая материя! Вы, Сергей Александрыч, приготовляйтесь: «Sophie Ляховская – красавица, Sophie Ляховская – богатая невеста». Только и свету в окне, что Sophie Ляховская, а по мне так, право, хоть совсем не будь ее: этакая жиденькая, субтильная… Одним словом – жидель!

Веревкин красноречивым жестом добавил то, что язык затруднялся выразить.

– Я уже слышал, что Ляховская очень красивая девушка, – заметил Привалов улыбаясь.

– Все наши мужчины от нее без ума, – серьезно отвечала Антонида Ивановна.

– Только, пожалуйста, Тонечка, не включай меня в число этих «ваших мужчин», – упрашивал Веревкин, отдуваясь и обмахивая лицо салфеткой.

Антонида Ивановна спокойным тоном проговорила:

– Я ничего не говорю про тебя, Nicolas. Sophie не обращает на тебя никакого внимания, вот ты и злишься…

– Ах, господи! – взмолился Веревкин своим добродушным басом. – Неужели уж я своей персоной так-таки и не представляю никакого интереса? Конечно, я во французских диалектах не силен – винюсь, но не такой же я мешок, что порядочной девушке и полюбить меня нельзя…

– Дело не в персоне, а в том… да вот лучше спроси Александра Павлыча, – прибавила Антонида Ивановна. – Он, может быть, и откроет тебе секрет, как понравиться mademoiselle Sophie.

– Ах, секрет самый простой: не быть скучным, – весело отвечал Половодов. – Когда мы с вами будем у Ляховского, Сергей Александрыч, – прибавил он, – я познакомлю вас с Софьей Игнатьевной… Очень милая девушка! А так как она вдобавок еще очень умна, то наши дамы ненавидят ее и, кажется, только в этом и согласны между собой.

– Меня уже обещал познакомить с mademoiselle Ляховской Виктор Васильич, – проговорил Привалов.