Современная финская повесть - Сюльви Кекконен

Антти во время всего разговора нервно ходил по избе взад и вперед и курил сигарету за сигаретой. Амалия успела сварить кофе и накрыть на стол. Она жестом приглашает Антти к столу, и сын садится на указанное ею место. Амалия приносит из комнаты свечу, зажигает и ставит на стол. В избе уже совсем темно. Старые бревна стен подгнили, из окна дует. Пламя свечи колышется от дуновения. В колеблющемся свете Амалия всматривается в лицо сына и переводит взгляд на краснеющие ветки рябины в зеленоватой стеклянной вазе на столе. Три дня тому назад она принесла эти ветки из лесу, чтобы украсить ими стол для прощального кофе перед отъездом брата с семьей.

Амалия говорит медленно, делая паузы и подыскивая слова:

— Я не помню, сколько раз за этим столом я пила кофе по случаю встреч и проводов. Это стол людей, близких друг другу. Я рада, Антти, что ты пришел. Теперь я уезжаю из Ээвала и с удовольствием выпью мой прощальный кофе именно с тобой. Я уеду рано утром, до утренней дойки.

25

Морозит. Воздух прозрачен и свеж. Небо где-то высоко-высоко. Амалия с вещами стоит на открытом крыльце Ээвала и прислушивается, стараясь уловить голос автобуса. Если есть у Такамаа какой-то голос, то это шум рейсового автобуса, проносящегося по шоссе, думает Амалия. Вот уже слышно... Она оборачивается и запирает дверь большим ржавым ключом, который затем прячет в свою сумку.

Трава на дворе покрыта тонким инеем, редкие листья осин неподвижны, как на картинке. Лишь подернутая дымкой поверхность озера продолжает жить. Ныряет стайка гагар, охотясь за рыбой.

Амалия идет к автобусу. Шофер принимает ее багаж. Она поднимается на подножку и видит Антти, привязывающего Резвую к сосне у поворота дороги на Ийккала. Парень усердно машет кепкой проносящемуся автобусу, и Резвая тоже поворачивает в его сторону свою красивую голову. Бледное лицо Амалии вспыхивает и покрывается румянцем. Она наклоняет голову и на миг закрывает глаза, словно боясь, как бы посторонние не разглядели ее волнения.

Потом она выпрямляется и задумчиво смотрит вперед синими глазами, точно так, как смотрел когда-то ее отец на красное солнце, опускающееся в дымку за осенние скошенные поля.

Пааво Ринтала

СЛУГИ В СЕДЛАХ

Перевод Л. ВИРОЛАЙНЕН

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

Хейкки Окса собирается уходить.

На дворе май, время носить летние шапки.

Об этом вчера вечером толковала Кристина. Пора, мол, покупать летнюю шапку. Я попросил вынуть из нафталина старую. Кристина сначала ответила, что ее уже и в помине нет, что уборщица еще осенью кинула ее в мусорную корзину или отдала в Армию спасения — такую-то хорошую шапку, с которой связано столько воспоминаний, такой качественный товар!

Он надевает шапку, берет на руку плащ и открывает дверь.

— Кристина, я ухожу.

— Завтракать придешь? — доносится из приоткрытой двери. Это дверь ванной.

— У ребят новые чертежи, надо взглянуть.

Он закрывает дверь, бросает взгляд на лифт и начинает спускаться с четвертого этажа. Утро прохладное.

Чертовы кофелюбы, где они только деньги берут круглые сутки жарить кофе. Еще спасибо, что не с самой ночи. Пройдусь, пожалуй, по набережной до остановки.

Залив словно зеркало. У причала и вокруг него лодки — одни покрашены, другие только опрокинуты. Запах моря и запах лодок.

På flöjten av kanelbark spelade hanom havens tid, om havens Ispahan[9].

Это стихи, но чьи? Давно ли я, кажется, их учил? Да, да, того шведа.

Он сворачивает за угол и направляется к остановке. Справа вдоль улицы тянется сад. Мамы и няни ведут детей. Он останавливается поглядеть, как тащатся малыши.

Сюда, бывало, и Кайса с Пентти и Эсой приходили. Тогда не было прогулочных нянь и детей не держали на улице, как нынче, с утра до вечера. А выросли все-таки здоровыми.

Изжога. С чего бы это? Газеты последнее время шумят о том, что финны стали часто болеть сердечными болезнями.

Он минует сад, подходит к остановке и присоединяется к толпе, ожидающей трамвая. Отсюда, с горы, видны сад и море. Деревья покрылись листвой, газоны зазеленели. Вчера утром этого еще не было. А может быть, я не заметил. Весна в разгаре. Люди одеты по-весеннему, как я. Хорошо, что старая Эдла не выбросила в мусор эту шапку. Вон у молодых людей почти такие же. Видно, они опять в моде.

