Путь к трону: Историческое исследование - Александр Широкорад

В дальнейшем Дмитрий Вишневецкий совершил много подвигов в борьбе с турками и татарами и вошел в украинский эпос под именем казака Байды. Отвечать же Грозному ему было явно недосуг.

Совсем иначе дело было с другим знаменитым беглецом — боярином князем Андреем Курбским. В конце апреля 1564 года воевода Курбский бежал из крепости Юрьев (современный Тарту). Курбский, в отличие от Вишневецкого, действительно бежал. Он ночью перелез через крепостную стену, где его ждали двенадцать верных дворян. Курбский захватил с собой 300 польских злотых, 30 дукатов, 500 немецких талеров и 44 московских рубля, но «забыл» в Юрьеве беременную жену.

На польской границе с Курбским случилось то же, что и с Остапом Бендером на румынской границе, — его обобрали до нитки польские дворяне. Однако польский король пожаловал беглецу большое имение, где Курбский и поселился. От скуки князь начал грабить соседских панов и притеснять еврейских торговцев, а заодно писать ругательные послания московскому царю. О переписке Курбского с Иваном Грозным до и после 1917 года написано более чем достаточно. Мне же хочется подчеркнуть момент, на который ранее не обращали внимания. Письма Курбского — это не обращение холопа к царю и не памфлеты революционера против тирании. Это письма одного князя Рюриковича другому князю Рюриковичу. Курбский писал: «Хотя я много грешен и недостоин, однако рожден от благородных родителей, от племени великого князя Смоленского Федора Ростиславича; а князья этого племени не привыкли свою плоть есть и кровь братий своих пить, как у некоторых издавна ведется обычай: первый дерзнул Юрий Московский в Орде на святого великого князя Михаила Тверского, а за ним и прочие. Еще у всех на свежей памяти, что сделано с углицкими и с ярославскими и другими единокровными, как они всеродно были истреблены — слышать тяжко, ужасно!»

Ведь это обвинение не одному сумасбродному Ивану, но его отцу, убийце законного наследника престола Дмитрия Ивановича, и всем потомкам Даниила Московского, запятнавшим себя сотнями преступлений.

Весьма красноречиво Курбский защищал и право людей на бегство от тирании: «…если же кто во время прелютого гонения не бегает, тот сам себе убийца, противящийся слову господню: „Аще гонят вас во граде, бегайте в другой“. Образ тому Господь Бог наш показал верным своим, бегая не только от смерти, но и от зависти богоборных жидов».

И тут случилось невиданное в Московском государстве — царь вступил в длительную переписку с беглым боярином. Среди отечественных историков получила широкое распространение точка зрения, что-де письма Ивана Грозного Андрею Курбскому представляли собой официальные пропагандистские материалы, предназначенные для правящих кругов зарубежных государств и для увещевания своих подданных. Однако нет никаких данных о тиражировании писем Грозного. Письма царя предназначались только Курбскому. Некоторые утверждали, что царь вступил в переписку, так как Курбский был другом его детства и соратником в Казанском походе. Увы, из самого текста писем следует, что и это инсинуации. Текст писем доказывает, что их писали Рюрикович — Рюриковичу, московский князь — ярославскому князю. Письма Курбского произвели большое впечатление на Ивана, но, увы, в диаметрально противоположном направлении, чем предполагал князь.

В 1563–1564 годах среди знати и духовенства возникла пассивная оппозиция бессудным расправам царя. Опекунский совет, назначенный Грозным после вступления его во второй брак, вскоре распался. Его глава дворецкий Данила Романович Захарьин-Юрьев умер за несколько месяцев до опричнины. Другой боярин, Иван Петрович Захарьин-Яковлев, был арестован, но позже отпущен на поруки. Младший член регентского совета князь Иван Петрович Горенский бежал осенью 1564 года в Литву, но был захвачен погоней уже на литовской территории. Горенского привезли в Москву и повесили.

В конце 1564 года Иван IV решил устроить очередной фарс, ставший трагедией для России. Он начал подготовку к отъезду из Москвы. 3 декабря 1564 года, в воскресенье, царь со всем семейством выехал из Москвы в село Коломенское, где праздновал праздник Николая Чудотворца. Выезд этот был непохож на прежние, когда он выезжал на богомолье или другие свои потехи. Теперь царь взял с собой всю государственную казну, иконы и кресты, украшенные золотом и драгоценными камнями, золотые и серебряные сосуды и платья. С собой царь взял несколько сот московских и иногородних дворян, причем москвичам было приказано взять с собой семьи.

