Стратагемы заговорщика (СИ) - Тимофей Щербинин

держал крепко.

— Попробуйте подцепить, — посоветовал военный шаман.

Тукуур снял с пояса нож для бумаги и легко вогнал его между досками и бронзой. Дерево заскрипело, а потом в стене что-то щёлкнуло, и пластина отошла от неё ровно настолько, чтобы можно было просунуть пальцы. Гвоздь оказался толстым штифтом с фигурными бороздками. Осторожно поворачивая пластину, знаток церемоний добился того, что пластина снова прилегла к стене, но уже под углом. Потайной замок глухо щёлкнул, и дощатая дверь приоткрылась, пропуская шаманов в небольшую пыльную комнату. Откуда-то из-под потолка сочился тусклый свет, такой же серый, как ковёр пыли под ногами. А от самого входа к противоположной стене тянулась цепочка крупных смазанных следов босых ног. Неизвестный шёл осторожно, ощупывая стопами неровности пола. В некоторых местах он отшагивал в сторону, явно стараясь не задеть скрипучую доску.

Кумац взял у учётчика измерительный циркуль и склонился над следами.

— Большой палец отставлен, — пробормотал он. — Следы воина, привыкшего к плетёным сандалиям. Вероятно, мужчины. Однозначно — человека, не мохнатого.

— Санджар? — предположил Тукуур.

— Проверим, — отозвался военный шаман, измеряя следы. — Пишите: длина — восемь и две трети залгиур[1], большая ширина — четыре, малая — два с половиной.

Продиктовав основные соотношения учётчику, Кумац осторожно переступил порог. Тукуур последовал за ним, стараясь ступать подальше от следов незнакомца, чтобы не повредить их.

Справа от него в углу притаилась детская кровать с резной спинкой в виде распростёршей крылья совы. Символы, вырезанные на крыльях и по ободу каркаса, складывались в ритмичные строки на незнакомом языке. На выцветшем зелёном покрывале лежал пёстрый тряпичный мяч и игрушечный бегун с хвостом из настоящих перьев. Чуть поодаль стоял пустой платяной шкаф и несколько полок. На одной из них в горшочке пылились три кисточки и набор цветных мелков.

Следы пересекали комнату по диагонали, огибая наклонный столик вроде ученического пюпитра или мольберта. К столешнице был приколот набросок: в сине-фиолетовом ночном небе, окружённые странным шафранно-розовым ореолом, застыли Феникс и Царь-камень — оба спутника срединного мира. Чуть выше изрытой оспинами глыбы Царь-камня угадывались три огонька Врат верхнего мира.

— Последний раз Стальной Феникс сходился так близко с Царь-камнем пять лет назад, накануне войны, — заметил военный шаман, заглядывая через плечо Тукуура. — Из-за этого смыло береговые посты и мы проморгали заморских дьяволов.

— Помню, — вздохнул знаток церемоний. — Нижний этаж затопило, и я неделю ночевал на крыше. Только вот ни разу не видел, чтобы они так светились.

На стене, там, где остановился незнакомец, висела большая картина. Узкая долблёная лодка скользила по гладкой темно-зелёной воде между высокими, оплетёнными медовой лозой стволами добанов. Молодые воздушные корни торчали из воды как белые копья, со скрюченных веток настороженно смотрели три пятнистые белки и серебристая обезьянка.

— Вряд ли он любовался живописью, — пробормотал Тукуур.

Взявшись за раму, он легко снял полотно со стены. За ним обнаружился узкий лаз в другую комнату. Потайная дверца на той стороне была отломана, и через неё виднелась разворошенная во время обыска постель и опустевший книжный стеллаж.

— Комната Темир Иланы, — констатировал Кумац. — Обратная сторона её тайника. Думаю, именно так дочери убитого доставили сосуд с мазью.

— Кстати, что стало с сосудом? — спросил знаток церемоний. — Билгор Дамдин забрал его?

— Нет, сосуд ещё у меня, — ответил военный шаман. — Думаете, на нём могли остаться отпечатки?