Подходит трамвай.

Ожидающие бросаются на штурм.

Он позади всех. Пускай сначала молодежь садится. Ей некогда. Я слишком толст для штурма. Хорошо бы похудеть. Думаю об этом каждый раз, когда сажусь в трамвай. Говорят, старому человеку во вред такая полнота. Нынче в моде худощавость. Я, правда, не слишком толст, но полноват, и вид у меня здоровый. В моем возрасте вредно иметь здоровый вид.

И все-таки я чувствую себя громоздким, моя туша занимает слишком много места, когда я вот так стою, когда сижу на службе или в какой-нибудь новомодной машине. Даже контору переделали на новый лад, искромсали большие, красивые комнаты перегородками с окошечками.

В центре города он сходит с трамвая, возвращается немного назад, сворачивает налево, открывает парадную дверь и направляется по лестнице в свой отдел.

Одышка. Он останавливается на площадке второго этажа и прислушивается к шуму лифта, потом поднимается на следующий этаж и входит в длинный коридор.

Вот и эти прекрасные комнаты понадобилось разделить на такие клетушки. На дверях табличка:

ИНЖЕНЕРЫ

Он нажимает кнопку звонка, слышит в ответ «войдите», толкает дверь и оказывается в прихожей.

— С добрым утром, на улице совсем весна.

— Доброе утро, — бормочет из-за бумаг девушка-курьер.

Он кладет шапку и вешает плащ. Вот уже около тридцати лет он оставляет здесь свои верхние вещи. Сейчас на вешалке шесть плащей и столько же шапок. Одна из них женская. Рано же они пришли. Недостает только двоих. Должно быть, Хенрикссона и Мякеля. Они всегда являются последними. Обычно я прихожу первым. Это старомодно, хотя я и воображал, что моя преданная служба снова войдет в моду. С этой верой я прожил всю свою жизнь. Кажется, Кристина была права. Много воды утекло. Я был тогда простым инженером в этом самом заведении и даже помыслить не мог, что стану когда-нибудь заведовать отделом. Я просто сидел, изучал проекты и одобрял их. Тогда здесь не было модернизаций: в одной комнате мы сидели втроем, это были просторные комнаты, и жизнь была такой же просторной и спокойной. Пентти, кажется, перешел тогда в пятый класс лицея, а Эса, по обыкновению, остался на второй год. Эсу пришлось здорово подтягивать летом, чтобы он хоть со второго раза перешел в четвертый и все-таки закончил среднюю школу. С ним занималась Кристина. В то лето мы впервые переехали на собственную, довольно странную дачу. И Кристина была тогда молодая...

На собственную дачу. Вот было время. Даже рыба в озере была другая. В Мусталахти ловились щуки-черноспинки, а так вот по весне в этом заливе попадались лососи кило на два. В то лето перед Ивановым днем вдруг запел соловей. Соловей, а не певчий дрозд, как утверждал Хурскайнен. Правда, и он поверил, когда соловей снова прилетел через два года. А потом замолк и больше не прилетал, хотя и война кончилась...

Он подходит к зеркалу и причесывается. У меня еще густые волосы, на висках седина, но волосы не поредели. Я принадлежу к тому типу мужчин, который никогда не лысеет.

Минуя две комнаты и здороваясь через окошечки с подчиненными, он останавливается возле третьей и входит. Там сидит только один человек, Ханнэс Сэвандер. Ханнэс, наверно, получит его место, когда он через два года и четыре месяца уйдет на пенсию. Ханнэс переберется в последнюю комнату, в мое кресло, если правление не передумает и не поставит во главе отдела совсем постороннего человека. Теперь это часто водится. Политика. Сам я переместился отсюда туда естественным ходом.

— Здравствуй, Ханнэс!

— Здравствуй.

— Я что, опоздал?

— Ничуть.

— Мне захотелось пройтись по набережной, поглядеть на весну. В саду крокусы расцвели. Каждый день хожу на работу и с работы мимо сада, и вдруг они расцвели. Нынче цветы распустились и почки лопнули как-то незаметно для меня. Вы скоро на дачу?

— В начале будущего месяца. А вы?

— Когда занятия в школе кончатся.

Да. Когда занятия кончатся. Раньше ждали каникул из-за детей, теперь из-за внуков. Может, можно идти, или надо еще поговорить с коллегой? Почти двадцать лет я корплю на работе вместе с Ханнэсом, а у нас нет ничего общего, кроме двух-трех слов о детях или внуках, газетных новостях да погоде. В чем дело? Спрошу-ка все-таки, перейдут ли внуки Ханнэса в следующий класс?

— Мальчик, я думаю, перейдет, а девочка, наверно, получит переэкзаменовку.