Этика войны в странах православной культуры - Петар Боянич

разнообразных определений «живой религии» важной для меня кажется нацеленность этого подхода на раскрытие связи, выстраиваемой людьми между их верой и их повседневным опытом, в том числе опытом в условиях насилия и войны, связи между традицией и возникающими новыми обстоятельствами, связи между эмоциональным отношением и этическими принципами, связи, которая не столько декларируется в речах, сколько воплощается в практике. Именно такая связь может быть исследована при анализе нарративов, свидетельствующих о личном опыте. Личные свидетельства представляют рефлексию об опыте войны — собственные попытки осмыслить личные переживания, которые индивиды стараются согласовать со своими убеждениями.

В нашем анализе мы не прибегаем к изучению нормативных документов,[222] как это стало принято в изучении «этики войны», мы также не пользуемся количественными методами (поиск и частотность употребления православных категорий или библейских отсылок) работы с материалом, для нас представляло интерес именно построение нарратива, целостного и многосложного осмысления опыта православных на войне. В качестве методологического ориентира для предлагаемого исследования выбран обновленный и адаптированный к изучению религии «критический дискурс анализ».[223] В данной методологии особое внимание уделяется тому, как в нарративе сочетаются идентичности, социальные отношения, системы убеждений и знания,[224] что позволяет связать анализ нарративов с подходом «живой религии», т. е. изучать личные свидетельства как формы индивидуальной рефлексии в рамках убеждений, заданных православной верой.

Священная война: от жертвенности к воздаянию

Отдавая должное исторической судьбе православия в России, В. Зоберн, автор-составитель сборника «Бог и Победа: верующие в великих войнах за Россию», начинает с гонений на Православную Церковь со стороны большевистского правительства и революционного государства. Описывая на материале свидетельств жестокие преследования церковнослужителей и верующих, разорение церквей и поругание святынь, автор подводит нас к идее о том, что «эти годы оказались жестокой школой страданий и воспитания в себе мужества и стойкости перед надвигающейся Великой Отечественной войной. Не зря же многие священники в годы войны, возвращенные из ссылок, пошли на фронт защищать Родину с оружием в руках».[225] Образцами такой стойкости были как простые верующие, так и старцы, влияние которых было «внешне неприметное, но действенное и обширное», как, например, в случае Серафима Вырицкого, когда «сохранение старца от ареста и расправы» утешало людей тем, что «во всей этой неразберихе и кровавой круговерти существует островок прочной веры, спокойной надежды и нелицемерной Христовой любови!».[226] Выходя на более обобщенные философско-исторические выводы, автор утверждает: «Веками христианская вера воспитывала в русском народе стойкость и способность пожертвовать собой ради высшего, святого. Вера, исповедание которой в последние годы требовало немалого мужества, не позволила настоящим христианам предать свою Родину. Забыв тяжелые обиды, унижения и надругательства, забыв саму опасность уничтожения от властей, верующие вместе со всем народом вступили в борьбу с чудовищной разрушительной силой фашизма… Гонения не озлобили христиан. Примеры мучеников и исповедников воодушевляли тех, кто остался в живых, учили тому, что есть святыни, за которые не страшно пойти на смерть».[227] Патриотические чувства православные разделяли со большинством граждан страны, однако нельзя не принимать во внимание, что для многих верующих именно призыв священноначалия к защите Родины стал решающим в выборе направления своих действий.

Среди серии воспоминаний о первом дне войны, о том, как люди узнавали о начале войны, центральным моментом повествования становится «Обращение пастырям и пасомым Христовой Православной Церкви» местоблюстителя патриаршего престола митрополита Московского и Коломенского Сергия (Страгородского) 22 июня 1941 г., в котором глава РПЦ призывает к защите Родины.[228] Митрополит ставит гитлеровское вторжение в цепь других иноплеменных нашествий и выражает надежду, что «с божьей помощью, и на сей раз, он [русский народ] развеет в прах фашистскую вражескую силу. Наши предки…помнили не о личных опасностях и выгодах, а о священном долге перед родиной и верой, и выходили победителями».[229] Однако «священный долг» защиты Родины связывается не столько с гражданской принадлежностью к стране Советов, сколько с образцами «святых вождей русского народа, например Александра Невского, Димитрия Донского, полагавших свои души за народ и родину» и укореняется в новозаветном изречении: «Если кому, то именно нам нужно помнить заповедь Христову: „Больши сея любве никто же имать, да кто душу свою положит за други своя“. Душу свою полагает не только тот, кто будет убит на поле сражения за свой народ и его благо, но и всякий, кто жертвует собой, своим здоровьем или выгодой ради родины».[230] Именно апелляция к ценности самопожертвования, к примерам самопожертвования ради спасения Родины в православной традиции и позволяет связать митрополиту христианское учение с патриотическим долгом: «Путем самоотвержения шли неисчислимые тысячи наших православных воинов, полагавших жизнь свою за родину и веру во все времена нашествий врагов на нашу родину. Они умирали, не думая о славе, они думали только о том, что родине нужна жертва с их стороны, и смиренно жертвовали всем и самой жизнью своей».[231]

Напоминая читателю о том, что война началась в день празднования Всех Святых в земле российской просиявших, многие из которых были мучениками за веру, а также о православном служении А. Александрова, композитора песни «Священная война», автор собирает свидетельства не только жертвенных аспектов вовлечения православных в войну, но и их активного участия: сбор средств на танковую колонну Димитрия Донского,[232] участие в добровольческих формированиях, гражданской обороне, медицинской службе, подчеркивая, что «патриотическая деятельность Церкви завоевала признание и уважение не только среди верующих, но и у атеистов».[233] Таким образом, самопожертвование не ограничивалось служением в разных мирных формах, но прямо включало в себя пожертвования на создание оружия, а частные и публичные молитвы были посвящены не только молению о мире и поминовению погибших воинов, но и включали молебны о даровании победы. Специально для этого, подчеркивает автор, была обновлена молитва 1812 г. архиепископа Августина (Виноградовского): «Подаждь воинству нашему о имени твоем победити»[234] и составлен «Молебен о нашествии супостатов, певаемый в Русской Православной Церкви в дни Отечественной войны», которые вызывали особые эмоции у молящихся. В своем Пасхальном Послании 1942 г. митрополит Сергий отождествляет Христову победу над адом и смертью с победой над фашизмом: «Празднуя победу Христа над адом и смертью вовеки и во временной жизни здесь на земле — победу Креста Христова над свастикой».[235] Уже на первом этапе войны священноначалие четко сформулировало свое отношение к врагу как силе антихристианской, антиправославной: обличение и отлучение православных церковнослужителей митрополитом Сергием (с 1/14.10.1941 г.), сотрудничавших с оккупационными войсками либо соблазненных лозунгами о борьбе с