Пересмешник. Всегда такой был (СИ) - Романова Наталья Игоревна

Навес получился отличный, почти в любое время суток, кроме раннего утра, под ним была тень, но и в тени белокожая девочка умудрялась обгореть, поэтому ба в обеденное время загоняла девчонок домой.

— Давай сюда своего зайку, — говорил Вадим, намазывая плечики, в конце щёлкнув по пупку, — щёлк.

Трепет первой любви прошёл Вадима стороной, он всегда был слишком занят, чтобы влюбиться. Футбольная команда, подработки, которые он хватал то там, то тут, чаще физический труд — перекопать, перетащить, починить, где требуется мужская сила, но ещё не нужна большая ответственность.

Невинность Вадим потерял лет в семнадцать, как-то буднично, словно между делом, не впечатлившись процессом, но отказаться от подобных утех со своей более старшей подругой не торопился, постепенно войдя во вкус, практически перестав ночевать дома, под сокрушённое бабушкино:

— Школу бы закончил, обормот, женят ведь, мявкнуть не успеешь.

— Не женят, ба, моя невеста ещё не выросла.

— Женилка выросла, а невеста не выросла, от горе-то, от время-то…

Вадим не видел большого горя в своих ненавязчивых отношениях с противоположным полом, он был намерен твёрдо встать на ноги, желательно — без помощи отца, а потом уже подобрать себе жену — по уму чтобы.

От кандидатки требовалось не так и много, в первую очередь — она должна быть здоровой, Вадим определённо был намерен иметь детей, двоих-троих… Любить детей и быть хозяйственной. Конечно, лучше, если жена будет приятной внешности, ведь с этой женщиной Вадиму предстояло прожить всю жизнь, разводы Вадим не признавал. Отец его часто повторял: «Мы — однолюбы», и, хотя Вадима так и не посетило светлое чувство влюблённости, он был уверен, что женится он один раз, в жену же и влюбится, если будет нужно, а вообще — всё это блажь. Нужно крепко стоять на ногах, быть опорой семье: жене, детям, родителям и бабушкам — это и есть любовь, а не то, что показывают в сопливых фильмах.

Так или иначе, всё это были далеко идущие планы двадцатидвухлетнего Вадима, когда, увидев красные плечи, он сказал по привычке:

— Иди сюда, Алёшка, давай кремом намажу, где там твой зайка?

— У меня не зайка, — опасливо сказала Лёшка, будто Вадим сейчас заругает из-за отсутствия зайки, и протянула лосьон после загара.

— Ооооооо, взрослый, — Вадиму было смешно, когда он мазал хрупкие плечики, сидя на шезлонге, а Алёшка поворачивалась перед ним, подставляя руки, ноги, пока не уткнулась в его глаза грудью, стоя по стойке смирно, ожидая, когда Вадим продолжит.

У четырнадцатилетних девочек бывает грудь, более того, у некоторых она довольно выдающаяся, но всех этих прелестей просто не могло существовать в мире взрослого мужчины, тем более, когда доверчивый голос нетерпеливо произносил:

— Ну, Вадь? Я купаться хочу…

— А, задумался, прости, — проведя совсем немного по шее и животу, — давай дальше сама Алёшка, хорошо?

— Хорошо.

Тяжело сглотнув, Вадим ушёл в дом, надеясь, что небольшое и не бог весть какое открытие, что у Алёшки есть грудь, весьма симпатичная маленькая грудка, навсегда сотрётся из его памяти, как дурной сон.

Сон, который стал приходить с завидной регулярностью, в котором рыжеволосая женщина, спускаясь поцелуями до самого паха Вадима, вдруг откидывала голову и смотрела серыми глазами в окружении густых ресниц. Отнюдь не женскими глазами.

Вадим стал прогонять девчонок от бассейна, чтобы не сталкиваться с Алёшкой, или вовсе не приезжал на обед, заезжая в ближайшее кафе. Он уже было думал, не обратиться ли к психологу или ещё какому-нибудь психу, не зря же они столько лет в институтах штаны протирают, такие отклонения, как сны Вадима, должны как-то лечиться. Секс и алкоголь в разных пропорциях он пробовал, в итоге ему только чаще снилась рыжеволосая женщина, которая становилась всё более откровенной, пока не откидывала волосы и не смотрела детскими глазами — прямо в душу Вадима.

