Странный Томас - Дин Кунц

«Мустанг» Терри ждал у бордюрного камня. Но путь к нему преграждал Робертсон.

Я готов драться, если другого выхода нет, даже с противником, который превосходит меня в росте и силе. Но не считаю физический контакт первым и единственным способом разрешения конфликта.

Я не тщеславен, но мое лицо мне нравится, и хотелось бы сохранить его неизменным.

Робертсон был крупнее меня, но тело его заплыло жирком. Будь он обычным человеком, выпившим лишнюю кружку пива, я мог бы схватиться с ним и, возможно, одержал бы вверх.

Но он был психом, объектом пристального внимания бодэчей, грязным типом, поклоняющимся массовым и серийным убийцам. Так что у меня были основания предполагать, что он носит с собой пистолет, и я не сомневался, что в драке он может начать кусаться, как собака.

Наверное, Сторми попыталась бы дать ему пинка, для нее это не в диковинку, но я не предоставил ей такой возможности. Отвернувшись от входа, крепко держа Сторми за руку, я потащил ее через одну из дверей между притвором и нефом.

В пустующей церкви лишь несколько ламп освещали центральный проход. Огромное распятие за алтарем подсвечивалось направленным на него неярким прожектором. Мерцали и язычки пламени свечей в красных стаканчиках, стоявших на полочках перед иконами.

Этим точечным огонькам и угасающему красному закату за стеклянными витражами не удавалось разогнать полчища теней, которые заполняли ряды скамей и боковые проходы.

Мы спешили по центральному проходу, ожидая, что Робертсон, ослепленный яростью, вот-вот ворвется через одну из дверей, ведущих в притвор. Добравшись до ограждения престола и не слыша за собой шума погони, мы остановились, оглянулись.

Судя по всему, Робертсон в церковь не входил. Если б он появился в нефе, то наверняка бросился бы за нами по центральному проходу.

И хотя логика спорила с моей интуитивной догадкой, не имевшей под собой никаких доказательств, я подозревал, что он тоже в церкви. Кожа покрылась мурашками, душа ушла в пятки.

Интуиция Сторми подтверждала мою догадку. Оглядев ряды скамей, проходы, колоннады, она прошептала: «Он ближе, чем ты думаешь. Он очень близко».

Я толкнул низкую калитку ограждения престола. Мы вошли в нее, двигаясь совершенно бесшумно, чтобы не заглушить звуки, которые могли выдать приближение Робертсона.

Когда мы прошли нишу для хора и поднялись по галерее к высокому алтарю, я меньше оглядывался назад, и продвигался вперед с максимальной осторожностью. Сердце, в отличие от головы, убеждало меня, что опасность впереди.

Наш преследователь не мог проскользнуть мимо нас незамеченным. Кроме того, смысла в этом не было, разве что он хотел атаковать нас в лоб.

Тем не менее с каждым моим шагом нарастало сковывающее меня напряжение, нервы натягивались все туже.

Краем глаза я уловил движение за алтарем, повернулся на него, прижал Сторми к себе. Ее рука крепче сжала мою.

Распятый бронзовый Христос шевельнулся, словно металл чудесным образом обратился в плоть и Он сошел с креста, чтобы вновь стать Мессией.

Ночная бабочка с широкими крыльями отлетела от горячей поверхности прожектора. И иллюзия движения, причиной которой были трепещущие крылья бабочки, исчезла.

Ключ Сторми, который открывал дверь колокольни, подходил и для двери за алтарем. Она вела в ризницу, где священник готовился к каждой мессе.

Я оглянулся на алтарь, на неф. Тишина. Недвижность. Только машущая крыльями ночная бабочка.

Воспользовавшись ключом Сторми и вернув его, я с опаской толкнул деревянную дверь.

Этот страх не объяснялся логикой. Робертсон не был магом, который мог телепортировать себя в запертую комнату.

Тем не менее сердце гулко колотилось о ребра.

Когда я нащупал выключатель, мою руку не пригвоздили к стене стилетом или топором. Вспыхнувшая под потолком лампочка осветила маленькую, практически пустую комнату, но не большого психопата с похожими на плесень волосами.

Слева стоял аналой, где священник мог преклонить колени и сказать Богу что-то свое перед мессой. Справа — шкафы со священными сосудами и одеяниями, в которых священник выходил к пастве.

Сторми закрыла за нами дверь ризницы, заперла ее на врезной замок.

Мы быстро пересекли ризницу, направившись к двери, которая вела наружу. Я знал, что за ней лежит восточный церковный двор, без надгробных камней, но с выложенной плитами известняка дорожкой, ведущей к дому, где жил священник.

