Бонапарт. По следам Гулливера - Виктор Николаевич Сенча

в искусных руках опытного учителя. Но закон требовал сурового наказания. И после слов Шарлотты, оскорбивших общественного обвинителя, тот даже облегченно вздохнул: всегда легче отправлять на смерть человека, ставшего твоим личным врагом. По крайней мере, теперь эта красавица уже не достанется никому…

Заседание Трибунала быстренько прикрыли; вердикт о смертной казни подписали все члены судилища – даже те, у кого имя Марата вызывало лишь одно омерзение.

Сансон столкнулся с Шарлоттой Корде в «камере смертников» Консьержери. Женщина выглядела спокойнее всех, находившихся в тот момент рядом. Палач, вонзив свой проницательный взгляд в лицо жертвы, внимательно изучал ее. И чем дольше всматривался, тем больше ему становилось неловко в присутствии этой дамы. Он вдруг поймал себя на мысли, что любовался молоденькой чертовкой. У нее даже не побледнели губы, подумал Сансон, как это обычно бывает у смертников при встрече с палачом. А ведь ему приходилось иметь дело и не с такими сорвиголовами, которые порой лишались чувств. Шарль-Анри мог запросто назвать десятка два отчаянных вояк, растерявшихся в его присутствии окончательно; даже плакавших и просивших о пощаде.

Шарлотта молча дала обрезать свои красивые светло-каштановые волосы; потом не спеша надела красную рубашку, поданную палачом (казнить Корде было решено в красном балахоне – как отцеубийцу). И лишь когда она заметила в руках Сансона веревку, заволновалась.

– Вы, вижу, хотите связать мне руки, – обратилась заключенная к палачу. – Нельзя ли… нельзя ли надеть перчатки?

– Что еще за прихоть такая? – удивился тот.

– Видите ли, мсье, при задержании мне так скрутили руки, что они все в ссадинах… Думаю, будет больно.

– Как вам будет угодно, – проворчал Сансон, не любивший каких-либо отклонений от установленных правил, касающихся работы. – Хотя считаю такую предосторожность излишней. Я так свяжу вам руки, что вы не почувствуете никакой боли…

– Впрочем, перчатки, кажется, у вас не приняты, – сказала вдруг Шарлотта и протянула палачу свои израненные руки: – Вяжите…

Даже в «позорной телеге», в которой приговоренную к смерти женщину везли на эшафот, все было не так, как обычно. Шарлотта отказалась от предложенного ей сиденья и во время движения продолжала стоять. На площадь, на которой возвышалась гильотина, подъехали в тот самый момент, когда началась гроза. Дождь заливал глаза палача и его жертвы, однако это ничуть не повлияло на настроение толпы, жаждавшей очередного представления. Несмотря на дождь, площадь Революции была запружена народом.

Для Сансона дождевые капли лишь помогли обрести прежнее самообладание. Восхищаясь в душе мужеством Шарлотты, он понимал: для толпы, вопящей в адрес убийцы проклятия, палач сейчас осуществлял государственную волю. Ну а те, кто, стоя на вершине власти, выражал эту самую волю, трусливо жались у окон – Робеспьер, Демулен, Дантон… Как они жалки, вздохнул палач, поймав во время движения на себе их взгляды. Именно тогда он всей своей «крокодиловой кожей» («человеком с крокодиловой кожей» называли Сансона санкюлоты) почувствовал, что очень скоро вся эта робеспьеро-дантоновская камарилья с той же последовательностью повторит скорбный путь мученицы, которая сейчас сидела в повозке на пути к гильотине.

Теперь же палач продолжал любоваться женщиной, которую через считаные минуты должен был казнить. Где-то глубоко в душе он вдруг испугался: уж не влюбился ли? Потому что не восхищаться Шарлоттой было невозможно! Она была непоколебима. Ни тени малодушия, ни малейшей слабости, никакой нервной дрожи… Героиня.

– Наше путешествие слишком затянулось, не правда ли? – спросил палач женщину.

– Э-э, к чему беспокоиться? Вне всякого сомнения, мы непременно доедем до места, – не моргнув, ответила та.

Больше Сансон не проронил ни слова. Палач был сражен наповал! И теперь он сделает все, чтобы как-то облегчить уход этой мужественной женщины из мерзкого социума, отправившего ее на эшафот. Едва телега остановилась, Шарль-Анри резко встал, заслонив собою острый нож гильотины. Ему очень хотелось, чтобы проявившая высокое мужество жертва не потеряла самообладание и не дала себя сломить в конце жизненного пути. Пусть уйдет героиней, какой и была на самом деле, думал он.

Однако Сансон вновь ошибся. Шарлотта Корде никогда не была актрисой. Мужество было даровано ей самой природой. Наклонившись вперед, жертва устремила свой взор на гильотину:

– Эта штука меня сильно заинтересовала, ведь я никогда прежде не видела ничего подобного…

Лишь теперь Сансон заметил на лице женщины легкую бледность. Но только на мгновение! Жалкое мгновение, которое смог уловить чуткий знаток человеческих душ. Палач вновь глубоко вздохнул. (Не много ли вздохов для одного дня, подумал он.) Посылать эту прелестницу на гильотину ему страшно не хотелось. После минувшего января Шарль-Анри второй раз пожалел, что стал палачом. В их семье всегда считалось, что призвание «исполнителя» даровано Сансонам в знак благодарности за их глубокую преданность власти; но в тот момент он дал бы руку на отсечение, что это не так. Не уйти ли, бросив все? В груди вновь зашевелилось – уж в который раз за эти дни после казни короля. Еще парочка таких, как эта, «преступниц», подумалось вдруг, и побежишь, побежишь… Куда денешься?..

Шарль-Анри тряхнул головой, отгоняя тягостные мысли. Кругом теснился возбужденный народ. Палач повернулся к жандармам, требуя очистить площадку. Быстро спрыгнули с телеги. Эти жандармы – что сонные мухи. Пока сам не подскажешь, будут стоять, разинув рты, рассматривая очередную жертву. Сансон крикнул одному, другому. Зашевелились, черти…

И тут палач увидел, что Шарлотта уже взошла на эшафот. Помощник Фермен был наготове и ожидал сигнала. Едва жертва выросла рядом с ним, он скинул с женщины пелерину, после чего Шарлотта, не дожидаясь указания, сама бросилась на доску. Ее быстренько привязали. Медлить было нельзя. Сансон знал, что каждая секунда нахождения приговоренного на доске гильотины – как десять лет жизни обычного смертного. Продлевать мучения отважной женщины мог только конченый негодяй. Он сделал знак Фермену, и тот все понял. Доска с жертвой в мгновение ока опрокинулась, и пока Верховный Палач поднимался по лестнице на эшафот, все было кончено…

Если для Шарлотты Корде все закончилось, то для Сансона только начиналось. Похоже, эта отважная женщина решила его окончательно доконать. Даже после собственной смерти. Случилось так, что казнь убийцы Марата едва не стоила карьеры… самому Сансону.

Некто Легро, здоровенный малый, у которого сила находилась в обратной пропорции с его умственными способностями, в тот день помогал устанавливать гильотину. Легро был плотником, и к происходящему на эшафоте (непосредственному исполнению казни) не имел никакого отношения. И вдруг на этого человека что-то нашло, и при виде многолюдной толпы он решил отличиться. Когда отрубленная голова Шарлотты упала в корзину гильотины, плотник достал голову и