На его счастье лето закончилось, и Алёшка уехала.

Эта пытка продолжалась два года, Вадим уже привык и стал получать некоторое удовольствие, глядя на шестнадцатилетнюю Лину — ему было достаточно, что всеми его мыслями завладела подруга младшей сестры, — пугливая отчего-то, и с невероятным налётом невинности. Было страшно протянуть руку, будто пудра облетит, сделав белую кожу ещё более уязвимой, имя «Алёшка» нервировало Вадима. Как лишний плюсик к собственной извращённой натуре.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Он не знал, как утешить маленькую девушку, которая плакала то ли от испуга, то ли от обиды, то ли от того, что боялась и его — Вадима… Просто предложил поехать покататься с ним, чтобы бабушка не видела её слез, зная крутой нрав Тёть-Тани, можно было только догадываться, какой кипишь она поднимет, и нужны ли все эти разговоры девушке с необычным рыжими волосами.

Он не думал, что это заведёт его извращённые мысли настолько далеко. Оказавшаяся на груди девушки рука чуть не выбила дух из Вадима, он едва ли контролировал себя, чувствуя под пальцами упругую мягкость, практически отдирая себя от Лины, которая вряд ли понимала весь ужас, промелькнувший в голове мужчины.

Шестнадцать лет — пограничный возраст, кто-то из девушек достаточно взрослый для отношений с парнем, кто-то нет, очевидно, что мало какая девушка будет заинтересована в «романе» с мужчиной, и уж тем более его Лина. А иначе как «моя» Вадим уже и не думал о детских глазах в обрамлении густых, каштановых ресниц.

Каждый год он поздравлял маленькую подружку своей младшей сестры с днём рождения, этот не был исключением. Подарок был немного больше и чуть более взрослый, шестнадцатилетним девушкам ведь уже дарят цветы, и их можно целовать.

Один раз. Только раз. Всего лишь один поцелуй ровно в растерявшееся губы, которые, тем не менее, раскрылись, аккуратно повторяя движения губ мужчины, пока девичий язычок не коснулся нёба Вадима, и его покинула выдержка, вынудив целовать уже совсем по-другому. Всё, на чём сосредоточился Вадим — это держать Лину, не позволив себе двинуться дальше.

Почти семнадцатилетняя Лина прикусывала губу и прятала слезы от стыда, когда почти прямым текстом предложила себя Вадиму, после его безапелляционного «ты — моя девушка». Увидев её во дворе дома бабушки, в июне, Вадим уже точно знал, что она не только его девушка, постоянная и единственная, сколь бы сложно это ни было, но и его будущая жена. И ему абсолютно всё равно, что у Лины со здоровьем, и любит ли она детей… Она сама была практически ребёнком, когда шептала: «Ты, я… могу… парень».

Вадим готов был ждать, пока она не повзрослеет. Сколь угодно долго, но Лина бывала на редкость открытой и настойчивой, пугая его и себя своей отвагой.

Вовсе не так представлял себе Вадим их первый раз, не когда она, жмурясь, в страхе отворачивая лицо, застыла под ним, словно окаменев, но что может остановить мужчину, который до колик, до болезненных спазмов, уже не первый год, хочет именно эту девушку. Хочет навсегда. До конца своих дней.

До конца дней не получилось. Не удалось. Он испугался. Испугался быть отвергнутым. Испугался, что разница в их возрасте в итоге станет слишком существенной. Испугался, что Лина испытает то же снедающее чувство вины, которое ощущал Вадим, когда видел свои сны, а потом отводил глаза от маленькой Алёшки, когда, поддавшись порыву, почти взял Лину в машине, удержавшись, но вскоре отправив все свои благие намерения в ад, глядя на спящую девушку, понимая, что не должен был… не должен. Ей рано.

Он отпустил Лину… свою Алёшку.

Отпустил. Выпустил из рук… полный уверенности в своей правоте, женился на хорошей девушке, из хорошей семьи, у которой всё было отлично со здоровьем, она любила детей и была хозяйственной. Взял по себе — так говорят. По уму.

На первый взнос за квартиру, в которой изначально он планировал жить со своей Линой, он занял у отца, потом мать, щуря глаза сказала:

— Можешь не отдавать, сыночек. Квартиру я на себя запишу, выкуплю целиком, чтобы не делил потом… после развода.

— Я не собираюсь разводиться.