Заполье - Петр Николаевич Краснов

Пока еще и судьи есть, и следователи — не те уже, конечно, но еще с зубами. С когтями тоже.

— Я бы сказал — с лапами… Нет-нет, все чисто. Но вы-то совершенно правы, что ставите так вопрос, — одобрительно глянул тот из-под шляпы. На нем, непривычный для глаз, сегодня непригнанно топорщился новый и, по всему судя, дорогой черный костюм, чересчур длинные брюки шаркали по асфальту, попадали ему под каблуки, сбивая и без того неровную, несколько подпрыгивающую походку, темный тоже галстук сбился куда-то под мышку, незастегнутую верхнюю пуговку сорочки открыв, — но вот смешного… нет, комического в этой вдвойне теперь, казалось бы, нелепой фигуре не виделось уже, не усматривалось, настолько подперто все было внутренней личностной серьезностью, не обманувшей, обернувшейся для него, Базанова, невероятным почти, казалось, несбыточным уже. — Нет, все должно быть тип-топ, подзаконно и документировано. И так и будет, не забывайте, я же юрист, как-никак! Он сам скажет вам, что посчитает нужным; между нами ж говоря, под ним фирма. Основана не так давно, знаете, но замах, средства… сильный, скажу я вам, замах. А будет и банк, вкладчики пойдут, денежку трудовую и всякую понесут из чулков и банок — из ма-аленьких таких банков потаенных, каковых не учтенное никем великое множество и какие корчатся теперь от инфляции, инфлюэнцы финансовой, не зная, какому эскулапу отдаться, мечутся, а кругом знахари-мошеннички одни рыщут… поле дураков! А тут — солидный, по всем правилам мировым хранитель и распорядитель, с гарантией… Нет, скажу я вам, народный капитализм совсем не фантазия, это проверенное, твердо во многих хороших домах Европы поставленное дело, это их жизнь сама. Как в теплицах, знаете: морозяка, ночь бездомная и весьма для многих скверная кругом — а в них, у них сиречь, цветет и пахнет все, и плоды хотя и гидропоникой, механикой социальной отдают, безвкусностью некой, но ведь отнюдь не иллюзорные… Социализм, который сейчас все кому не лень в параше топят, как раз в механике-то этой и недобрал малость, не все силы свои в дело пустил, да и, боюсь, не смог бы — идеи мешают. Как, пардон, плохому танцору известно что. И недурные, в сущности, а мешают, мы в них как в штанах ватных добротных — на стайерской, длиною аж в семьдесят лет, дистанции. Вот и пропыхтели, проиграли. Но зачем, на кой ляд идея для выделки элементарного табурета или такой же стенки мебельной качеством не хуже итальянской, или компьютера?.. Нет, делать если — то делать, а не дурака валять. Не с идеями, политикой, а просто с чертежом, материалом в руках, с головой!

— А чертеж и есть политика, — не очень-то довольный агиткой этой, пожал плечами Базанов, посматривая сбоку на значительное сейчас, в профиль будто даже самодовольное лицо его. — Идея табуретки, если уж на то пошло.

— Ну, пусть… но не идея же всемирного счастья человеков, включая бушменов и прочих троглодитов! Политика — это механика исполнения реалистического чертежа, а не завиральной идеи. Вернемся к механике давайте, к реальной, она ж расписана по операциям, испытана опытнейшими инженерами, спецами по сопромату. А тот же народный капитализм — чистой, считай, воды социальная механика, вполне, кстати, социалистическая по целям. Набор формул — и только, и всякие идеи для нее все равно что песок в шестернях, в приводной трансмиссии.

— Но у нас-то механика эта, согласитесь, никак еще не опробована…

— А что «у нас» — планета другая или закон тяготенья всемирного не срабатывает? Яблоки вверх падают, диалектика противопоказана, логика? Человек не цивилизован, не та же скотинка? Нет же, только в трансмиссии — песок, всего и дел…

— Если бы песок, — усмехнулся Базанов. — Нет, глубже берите: почва. И уж не сочтите за каламбур, но не какая-то от чужих приводов трансмиссия, а — миссия… Историческая.

— Ха! — остановился даже Мизгирь, голову закинул, шляпа мешала ему посмотреть. — Зовите меня просто Ильичем… простенько и со вкусом. А как же тогда марксизм-бланкизм? Он откуда, из-под Архангельска пешком притопал? Из Симбирска — на дощанике? Хренушки. И тут уж одно выбирать: либо социализм, наркап по-нынешнему, с более-менее человечной мордой, и никаких тебе миссий, либо…

— Ну?

— Либо уж в веру свихнуться, а там пошло, знаете, поехало: третий Рим, соборность с перетягиваньем одеяла, белый царь… ну, как же нам без царя! Причиндалы мессианские — чтоб из-за них с тронутыми на этом же пункте иудеями цапаться, с хазарами неразумными, — этого хотите? Только не говорите мне, что вы не антисемит, я и так это знаю. Но они-то хоть что-то делают, вон и государство себе слепили — а мы? Последнее разваливаем, какая уж там… Нет, нам сюда. И учтите: никаких на себя обязательств, обещаний прикладного характера, газета — и все. Ну, может, на совет попечителей-пайщиков согласиться — для материального обеспечения… без всякого идеологического патронажа, да, мы и сами с усами. Хотя вопрос о форме руководства тоже может встать: скажем, не главный редактор пока, а что-то вроде председателя редсовета, с правом подписи финдокументов, или еще как, нам-то оно не все ль равно…

Он говорил это, проходя через калитку в решетчатых воротах арки, открытую на их звонок крепкомордым охранником в непонятной темной форменке, вместо пропуска — приятельский кивок; говорил то, что надо бы сказать и обговорить раньше, а не болтать о табуретках и трансмиссиях, и это неприятно удивило его. Не все равно; но об этом, при нужде, придется тогда говорить самому, на сподвижника не надеясь.

За аркой открылся зеленый ухоженный двор, о котором и не подозревалось в пыльном и загазованном центре, а в глубине его за пирамидальными тополями и кустами сирени расположился щеголевато отремонтированный двухэтажный особняк времен модерна, с «фордом» у подъезда, — оазис… Успел глянуть на медную в нарочитой, может, патине доску: филиал Гипроводхоза какого-то, контора как контора, мало ль таких…

Они поднялись по ажурного литья чугунным ступенькам старинной лестницы на второй этаж. Особняк, что и говорить, был отделан под орех; а в приемной их учтиво встретил, встав и выйдя из-за стола с компьютером, лет тридцати с небольшим чернобровый смазливый секретарь в безукоризненной тройке — рядом с которой мятый черный прикид кивнувшего ему довольно рассеянно Мизгиря выглядел уцененным, для погребения, облаченьем. «Вас ждут», — почтительно проговорил секретарь, принял от него снятую, против обыкновения, шляпу и открыл створку широкой, инкрустированной бурбонскими лилиями лаковой двери; следующую, в