Эта дверь тоже была заперта.

Изнутри замок открывался без ключа. Я положил руку на открывающую замок вертушку… и замер.

Скорее всего мы не слышали и не видели, как Робертсон входил в неф из притвора, по простой причине: он не появился в церкви после того, как я засек его поднимающимся по ступеням.

И, возможно, догадавшись, что мы можем попытаться покинуть церковь через черный ход, он обогнул здание, чтобы поджидать нас у двери ризницы. Этим, похоже, и объяснялось мое предчувствие, что мы движемся навстречу опасности, вместо того чтобы удаляться от нее.

— Что не так? — спросила Сторми.

Я знаком предложил ей замолчать (в других обстоятельствах — фатальная ошибка) и приложил ухо к щелочке между дверью и косяком. Легкое движение воздуха щекотало ухо, но никаких звуков снаружи не доносилось.

Я ждал. Прислушивался. Нервничал.

Отступив от двери, ведущей во двор церкви, прошептал Сторми: «Давай уйдем тем же путем, каким пришли».

Мы вернулись к двери между ризницей и алтарем, которую она заперла. Но я вновь замялся, положив руку на вертушку врезного замка.

Прижавшись ухом к зазору между этой дверью и косяком, прислушался к звукам, доносящимся из церкви. На этот раз не почувствовал даже ветерка, температура воздуха в ризнице и церкви практически не отличалась, и также ничего не услышал.

Обе двери ризницы были заперты изнутри. Чтобы добраться до нас, Робертсону требовался ключ, которого у него не было.

— Мы не собираемся сидеть здесь до утренней мессы, — прошептала Сторми, словно читала мои мысли так же легко, как открытый файл на дисплее своего компьютера.

Сотовый телефон висел у меня на поясе. Я мог бы позвонить чифу Портеру и объяснить ситуацию.

Однако существовал и такой вариант: Боб Робертсон подумал и решил, что негоже нападать на меня в таком публичном месте, как церковь, пусть даже ночью в ней нет прихожан, то бишь свидетелей. А потому, сдержав распиравшую его ярость, развернулся и ушел.

Если бы чиф направил к церкви патрульную машину или приехал сам, лишь для того, чтобы не найти улыбчивого психопата, мой кредит доверия значительно бы уменьшился. Годы нашей успешной совместной работы с Уайаттом Портером, конечно, предоставляли мне право на ошибку, но мне не хотелось этим правом воспользоваться.

Такова уж человеческая природа: мы готовы верить в магию фокусника, но с презрением отворачиваемся от него, стоит ему чуть проколоться, приоткрыть сущность своих фокусов. И зрители, которые только что как завороженные пялились на арену, раздражаются, винят фокусника за собственную доверчивость.

И хотя я не демонстрирую ловкость рук, а предлагаю лишь крупицы истины, добытые сверхъестественными средствами, мне понятна не только уязвимость фокусника, но и опасность оказаться на месте мальчика, который кричал: «Волк, волк!» В данном конкретном случае: «Человек-гриб! Человек-гриб!»

Большинству людей отчаянно хочется верить, что они — часть великой загадки, что Сотворение мира — некое действо, благое и славное, а не результат взаимодействия случайных сил. Однако всякий раз, когда им дают хоть один повод усомниться, червь в яблоке сердца заставляет их отвернуться от тысяч доказательств чуда Творения, цинизм становится для них питьем, отчаяние — хлебом насущным.

Будучи в определенном смысле чудотворцем, я иду по тонкой нити, натянутой слишком высоко, чтобы сделать неверный шаг и выжить.

Чиф Портер — хороший человек, но он всего лишь человек. Он, конечно, не сразу отвернется от меня, но, если я раз за разом буду выставлять его дураком, отвернется наверняка.

Я мог бы позвонить по мобильнику дяде Сторми, отцу Сину, в его дом. Он прибежал бы к нам на помощь без задержки и не задавая лишних вопросов.

Робертсон, однако, был человеческим монстром, не имеющим ни малейшего отношения к сверхъестественному. Если он затаился во дворе церкви, то ни сутана, ни крест не помешали бы ему напасть на священника.

Угроза смерти уже нависла над Сторми, не хватало еще навлечь беду на ее дядю.

Две двери ризницы. Одна — в церковный двор. Вторая — к алтарю.

За обеими мертвая тишина. Оставалось полагаться на интуицию. Я выбрал дверь к алтарю.

Вероятно, прыгающий шарик интуиции Сторми еще не остановился в ячейке с каким-то числом. Она положила руку на мою, сжимавшую вертушку врезного замка.