Адъютант Бонапарта - Мариан Брандыс

Сулковский - в противоположность Домбровскому - наверняка не был "доволен и успокоен". Отмена Бонапартом всей "интриги", ради которой якобинский адъютант пустил в ход весь свой авторитет, явилась для него невозместимым поражением. В результате беседы в Момбелло он фактически утрачивал свое положение первого польского советника при Бонапарте. В дальнейшем это означало полное отстранение его от дел, связанных с польской армией в эмиграции, а тем самым сводило на нет план всей его жизни. Он, который обвинял Домбровского в безыдейном кондотьерстве, теперь, после удаления из основного потока польских дел, сам оказался низведенным до роли французского кондотьера.

Негодующее миланское письмо Домбровского является самым обвиняющим и компрометирующим документом во всей биографии Сулковского. Но к документу этому нельзя подходить односторонне. Апологеты лагеря легионов пытались представить борьбу левых костюшковцев с Домбровским как перепалку чисто личного характера.

Вряд ли это соответствует действительности. Это была именно политическая борьба, и "интрига Сулковского"

являлась одним из ее эпизодов. Сейчас, глядя из исторического отдаления, можно утверждать, что борьба эта, по крайней мере по двум причинам, была обречена на поражение. Прежде всего потому, что Сулковский и его доверители, все еще захваченные революционными идеями 1793 года, уже не имели за собой поддержки французской революции. Во-вторых, тогда не было другого польского генерала, чей авторитет и опыт могли бы быть противопоставлены авторитету и опыту Домбровского.

И все же борьба эмигрантских радикалов не была совсем бесплодной, нет, она дала некоторые результаты.

Проведение на командные должности большого числа прогрессивных офицеров и постоянное давление на умеренно настроенного и аполитичного Домбровского с целью демократизации легионов в значительной мере способствовали тому, что это военное формирование стало для солдат школой прогрессивной идеологии, которую демобилизованные легионеры передали потом армии Варшавского Княжества и Королевства Польского.

И все же трудно оправдать методы, которыми старались свалить Домбровского. Что ж делать, методы в такого рода политических стычках бывают, к сожалению, всегда сходны. Стоит припомнить, что ровно через десять лет после встречи в Момбелло Бонапарт - тогда уже император Наполеон I - вынужден был распутывать другую польскую "интригу", на сей раз направленную против князя Юзефа Понятовского. Главными ее авторами были несостоявшийся парижский дуэлянт генерал Юзеф Зайончек и его несостоявшаяся жертва генерал Ян Генрик Домбровский.

Но вернемся к роковому для Сулковского лету 1797 года. Поражение влиятельного адъютанта свидетельствовало о большой победе Домбровского. Скомпрометировав противников, генерал мог уже в сравнительно спокойной обстановке довести до конца все организационные планы. Спустя шесть недель на новых квартирах в Реджо легионы пережили свой лучший день.

В середине июля по приглашению Домбровского из Парижа прибыл Юзеф Выбицкий. Взволнованный видом польской армии и возбужденный слухами о скорой новой войне с Австрией, Выбицкий, неожиданно вдохновившись, написал в Реджо гимн легионов, который спустя много лет в слегка измененном варианте стал гимном возрожденной Польши.

В североитальянском городке Реджо впервые пели на мотив народной мазурки бессмертные слова польской скорби и надежды:

Еще Польша не погибла,

Коль живем мы сами.

Все, чего лишил нас недруг,

Мы вернем клинками.

Марш, марш, Домбровский,

В край родной наш польский,

Чтобы нас встречал он

Под твоим началом.

Вислу перейдем и Варту,

Чтоб с народом слиться,

Показал нам Бонапарте,

Как с врагами биться...

В связи с этим приведу одну деталь, в которую трудно поверить ныне, когда при первых звуках "Мазурки Домбровского" каждый поляк подтягивается и обнажает голову. Песня эта получила всеобщее признание, только попав на родину, а в Италии и во Франции имела среди поляков много противников и недоброжелателей. Недовольные голодные легионеры часто пародировали отдельные фразы, распевая: "Под твоим началом с голоду качало", или: "Показал нам Бонапарте, как здесь поднажиться". Стойких демократов отталкивали "цезарианские" ноты в этой песне. Даже Тадеуш Костюшко во время своего пребывания во Франции в 1798 году осторожно давал понять Домбровскому, что песня легионов "недостаточно республиканская". Но, пожалуй, больше всего не понравилась она Юзефу Сулковскому. Разочарованный адъютант слышал в ней прежде всего два имени:

человека, который занял его место, и человека, который унизительнейшим образом обманул его надежды.

