Румбы фантастики - Виталий Севастьянов

Лебедев поднялся. Игорь лежал неподвижно, словно дремал. Николай осторожно вынул из его усталых рук камеру и хряснул ею по стволу кедра. Полетели осколки пластмассы. Он еще успел выхватить из рюкзака кассеты с отснятой пленкой и выпустить ее тугую спираль на свет, когда Игорь прыгнул на него, словно рысь. Они катались по траве, ненавистно хрипя в лицо друг другу, и Николай вдруг ослабел, увидев слезы в глазах своего врага. В ту же минуту Игорь, изловчившись, стукнул его по горлу ребром ладони. Удар получился вполсилы, но Николаю показалось, что из его легких разом выдернули весь воздух.

* * *

…Он открыл глаза и вяло удивился: оказывается, он уже много, много дней лежит на этой поляне — вот и осень минула, пришла зима, метет метель… Почему же не холодно? Присмотрелся — и не поверил глазам своим.

Омиа-мони был почти на высоту человеческого роста обложен сухими ветками. Игорь, видимо, опасался за сушняком заходить в тайгу, а потому срубал их маленьким охотничьим топориком с белого дерева и таскал к кедру. То, что Лебедев принял за хлопья снега, оказалось клочьями паутины, реявшими в воздухе, цеплявшимися за ветви кедра, траву, облепившими волосы и одежду Игоря. Легкие нити медленно летели за полосу сожженной травы, к настороженной тайге.

Николай дернулся, пытаясь встать, и почувствовал, что его руки связаны ремнем. Видно, Игорь решил больше не рисковать.

— Игорь, — крикнул Николай, — что ты делаешь?!

Тот не остановился, лишь скользнул по нему взглядом. Его потное лицо, покрытое паутиной, напоминало звериную морду.

— Хватит, — невнятно сказал он. — Не я… так пусть его никто не увидит. Еще год? А потом не найти? — Он говорил то громко, то тихо, пропуская слова. — Еще кто-то увидит… Поналезут. Нет уж. Проклятое!.. Душу вынуло. Два года, два года мечтал!.. Нет. Никому не дам.

Николай догадался, что Игорь решил поджечь сушняк и уничтожить кедр. Может быть, злоба помутила его разум? Ох, что же делать?!

И вдруг Игорь запнулся. Он запнулся на ровном месте И упал на колени. Ткнулся в охапку веток, выпавшую из его рук, — да так и замер.

Шли минуты — он не шевелился.

Николай повернулся на бок, оттолкнулся от земли и с трудом сел. Не скоро ему удалось встать и подойти к Игорю. Наклонился, тронул его плечом. Игорь мягко повалился наземь. Его глаза были открыты, лицо спокойно. Лебедев смотрел, смотрел в это лицо, пока не догадался, что Игорь мертв.

Николай поднял голову. Те ветви кедра, которые покрыла белая паутина, на глазах засыхали, словно смерть касалась их своей рукой. Посмотрел на побелевшую от паутины голову Игоря — и вспомнил его рассказ о старухе-сказительнице, которая умерла неподалеку от этой поляны и голова которой тоже была покрыта белой паутиной. Вовсе не лечебную траву искать, как решил Игорь, ушла в тайгу старуха. Родные сказали, что она пошла лечиться, но ведь уничтожить хворь могут не только целебные травы, но и смерть… Да, там, где растет дерево начала жизни, должно расти и дерево ее предела. Вот оно, дерево смерти! И его паутина уже окутала кедр… Николаю показалось, что ветви кедра вздымаются, словно руки в мольбе. Сквозь кору Омиа-мони проступили очертания человеческого тела. Это была женщина… лицо ее смутно виднелось сквозь белую пелену паутины.

Николай вскочил и принялся ногами отшвыривать от кедра сухие ветви. Их было много, и паутина взвилась густым белым облаком от его резких движений. Лебедев остановился. Он бессилен один справиться со смертью! Оглянулся. Тишина тайги смотрела на него. Если бы Лебедев знал какие-нибудь заклинания, он просил бы сейчас помощи у зверей, птиц, облаков!

Вдруг он почувствовал, что ремень, стягивающий его руки, расстегнулся. Дело пошло лучше. Он оттащил ветки обратно к дереву смерти и принялся обирать паутину с ветвей и ствола кедра. Это оказалось трудным делом — паутина была очень липкая. Она забивала ноздри, мешала дышать, склеивала ресницы. Он как-то вдруг страшно устал, пальцы бессильно скребли кору, а паутина не снималась… Лебедев прижался к стволу Омиа-мони, обнял его, но ноги не держали. Он медленно сполз на землю и почувствовал, что больше ему не встать.

