Ядерный Вий (сборник) - Алексей Смирнов

— Ах, скотина, — послышалось у него над головой. Блонов поднял глаза и встретился с пристальным взглядом кобры.

— Че такое-то, — пробулькал он себе под нос, запуская руки в карманы. Спеша оправдаться, он протянул сестре таблетки и пузырек. Та, буквально вырвав покупки, молча удалилась в свою комнату.

"Все под контролем", — заверил Блонов сам себя и вырулил в кухню. Устроился, расставив ноги-столбы, за столом, отхлебнул холодного чаю.

— Мне надо готовиться, — сказал он сестре угрожающим тоном и придвинул поближе томик Шекспира. Сестра издевательски рассмеялась, взяла столовую ложку и оставила Блонова в покое. Тот расслабился. "В самом деле, надо же и почитать", — рассудил он умиротворенно и раскрыл книгу.

"Гамлет, принц датский", — прочел с неохотой Блонов. Он уже читал Гамлета, но это было так давно, что помнил он мало. Вздохнув, стал читать с самого начала.

Входная дверь захлопнулась: сестра, напоив племянника каплями, куда-то сбежала. Отлично, без нее дышится легче. Свояк спал. Блонов погрузился в чтение и скоро, вопреки собственным ожиданиям, увлекся. Его сильно захватил конфликт между Гамлетом и его дядей. Блонов невольно спроецировал прочитанное на свою персону и порадовался, что уж у него-то с племянником отношения лучше некуда.

Но, чем дальше он читал, тем тревожнее ему делалось. Какая-то неуловимая мысль упорно точила его неуклюжую душу. Блонов огляделся, принюхался: ничто нигде не горело, газом не пахло, в дверь не скреблись. Покрутив головой, он засопел и вернулся к книге. Чем дальше он читал, тем больше холодел.

"…Когда я спал в саду,Как то обычно делал пополудни,Мой мирный час твой дядя подстерегС проклятым соком белены в сосудцеИ тихо мне в преддверия ушейВлил прокажающий настой…"

"Минуточку, — подумал Блонов. — Влил настой в преддверия ушей. Зачем? " Мысли кружились, дразнясь и меняясь местами: принц датский, король датский, принц датский, король датский. Дядя влил настой и сделался датским королем. Капель датского короля не сыщешь днем с огнем.

Блонов медленно встал и прислушался. В квартире было очень тихо. Необъяснимо тихо. Обильно пропотев, Блонов на цыпочках, не слушающимися ногами двинулся в сторону спальни. Он просто хотел проверить, не сбилось ли у племянника одеяло.

декабрь 1999

Status quo

1

— Мы сначала подумали, что его кто-то напугал, — признался Папкин. — Может быть, даже мы.

— Он вполне нормально рос, — подхватила Мамкин. — Тихий был очень, конечно.

— Ага, — методист со значением поднял палец.

— Нет-нет! — Папкин и Мамкин заговорили вместе. — Тихий, но это было…в допустимых границах, — закончил Папкин, а Мамкин умолкла, покрывшись сырыми пятнами.

— Я понимаю, — кивнул методист. — Я не говорю, что он родился с аутизмом. Я говорю про общий фон…Были, вероятно, какие-то предпосылки…Вот вы говорите: тихий…

— Ну, да, — нехотя согласился Папкин, которому было неприятно признать, что да, какие-то предпосылки были, но он их проглядел.

— А чем он занимался, когда был тихим? От этого вопроса, сформулированного сугубо профессионально, Мамкин заметно смешалась.

— То есть — как?

— Ну, что он делал? Вот его привели из садика, раздели… а он?

Папкин пожал плечами:

— Так… в основном, сидел. В уголке или на диване. Телевизор смотрел. Книжки листал.

— Какие книжки?

— Не беспокойтесь, самые обычные, — Мамкин промокнула глаза. — Господи, какие же могут быть книжки. Бармалей, Маршак, отважные пузырьки…

— Что-что? — методист вскинул брови. — Что за пузырьки?

— Эти, с которыми сейчас все носятся, — махнул рукой Папкин. — Глупость, но, по-моему, безобидная. Пузырьки на планете квадратиков, Пузырьки и космические кубики… Пузырьки и хищные шарики Альтаира…

— Столько всего, — вздохнул методист и покачал головой. — Не в курсе, упустил. Всего не охватишь. Персонажи размножаются, как хомяки. Бог с ними, что он еще делал? Вы говорили про телевизор.

— Мы ему ничего такого не разрешали, — Мамкин, рассказывая, заново переживала и заново открывала предысторию. Собственные слова вылетали, словно чужие и превращались в страшные пузырьки, прилетевшие с планеты квадратиков. — Никаких ужасов. Он, конечно, смотрел рекламу, но ни разу не испугался… Детские фильмы, мультики, опять же пузырьки — сериал. Страшные новости выключали. В общем, мы следили…

— Понятно, — методист рисовал в блокноте геометрические фигуры. Первым шел круг, заключенный в квадрат; второй квадрат превращал первый в восьмиугольник, который методист обвел новым кругом. Повисла тишина.

— Продолжайте, я слушаю.

Папкин развел руками:

— Собственно, все… Он становился все тише и тише. В саду ни с кем не играл, постоянно один… Что-то строил из кубиков и колец. А дома сядет — и целыми вечерами рисует какие-то конструкции.

— Например? — Да вот вроде ваших, — Папкин кивнул на блокнот методиста.

— Даже так? Замечательно, — усмехнулся тот. — Вы знаете, что это такое? Это мандала. Или, если можно так выразиться, мандалоподобные фигуры. Когда сознание отпускает вожжи и начинаешь бездумно водить рукой, рисуя все, что ей вздумается, картинка может многое рассказать… Мандала — это ядро личности, Бог, если хотите. Это нечто цельное, законченное, неделимое, сидящее глубоко внутри нас. И вот оно рвется наружу, дает нам знак, желает быть осознанным…

Папкин мрачно рассматривал бедную комнатку, маленькую кушетку, облезлый стол. В коридоре гремела ведром уборщица, за окном кто-то рычал и швырял ящики. Он поежился. Его предупреждали. Друг дома, кандидат философских наук, долго отговаривал его, убеждал не ходить к этому типу. "Проклятые позитивисты! — ругался философ. — Эти хищные твари подобрались к ядру человеческой личности, божественному, и ходят вокруг — то лизнут, то понюхают, и как бы уважают, но в глазах-то — голод, алчность бездонная! Лиса и виноград, мартышка и очки!"

А Мамкин вдруг вспомнила:

— Он как-то раз пожаловался, что кто-то рассказал ему про красную руку!

— Страшилку? — понимающе уточнил методист.

— Да. Из этих. Там еще простыня, гробик с крыльями, черная занавеска. Ну, вы знаете, в лагерях ими все бредили. В пионерских. Я думала, что все уже в прошлом, и даже поразилась — надо же, какая живучая чушь.

— Когда он вам пожаловался?

— Я точно не помню. Наверно, где-то год назад. Господи, после этого-то с ним и началось! — сообразила Мамкин.

Методист помолчал с многозначительным торжеством. — Сколько ему сейчас — пять?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});