Дом ужасов - Дин Кунц

В этом году Джой намеревался оправиться в парк развлечений в одиночку. Территория ярмарки, расположенная на холме, находилась менее чем в двух милях от дома Харперов, так что добраться туда труда не составляло. Джой сказал бы матери, что идет в библиотеку на целый день (иногда действительно ходил), но вместо этого поехал бы на велосипеде на ярмарку и прекрасно провел время в парке развлечений, вернувшись лишь к ужину. Мама ничего бы не узнала, и все остались бы довольны.

Ему особенно не хотелось пропускать ярмарку этого года, потому что к ним приезжал один из самых больших передвижных парков развлечений. Большое американское ярмарочное шоу числом павильонов и аттракционов в два, а то и в три раза превосходило тот паршивенький парк развлечений, который из года в год появлялся в Ройял-Сити на время ярмарки. Джой рассчитывал покататься на новых аттракционах и увидеть новые шоу.

Но он ни на чем бы не покатался и ничего не увидел, находясь в двухстах милях от Ройял-Сити, в незнакомом городе, начиная новую жизнь.

Больше минуты Джой лежал в темноте, жалея себя, а потом вдруг сел: в голове сверкнула блестящая идея. Он может убежать из дома и при этом побывать в парке развлечений. Он может одним выстрелом убить двух зайцев. И так просто. Идеальное решение. Он убежит с парком развлечений!

Глава 8

В среду утром доктору Спенглеру из лаборатории прислали результаты теста, подтвердившие беременность Эми.

После полудня Эллен и Эми поехали в банк и сняли со счета Эми необходимую для оплаты аборта сумму.

В субботу утром они сказали отцу Эми, что проведут несколько часов в магазинах. Вместо этого поехали в клинику доктора Спенглера.

Эми чувствовала себя преступницей. Ни доктор Спенглер, ни его ассистенты, доктора Уэст и Льюис, ни медсестры католиками не были. Аборты они делали каждую неделю, из месяца в месяц, не задумываясь над моральным аспектом этой операции. А вот Эми, после стольких лет церковных служб, чтения Библии и молитв, осознавала, что становится соучастницей убийства, и не сомневалась, что очень долго ей придется испытывать чувство вины, которое будет омрачать ее жизнь.

Ей все еще с трудом верилось, что мама разрешила сделать аборт. И гадала, чем вызван страх в глазах матери, который она увидела.

Медицинская сестра отвела Эми в комнатку, где она разделась и повесила одежду в шкафчик. Эллен осталась в приемной.

После того как медсестра взяла кровь на анализ, пришел доктор Спенглер, веселый толстяк с лысой головой и седеющими бакенбардами. Он попытался успокоить Эми, снять напряжение:

— Срок у тебя маленький. Операция будет простой. Никакого риска осложнений. Не волнуйся об этом, хорошо? Все закончится до того, как ты поймешь, что началось.

В операционной Эми ввели легкий анестетик. Она почувствовала, как выплывает из своего тела, превращается в воздушный шарик, который ветерок уносит в высокое синее небо.

Издалека, сквозь солнечный свет и шелест ветра, до Эми донесся голос медсестры:

— Она очень красивая, не так ли?

— Да, очень красивая, — голос доктора Спенглера едва слышался. — И такая милая девочка. Я лечу ее с самого детства. Она всегда была такой вежливой, такой скромной…

Уплывая от них, Эми пыталась сказать доктору, что он ошибается. Она совсем не милая. Наоборот, очень плохая. Ему следует спросить маму. Мама скажет правду. Эми Харпер — плохая девочка, порочная, необузданная, ничего хорошего в ней нет и в помине. Эми попыталась сказать доктору Спенглеру, что она — никчемность, но губы и язык ей не подчинялись. Она не могла произнести ни звука…

…пока не сказала: «Ах» — и не открыла глаза в крошечной палате. Лежала она на каталке, с поручнями с обеих сторон, на спине, смотрела в выложенный звукоизоляционными плитками потолок. Мгновение не могла понять, где находится.

Потом все вспомнила и удивилась, что аборт — такая быстрая и легкая процедура.

Ее продержали в послеоперационной палате час, чтобы убедиться, что нет риска кровотечения.

В три тридцать пополудни она уже сидела в «Понтиаке» рядом с матерью. Первую половину короткой поездки домой обе молчали. Лицо Эллен напоминало каменную маску.

Первой не выдержала Эми:

— Мама, я знаю, что ты захочешь, чтобы пару месяцев я сидела дома, но надеюсь, ты позволишь мне по вечерам работать в «Погребке», если мистер Даннателли определит меня в такую смену.

— Ты можешь работать, когда хочешь, — холодно ответила Эллен.

— После работы я буду сразу приходить домой.