Стало так тихо, словно паутина приглушила все звуки. И в этой белой тишине Лебедев увидел дзё комо, стоявшего у края поляны. Казалось, он не может решиться ступить на полосу выжженной травы. Но вот комо сделал шаг, другой… перешел ее… и Лебедеву показалось, что вокруг его худенькой фигуры раскалился и заколебался воздух. Кружась, словно в танце, дзё комо начал обходить поляну, и от его плавных движений вздымался ветер. Быстрее кружился дзё комо — и ветер усиливался. Он срывал с ветвей, ствола голубого кедра, с лица и одежды Лебедева паутину, и она кружилась вокруг дзё комо. И вот уже белый смерч несся вокруг поляны. Внезапно вспыхнуло легкое голубоватое пламя — Лебедев вспомнил, как мальчишки поджигают в июне тополиный снег… Вспыхнуло и в тот же миг не стало на поляне ни белой паутины, ни дзё комо. Наверное, теперь он снова встретился со своим другом — домовым…

* * *

Воздух на поляне вновь стал чист и свеж, волны голубого сияния окутали кедр, и Лебедев увидел, что из его ствола вышла Омсон.

Она помогла Николаю встать, и, опираясь на ее руку, он медленно сделал несколько шагов, чувствуя, как покидают тело усталость, боль и страх.

— Куда мы идем? — спросил он.

Ее лицо было совсем рядом.

— Ты пойдешь теперь сам. Тебе другой путь.

И он вспомнил, что у каждой сказки бывает конец. Огляделся — и удивленно спросил:

— Где Игорь?!

— Ты еще встретишься с ним, и не раз. Но теперь ты знаешь…

— Он жив? Значит, все это… наваждение?

— Все правда, — твердо сказала Омсон. — Все было. Два человека смотрели друг другу в глаза: один убивал жизнь тайги, а другой закрывал ее собой. И так будет еще не раз. Каждый идет своим путем.

— А где же домовой и дзё комо?

Улыбка легла на ее губы:

— Не спрашивай о том, что невозможно объяснить.

И тут Лебедев увидел в черных волосах Омсон красную прядь, похожую на рану, и невольно коснулся ее. Легкий пепел остался на его ладони.

— Что это?

Омсон слабо улыбнулась:

— Тайга горела. Трава, кусты — мои волосы…

Ему было больно говорить, но он заставил себя произнести:

— Я не увижу тебя больше?

Омсон смотрела на него. Ее лицо приблизилось к его лицу, щека слегка коснулась щеки. Они стояли так, и Лебедев слышал, как ветер брел сквозь тайгу, неподалеку звенела вода в каменном русле, а за облаками кричали неведомые птицы. Потом Омсон отстранилась.

— Посмотри, — сказала она. — С тобой хочет проститься и он…

Лебедев опустил глаза и увидел, что к коленям Омсон жмется тигренок. Тот самый! Николай присел на корточки и заглянул ему в глаза. Они были не злыми, не испуганными, а просто растерянными: светлые-светлые, зелено-желтые, совсем детские глаза. В них играли солнечные зайчики, как на мелководье, а черные зрачки хранили настороженный вопрос.

Николай потянулся погладить тигренка и…

…чуть не упал с выступающего ствола, на котором притулился и задремал.

Сырость пробирала его до костей. Лебедев оглядел «стены» завала: за ними слабо светился день.

Сон — только сон! Но как сжимается сердце!.. Надо спешить, словно бы шепнул кто-то на ухо, и Николай стянул энцефалитку, уже зная, что и как надо делать.

Вот дырочка, наверное, прожженная у костра. Вот готова «веревка». Вот полетел вверх обернутый в капюшон камень. Сорвался — не беда, еще раз бросит. Есть!..

Окинув взглядом свою недолгую тюрьму, Николай, упираясь ногами в скользкие стволы, полез, вернее, пополз вверх.

Когда он был у самого верха, то увидел, что камень под его тяжестью вот-вот перевалится через сук. Однако Лебедев не испугался. Он не сомневался, что «веревка» сейчас снова натянется. Так и случилось, но… Николай вдруг замер. Кто ждет его наверху? Домовой, как во сне? А что, если — Игорь? Какой выбор поставит перед ним явь?

Он высунулся из щели и…

Что-то резко, громко зазвенело. Лебедев вскинулся, ничего не понимая.

Было тихо. За окнами стояла глухая чернота. Наверное, еще глубокая ночь! Николай закрыл глаза, унимая всполошенное сердце.

Звонков больше не было. Лебедев подождал немного… Потом спустил на ледяной пол ноги, подошел к входной двери и открыл ее.

Василий Карпов

Высота 4100

Вид, что открывался отсюда, захватывал дух. Горы прорвали ярко-синее небо. Величественные вершины, казалось, спали, укрывшись облаком. На белоснежные склоны было больно смотреть.

Негнущимися пальцами я затолкал в бутылку записку: