Чудесная жизнь Иосифа Бальзамо, графа Калиостро - Михаил Алексеевич Кузмин

родина и потом город, который нельзя не любить. Но теперь мое чувство как-то делится: мне и радостно видеть место, где я росла, где мы с тобой встретились, и, вместе с тем, будто чье-то черное крыло все покрывает. Мне кажется, это от С. Маурицио. У тебя плохие слуги! Вителлини, Сакки, но Франческо мрачнее всех.

– Ты пристрастна к нему. Просто он тебе не нравится, вот и все. Он честный малый.

– Дай Бог.

Солнце, вставая все выше, позолотило голубой утренний свет.

Лоренца опять начала:

– У тебя, Александр, мало друзей и будет еще меньше. У тебя один настоящий друг, это – я, но какой же я тебе друг. Ты знаешь, я нашего брата, женщин, не очень-то высоко ставлю, а самое себя вижу хуже многих. Курица какая-то!

– Что ты сказала? – рассмеявшись, переспросил граф. – Курица? Какие у тебя мысли в голове.

Он обнял еще раз Лоренцу и постоял молча. Лоренца еще раз сказала:

– А все-таки, что-то изменилось, и я даже скажу, с каких пор.

– С каких же?

– Незадолго до нашего отъезда из Лондона.

Граф побледнел и закрыл окно, по ошибке закрыл и ставни. Утро исчезло.

– Что ты хочешь сказать, Лоренца?

– Зачем ты закрыл окно?

– Холодно.

– В тебе что-то исчезло.

– Лоренца!

– Что-то исчезло…

– Но что?

– Я сама не знаю.

– Не надо никогда этого говорить!

– Хорошо, я не буду, но это так.

– Это не так, глупая курица!

Калиостро начал одеваться, потом действительно поплелись больные, калеки и т. п., и он позабыл об этом разговоре и лишь гораздо позднее, в римской тюрьме, вспомнил о вызвавших его досаду словах единственного и глупого своего друга, Лоренцы.

7

Франческо ди С. Маурицио, в самом деле отправившись раньше в Рим, снял там на испанской площади помещение для Калиостро и убрал его по своему усмотрению. Особенно поражала своим устройством приемная зала: огромная комната была вымощена зеленым мрамором, по стенам висели чучела обезьян, рыб, крокодилов, по карнизу вились греческие, еврейские и арабские изречения, стулья стояли полукругом, в центре треножник для графа, а посредине зала стоял большой бюст Калиостро, сделанный с оригинала Гудона.

Тайные занавески, потайные входы, скрытые лестницы в изобилии разнообразили помещение. Граф остался не очень доволен, но ничего не сказал, тем более, что Франческо уверял, что подобным образом обставленная комната производит непобедимое впечатление на римскую публику, вкусы которой он будто бы отлично знает. Лоренца просто боялась входить в эту залу, особенно когда Калиостро восседал на треножнике и давал ответы собравшимся.

Но все в Риме изменилось за эти пятнадцать лет; почти никого из прежних друзей и знакомых не было, и общество собиралось смешанное, легкомысленное и непостоянное, пожалуй, еще более жадное до диковинных зрелищ и опытов, нежели парижская публика, так что С. Мауряцио был отчасти прав, устраивая для него такую балаганную обстановку. Калиостро не удалось в

Риме устроить собственную ложу, а от существующих он сторонился, так что даже почти не был ни на одном из братских собраний. Можно было подумать, что он следует первому совету Франческо помириться с Апостольскою Церковью, но сдержанность графа объяснялась другими причинами. Не закрывая уже глаза на то, что силы его слабеют, знание и влияние утрачиваются, опыты часто не удаются, он предпочитал делать сеансы у себя, где система портьер, зеркал, выдуманная С. Маурицио, много помогала в том случае, когда приходилось прибегать к механической помощи, а странные чучела и тексты отвлекали внимание.

Лоренца, единственный друг, была как-то в стороне, проводя большую часть времени в прогулках по разным частям Рима не только там, где она выросла и где встречалась с графом, но и там, где она никогда раньше не бывала.

Словно она хотела насмотреться досыта ненаглядной и торжественной красотою унылого и прекрасного города.

Графине шел тридцать седьмой год, она пополнела, и хромота ее стала менее заметна, а свежее, без единой морщинки, лицо действительно заставляло подозревать, что Калиостро знает секрет молодости.

Лоренца зашла как-то в церковь; это была маленькая приходская церковь, день был будний, и молодой священник с мальчиком служили тихую обедню для трех-четырех человек. Графиня удивилась, она, кажется, со дня своей свадьбы не была в церкви. Она не растрогалась, – ей стало жаль себя и на кого-то обидно. Она опять вспомнила про Франческо.

Время шло, приближалось Рождество Христово. Однажды на праздниках Лоренца, сидя у окна, вдруг услыхала дудки и волынку, то пифферари шли с вертепом поздравлять христиан с праздником. Лоренца упросила графа позволить пригласить к ним пифферари, сама ветром сбежала с лестницы. Дул холодный ветер, и, казалось, скоро пойдет снег. Такая тишина на площади, мальчики везут свой картонный пестрый вертеп.

Лоренца, накинув шубку на одно плечо, крикнула весело, как девочка:

– Мальчики, зайдите к нам!

Маленький сделал было шаг к синьоре, но старший взял его за руку и, посмотрев на дом и Лоренцу, ответил, не снимая шапки:

– Нам некогда!

– Почему некогда? Пойдите, поиграйте. Вон, какая у тебя славная волынка.

Мальчик нахмурился.

– Мы к еретикам и жидам не ходим. Вы проклятые. Для вас Христос не родился.

Графиня осталась стоять на пороге, шубка на одно плечо, рукой опершись о косяк, улыбаясь, будто замерзла. Потом тихо побрела по лестнице, когда уже маленькие пифферари с своим вертепом скрылись из виду. Придя домой, Лоренца бросилась на кровать и громко зарыдала. Калиостро, даже позабывший про пифферари, спрашивал жену с тревогою:

– Но что с тобою, Лоренца? Курочка, что с тобою?

– Мы проклятые, для нас Христос не родился, и даже дети, уличные мальчишки, гнушаются нами.

Калиостро, помолчав, сказал ласково:

– Ведь ты знаешь, что это вздор. Охота верить и придавать значение словам детей.

Однако, Римская курия рассуждала не лучше маленьких пифферари и 27 декабря арестовала графа и графиню Калиостро [13] как еретиков, колдунов, масонов и безбожников.

В доносе, на основании которого был произведен этот арест, было так охотно описано все странное убранство графского помещения и так любовно поставлена каждая мелочь в вину, что сделать это мог только человек, устроивший это убранство, т. е. Франческо ди Маурицио, который как раз куда-то исчез.

Так как масоны думали, что арест графа повлияет на их судьбу, то все в ту же ночь бежали: и Вивальди, и Танганелли, и художник Любель; маркиза Вивальди, та даже переоделась венгерским гусаром для бегства. Никто не разделил участи с Калиостро, кроме несчастного приятеля и спутника его на всю жизнь, бедной Лоренцы.

8

Римская курия на все привыкла смотреть с точки зрения вечности, потому срок