Блистательный и утонченный - Терри Сазерн

— Ральф… пожалуйста, не делай этого. О, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…

— Не плачь, Барби, — прошептал он. — пожалуйста, не плачь. Я так люблю тебя. — И он продолжал целовать все ее лицо, ее горло и уши, ласково поглаживая ее обнаженный сосок, а она, как казалось, была уже на грани истерики.

— О, пожалуйста, остановись, Ральф, пожалуйста, остановись. О, остановись, пожалуйста, остановись, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…

— Поцелуй меня, Барби, пожалуйста, поцелуй меня. Я так тебя люблю…

Она слепо помотала головой, всхлипывая.

— Нет! Нет, нет!

— Пожалуйста, дорогая, я так тебя люблю…

— Нет, я не могу, не могу. Пожалуйста, перестань…

Но когда он снова решительно поцеловал ее в губы и выпустил обе ее руки, она обвила их вокруг его шеи, как будто ей ничего так сильно не хотелось, как съесть его живьем. Она яростно прижалась к нему, и Ральф, очень осторожно, отступил, даже слегка оттолкнул ее, так, что их тела теперь лежали на сиденье под углом в 45 градусов, абсолютно без опоры, откинувшиеся… И когда они наконец медленно легли, Ральф одновременно развернул Барби, держа ее за плечи, по часовой стрелке, так что она лежала, по окончании этого маневра, на внутренней стороне сиденья, со спиной, прижатой к стенке.

После этой смены положения Барби, от града поцелуев, казалось, была в лихорадочном забвении — левая рука Ральфа покинула грудь, перебираясь в зону бедер, и это движение, как спусковой курок, инициировало фазу невиданного ранее возмущения и неистовой обороны. Но девушка была зажата даже более безопасно, чем раньше, под дополнительным препятствием собственного веса Ральфа, лежащего на ней. И за исключением того, что теперь они были прижаты друг к другу более или менее горизонтально, их позы оставались точно такими же: левая рука Барби безнадежно зажата между их телами, а правая удерживалась за запястье его собственной правой, которая крепко обнимала ее за плечи.

Извиваясь в конвульсиях, она умоляюще всхлипывала сквозь поцелуи, и казалось, была уже на грани какого-то внутреннего взрыва, и Ральф освободил, почти как в подарок, ее правую руку, которая немедленно поймала его собственную левую и отчаянно попыталась остановить выполнение этого сумасшедшего замысла… Затем правая рука Ральфа тут же легла в расколотую стрелку декольте платья Барби, и девушка оторвала свои губы от его, крича:

— Ральф, о, пожалуйста, Ральф, пожалуйста, о Ральф…

А он печально отвечал:

— О Барби, я так тебя люблю, Барби, я так сильно люблю тебя…

Но Барби была слишком близка к истерике, ей было не до романтических разговоров. Она внезапно заговорила не в меру спокойным голосом, пытаясь рассудительно и мягко остановить его.

— Ральф, остановись на несколько минут, пожалуйста, только на минуту, пожалуйста, милый, пожалуйста… — В этот момент он поцеловал ее в ухо и вдоль шеи, и она, почти что в припадке, схватила его руку на своей груди и попыталась укусить ее, в ту же самую минуту снова заливаясь слезами.

Ральф отнял руку от ее груди и взял за подбородок, снова покрывая поцелуями ее лицо, затем он убрал руку и с ее бедер, гладя теперь ее по волосам и лицу, успокаивая, говоря:

— Не бойся, милая. Я так люблю тебя, не бойся. — И он обнял ее обеими руками, нежно, крепко, словно чудесным образом пытаясь успокоить, в то же время пробираясь своей левой рукой через колени, под платье, высоко, туда, где заканчивались ее чулки… Девушка снова очнулась, словно от удара, и до безумия сильно сдвинула ноги, поймав его руку, как в капкан.

— НЕТ! — сказала она. Это был почти что вопль. — Нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет, — но он полностью покрыл ее губы своими, и рука его медленно продвинулась вперед, и Барби могла теперь только извиваться и содрогаться, а когда его рука достигла той заветной точки, Барби так залилась слезами, как будто только теперь, никогда до этого, ее постигло тяжелое, неисправимое горе. Но рука Ральфа уже была там, так пронизывающе, основательно, безотказно там.

— О нет, Ральф, любимый, пожалуйста, нет, Ральф, пожалуйста, я так люблю тебя, пожалуйста, не надо, Ральф, о, пожалуйста, перестань, пожалуйста, о, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, ПОЖАЛУЙСТА, ПЕРЕСТАНЬ, Ральф, пожалуйста, пожалуйста, господи, Ральф, пожалуйста, перестань, господи, пусть он перестанет, я этого не вынесу, РАЛЬФ, о, пожалуйста, о, я сейчас закричу! Ральф, я закричу, пожалуйста, я буду кричать, Ральф, я закричу! Я закричу!