— Можешь и не приходить. Мне все равно, что ты будешь делать. Без разницы. Ты и раньше меня не слушала. Поступала, как тебе того хотелось. Ослабила контроль над тем, что у тебя внутри, и теперь хода назад нет. Я ничего не могу поделать. Просто умываю руки. Умываю руки.

— Мама, пожалуйста. Пожалуйста. Не надо меня ненавидеть.

— У меня нет к тебе ненависти. Вообще ничего нет. Никаких чувств.

— Не отворачивайся от меня.

— На небеса есть только одна дорога. Но если ты хочешь попасть в ад, туда ведут тысячи дорог. Я не могу перекрыть их все.

— Я не хочу попадать в ад.

— Это твой выбор, — отчеканила Эллен. — Отныне все решения ты будешь принимать сама. Делать что заблагорассудится. Ты и дальше не будешь меня слушать, поэтому я умываю руки. — Она свернула на подъездную дорожку к их дому на Кленовой аллее. — Я с тобой не пойду. Мне нужно купить кое-что из продуктов. Если отец вернулся с работы, скажи ему, что причина твоей бледности — гамбургер, который ты съела в торговом центре, после чего тебе стало нехорошо. Иди в свою комнату и не высовывайся. Старайся поменьше попадаться ему на глаза. Тогда, возможно, у него не возникнет никаких подозрений.

— Хорошо, мама.

Войдя в дом, Эми обнаружила, что отца еще нет. А Джой по-прежнему играл с Томми Калпом у него дома. Так что она была одна.

Эми переоделась в пижаму и халат, потом позвонила Лиз Дункан.

— Уже все.

— Правда? — спросила Лиз.

— Я только что вернулась домой.

— Тебя вычистили?

— Ну зачем ты так грубо? — спросила Эми.

— Но ведь они это и делают, — беспечно ответила Лиз. — Чистят тебя. Как ты себя чувствуешь?

— Вычищенной, — призналась Эми.

— В животе болит?

— Немного. И болит… внизу.

— Хочешь сказать, что болит манда? — уточнила Лиз.

— Тебе обязательно так говорить?

— Как?

— Грубо.

— Это один из краеугольных камней моего обаяния — никаких запретных слов. Слушай, а если не считать живота и манды, какие ощущения?

— Жуткая усталость.

— И это все?

— Да. Все прошло гораздо легче, чем я думала.

— Слушай, я так рада. Я волновалась о тебе, крошка. Действительно волновалась.

— Спасибо, Лиз.

— На лето ты под замком?

— Нет. Я думала, что какое-то время придется сидеть дома, но мама сказала, ей без разницы, что я делаю. Она умыла руки.

— Она так сказала?

— Да.

— Господи, это потрясающе!

— Почему? — удивилась Эми.

— А как же иначе, глупая ты наша. Теперь ты сама устанавливаешь правила. Ты свободна, детка! — Лиз вдруг перешла на южный диалект: — Твоя масса-ах отпустил тебя на свободу, детка-ах!

Эми не рассмеялась.

— Сейчас я хочу только одного — поспать. Я не спала всю прошлую ночь и немалую часть позапрошлой. И сегодняшняя поездка в клинику… я едва стою на ногах.

— Конечно, — согласилась Лиз. — Я тебя понимаю. И не буду держать тебя час на телефоне. Отдыхай. Позвони мне завтра. Мы составим планы на лето. Это будет что-то, детка. От нашего последнего лета вдвоем воспоминания останутся на всю жизнь. У меня уже есть на примете пара парней, которые очень даже тебе подойдут.

— Не думаю, что сейчас мне нужен парень.

— В ближайшие десять минут, конечно же, нет, — не стала спорить Лиз. — Но через пару недель ты придешь в себя, и вот тогда без них никак не обойтись.

— Я так не думаю, Лиз.

— Конечно, не обойтись. Ты же не собираешься стать монашкой. Время от времени тебе нужно почувствовать внутри твердое салями, детка. Тебе это нужно так же, как и мне. По этой части мы с тобой одинаковые. Ни одной из нас долго без парня не прожить.

— Мы посмотрим.

— Только на этот раз ты сделаешь все, как я скажу. Возьмешь рецепт на противозачаточные таблетки.

— Не думаю, что они мне понадобятся.

— Вот это ты подумала в последний раз, бестолковка.

Через несколько минут, в своей комнате, Эми опустилась на колени у кровати и начала молиться. Через минуту или две замолчала: впервые в жизни ощутила, что Бог ее не слушает. Задалась вопросом: а услышит ли когда-нибудь?

В кровати она плакала, пока не уснула, и никто не разбудил ее ни к обеду, ни к мессе следующим утром. Когда она вновь открыла глаза, на часах было одиннадцать, и за окном по синему небу плыли облака. Она проспала восемнадцать часов.