— Сомневаюсь, но чем речной дельфин не шутит…

Когда они вернулись в кабинет Буги, два добдоба уже укладывали тела плавильщика и его телохранителя на носилки. Кумац властным жестом остановил их и снова раскрыл циркуль. Обмерив огрубевшие подошвы Санджара, он досадливо мотнул головой:

— Не он. Значит, был ещё соучастник.

"Не удастся быстро закрыть дело", — удовлетворённо подумал Тукуур.

— Принесите медицинский сосуд! — приказал учётчику военный шаман.

— И немного печной сажи, пожалуйста, — добавил знаток церемоний.

Он зажёг ещё несколько свечей и сильнее отдёрнул занавески, впуская в комнату призрачный свет пасмурного утра. Служитель быстро вернулся с замотанным в тряпицу фарфоровым цилиндром и осторожно поставил его на стол. Тукуур заглянул внутрь. Белёсая мазь была примята, как будто её извлекали из сосуда пальцем. Из горлышка доносился лёгкий пряный аромат.

— Кто-то не слишком осторожничал, — пробормотал знаток церемоний. — Странно, очень странно.

Тукуур подошёл к окну и открыл его, чтобы цветные стёкла и промасленная бумага не задерживали свет. Натянув полотняные перчатки, он осторожно начал вращать цилиндр, пристально разглядывая покрытые белой глазурью бока. Сосуд был подлинным произведением искусства. Хотя изображение было неподвижным, в нём чувствовалось напряжение и жизнь, как будто вот-вот взмахнут хвостами дельфины-охотники, и серебристые рыбы бросятся от них врассыпную, а сложившие крылья морские птицы врежутся в водную толщу, чтобы урвать свою часть добычи. Вглядываясь в детали этой сцены, Тукуур не заметил, как затаил дыхание. Ощутив тесноту в груди, он непроизвольно выдохнул, и безупречно гладкая поверхность цилиндра покрылась туманом, на котором проявился слабый жирный отпечаток.

— Оттиск духа! — провозгласил Айсин Тукуур. — Преступнику не удалось скрыть свои следы!

— Признаюсь, билгор Тукуур, я не силён в дерматоглифике, — проворчал Кумац. — О чём Вам говорит рисунок на этом пальце?

— Оставивший его несомненно был учёным шаманом, — уверенно произнёс знаток церемоний.

— В самом деле? — поднял бровь военный шаман.

— Полагаю, он нёс сосуд завёрнутым в платок, чтобы не оставлять отпечатков. Но на месте решил, что платок оставлять нельзя, и столкнул сосуд кончиком среднего или безымянного пальца. Это был человек, привыкший ставить оттиски большого пальца на сургучных печатях и указательного — под своими письмами.

— Хорошее предположение, — кивнул Кумац. — Полагаю, под Ваше описание вполне подходит Темир Илана. Она ведь тоже была нашей соратницей и дочерью шамана, не так ли? Вглядитесь в эти изгибы. Чего в них больше — мужского или женского?

Тукуур растолок хлопья сажи в тонкий порошок и тщательно посыпал верхнюю грань сосуда. Легким дуновением удалив лишнее, он положил цилиндр на бок и прокатил его по листу тонкой рисовой бумаги, подложив под него сухую губку для кистей. На поверхности листа отпечатались тёмно-серые завитки.

— Я тоже лишь ученик, — вздохнул знаток церемоний, всматриваясь в отпечаток. — Мне нужно от чего-то оттолкнуться. Образца женственности нам не найти, но кто может быть эталоном мужественности, если не первый воин Бириистэна?

Военный шаман напряжённо сжал губы.

— Разумно ли тревожить гневный дух убитого? — проворчал он.

— Несомненно! — воскликнул Тукуур.

— Мне это не нравится, — нахмурился Кумац. — Возьмите лучше свои отпечатки — у Вас руки и так в саже — и не будем рисковать!

Но знаток церемоний порывисто встал, схватил со стола тушечницу, и в три шага подлетел к телу убитого.

— Нохор Буга! Проявись вновь