И Ральф со стоном остановился:

— Пожалуйста, Барби, пожалуйста, милая, поцелуй меня, я так люблю тебя… — И она поцеловала его, как сумасшедшая, наполовину в благодарности за то, что он остановился, и наполовину от возрастающего голода, когда он — левая рука лежала спокойно на ее бедрах — ласково расстегнул крючки от чулок.

— Пожалуйста, не бойся, Барби, милая, — сказал он, вернув свою руку вовнутрь и протискиваясь одним коленом между ее ног. — Ты знаешь, я так люблю тебя, Барби, пожалуйста, я люблю тебя…

— Нет, Ральф, больше не надо, пожалуйста, не сейчас, Ральф, пожалуйста, послушай, Ральф, не здесь, пожалуйста, давай подождем, на самом деле, Ральф, милый, пожалуйста, нет, на самом деле, о Ральф, я люблю тебя, пожалуйста, не надо, на самом деле не надо, Ральф, я не могу, милый, я люблю тебя, пожалуйста, о Ральф, пожалуйста, я не могу, Ральф, ты не знаешь, пожалуйста, я лучше умру, господи, о, пожалуйста, господи, Ральф, ты делаешь мне больно, пожалуйста, о нет, пожалуйста, о нет, пожалуйста, нет…

В течение финальной, решающей атаки Барби — пусть это будет сказано так о прелестной девушке — вела себя как одержимая, словно животное, грозила покусать и исцарапать юношу, и хотя этого не произошло, она оборонялась с исступленным отчаянием, пока последняя кружевная линия обороны не была сметена, и даже тогда, когда последние силы покинули ее и она была уже неспособна на дальнейшие попытки сопротивляться, она все еще на мгновение представляла себя сопротивляющейся.

Однако в финале она отступила и теперь лежала, расслабившись, будто одна ее часть без интереса смотрела вокруг, а другая была внутри, так глубоко, что все казалось каким-то расплывшимся пятном, где единственной реальностью было терзающее ее желание и, в конце концов, боль. И тогда она крепко обняла его, и разрывающая в ней боль жестоко, как будто это было ее последним мгновением — или первым, соприкоснулась с самой жизнью, и она чувствовала, как крылья огромной бабочки раскрывались и изгибались внутри нее, унося миф о реальности и знании вверх и прочь… Бабочка выросла до размера какой-то огромной крылатой птицы, прикованной ко дну бокала с шампанским, и она взмахивала крыльями с такой могучей, магической медлительностью, и пузырьки летели со всех сторон вверх, текли в никуда в бесконечном дрожащем полете.

— О Ральф, — выдохнула она с обожанием, — Ральф.

19

Вернувшись обратно в «Мэйфэйр», доктор Эйхнер, покачиваясь, ввалился вместе с крошкой Джин в кабинку и, надеясь вернуть самообладание, быстро опустошил стакан неразбавленного двойного бренди.

— Ну как это было, док? — спросила девушка, как только они уселись.

— Да что с того! — раздраженно сказал доктор Эйхнер. Обжигающая головная боль резала ему глаза и не давала сосредоточить внимание, и он внезапно стал подозрителен ко всему окружающему, чувствуя, что время отчаянно сжалось.

— Ну так программа, как это было? И где Марти?

Доктор обеими руками схватился за голову.

— Зачем ты это спрашиваешь?

Крошка Джин не потрудилась ответить.

— Ты милый, — сказала она секундой позже и сжала его запястье, пытаясь завести его.

— Я не могу это сейчас с тобой обсуждать, — сказал Эйхнер, не обращая внимания на ее жест, а затем беспомощно передернул плечами. — у меня… у меня голова болит. — Это почти по-детски произнесенная жалоба задела какие-то глубокие материнские инстинкты девушки, и она как-то смущенно рассмеялась и слегка дотронулась до его виска.

— Слишком много травы, — рассеянно сказал доктор, пытаясь объяснить ей. — Слишком много травы.

— Да, — она пристально посмотрела на него, ничего не понимая. — Да, да, — она поглаживала рукой его склоненную голову. И меньше чем через минуту он уснул, медленно опустив голову на скрещенные руки.

В этот момент кто-то вошел в бар. Крошка Джин подняла глаза и увидела Фроста, как зомби, плывущего за кабинками.

— Сюда, Марти! — громко сказала она, одной рукой втаскивая его в кабинку, а другой резко подтолкнув Фреда Эйхнера. — Вставай, док, присоединяйся к вечеринке!

Фрост вошел и, внимательно оглядев их обоих, наконец уселся. Мгновение он сидел со странным отсутствующим видом.

— Это Фред Эйхнер, правда? — спросил он, хмуро глядя на недвижную седую голову доктора. — Ну так вот, мы должны пошевеливаться. Кое-что случилось. Приведи его в чувство.