Да, конфликт Сулковского с Домбровским и легионами был одновременно конфликтом с Бонапартом. Суть поражения Сулковского заключалась в том, что революционный генералиссимус, которого он избрал своим вождем и учителем, при первой же акции, направленной на "возрождение Польши", главную роль доверил не своему якобинскому советнику по польским делам, а старому генералу, поддерживаемому умеренными кругами эмиграции. Это б?-!ло величайшим разочарованием для Сулковского.

Тяжелым и горьким был для нашего героя этот 1797 год. Просто трудно понять, почему после всех этих разочарований, крушений и идеологических стычек с командующим Сулковский по-прежнему упорно держался Бонапарта и отвергал предложения других французских генералов, которые пытались переманить его в свои штабы на более высокие и дающие большую независимость должности.

Равно загадочным представляется отношение командующего к адъютанту. Нет сомнений, что за время почти годового сотрудничества с Сулковским Бонапарт узнал его досконально и выведал о нем все. Для него не могли быть тайной тесные связи адъютанта с антибонапартистом Петром Малишевским и "закадычная дружба" с якобинскими генералами Жубером и Бернадоттом. Знал он и о его личной переписке, которую передавали Карно.

Бонапарта раздражало в нем то, что он в общих чертах определял как "слишком буйное воображение" и "отсутствие политического чутья". Кроме того, как следует из записок маршала Мармона, польский адъютант был единственным офицером з штабе Итальянской армии, который осмеливался возражать главнокомандующему.

И несмотря на это, будущий император не менял отношения к своему якобинскому Бруту. Он по-прежнему поверял ему самые конфиденциальные дела, по-прежнему оказывал исключительное доверие в работе.

Вскоре после компрометации в Момбелло Бонапарт, покидая на некоторое время Милан, поручил Сулковскому тайный политический надзор за Ломбардией, то есть дело, которому он придавал исключительное значение и которое всегда выполнял лично. В другой раз он оставил на адъютанта самые секретные досье, опубликование которых могло бы вызвать бурный политический кризис во Франции.

В период переворота 18 фруктидора, когда Итальянская армия выразила свою позицию в письменных адресах, посланных в Париж, командующий поручил Сулковскому возглавить эту акцию в нескольких дивизиях.

(В связи с этим стоит упомянуть, что среди бумаг Юзефа, опубликованных Ортансом Сент-Альбеном, обращают на себя внимание две незаконченные заметки с датой 18 фруктидора. Это наброски агитационных выступлений, которые посланец главнокомандующего собирался произнести перед солдатами дивизии. И эти два оборванных на полуслове политических выступления красноречиво свидетельствуют, что и в этом случае имели место какие-то идейные разногласия между командующим и подчиненным.) При всех своих претензиях к Сулковскому Бонапарт считал его человеком незаменимым. Генерал Домбровский, которому было очень важно ослабить влияние настроенного против него советника по польским делам, из кожи лез, чтобы посадить на его место своего ближайшего соратника - генерала графа Юзефа Вельгорского. Но все эти усилия кончились ничем. Бонапарт даже слышать не хотел о том, чтобы расстаться со своим радикальным адъютантом.

Суть взаимоотношений адъютанта и полководца, пожалуй, лучше всего выразил известный французский писатель XIX века А. В. Арно, который, будучи участником египетской экспедиции, имел возможность близко общаться как с Бонапартом, так и с Сулковским.

В книге "Воспоминания шестидесятилетнего", изданной в 1833 году в Париже, Арно так обобщает выводы из своих наблюдений за несколько месяцев:

"Сулковский был человеком из Плутарха... Одаренный смелостью и сообразительностью, способный успешно выдержать любой экзамен как в дипломатии, так и на войне, он напоминал умом и характером того, кому был предан без любви и кого больше уважал, чем обожал...

Он осуждал своего командующего с суровостью подчас предельной... Он ненавидел его, одновременно восхищащаясь им... И все же он был одним из таких людей, на которых Бонапарт мог полностью положиться... Потому что он был человеком чести. Чувство долга заменяло ему симпатии к полководцу. Так же обстояло дело и с командующим, привязанность которого к адъютанту основывалась не на чувстве, а только на понимании его полезности.