Судя по всему, вначале у царя не было какого-то определенного плана. Он и не думал ехать в Александровскую слободу, куда по ростовской дороге можно было добраться за несколько дней. А Иван выехал из Москвы в противоположном направлении — к югу, в село Коломенское. Чтобы попасть на ростовскую дорогу, царю пришлось бы вернуться обратно в Москву или ехать кружным путем малопроходимыми проселками.

В Коломенском царь с семьей пробыл две недели, так как наступившая оттепель и дожди сделали дороги непроезжими. Затем царский обоз, объехав проселками Москву с востока, остановился на несколько дней в селе Тайнинском на Яузе. После царь поехал на молитву в Троице-Сергиев монастырь, а оттуда — в Александровскую слободу.

В Москве знать, духовенство и приказная бюрократия были в недоумении от такого необычного поведения государя. Ровно через месяц, 3 января 1565 года, царь прислал к митрополиту в Москву грамоту, где были написаны все измены боярские, воеводские и приказных людей, какие были ими содеяны до его совершеннолетия. Царь разгневался на своих архиепископов, епископов и на все духовенство, на своих бояр, на дворецкого и на конюшенного, на окольничих, казначеев, дьяков, детей боярских, приказных людей за то, что после смерти его отца те казну государственную расхитили, а прибыли казне от них не было. Бояре и воеводы земли государственные себе разобрали, своим друзьям и родственникам роздали, имели поместья и вотчины, получали государственное жалованье и кормление и собрали себе большие богатства. А о государе и государстве и о всем православном христианстве не заботились, от недругов не защищали, а вместо этого христиан притесняли и сами от службы стали удаляться. А захочет государь своих бояр, служивых людей или приказных людей наказать, так духовенство их защищает. И царь, которому невмоготу стало измену терпеть, оставил свое государство и поехал где-нибудь поселиться, где Бог укажет.

К гостям, купцам и всему православному христианству Москвы царь прислал другую грамоту, в которой говорилось, что гнева на них государь не имеет и опалы им никакой не будет.

Формально и фактически это было отречение от престола. Со времен Рюрика до деда Грозного Ивана, когда князь бежал из города, горожане его просто посылали куда подальше, и не требовалось никакого отречения. А затем звали другого подходящего князя Рюриковича, а то и Гедеминовича. К примеру, убежал из Москвы Дмитрий Донской, убоявшись Тохтамыша. Позвали москвичи князя Гедеминовича Остея. Да, так было и в Западной Европе. В XVI–XVII веках, если французский король бежал из столицы, то горожане срочно вооружались и звали в Париж какого-либо мятежного принца.

Боярская дума, митрополит Афанасий и оказавшиеся в Москве архиепископы новгородский Пимен и ростовский Никандр могли на законных основаниях принять отречение и привести к присяге новому государю сначала Москву, а затем и все остальное государство. У бояр хватило бы служилых людей, которые могли бы составить конное войско, в несколько раз превосходящее охрану Грозного. Дворянская конница могла связать боем царскую охрану, а надежные люди (группа захвата) — провести спецоперацию.

Но, увы, 50 лет тирании Василия III и Ивана IV превратили большинство князей Рюриковичей из гордых и мужественных властителей в холопов. У них пропал даже инстинкт самосохранения. А многие надеялись, что пронесет. В первую очередь к таким можно отнести клан Захарьиных.

В результате духовенство и бояре прибыли в Александровскую слободу и объявили царю Ивану их общее решение: пусть правит, как ему угодно, лишь бы принял снова в свои руки правление. Иван согласился с тем условием, что теперь он будет на всех изменников и ослушников опалы класть, иных и казнить, имения их брать в казну и учредить у себя в государстве опричнину: двор и весь свой обиход сделать особый.

Русское государство фактически было разделено на два — опричнину и земщину. Причем в опричнину царь постарался забрать самые богатые земли. Так, на севере страны большие пустынные районы — Печерский край с Пустоозером, Вятская земля, Пермь — остались за земщиной. Опричнине отошли уезды с богатыми торговыми городами — Холмогоры, Вологда, Великий Устюг и другие.

Москва также была поделена на опричную и земскую части. Первоначально царь даже поделил и Кремль, там под опричнину был взят двор Владимира Старицкого, подворье митрополита, царицыны хоромы и ряд служебных помещений до Курятных ворот. Но не прошло и года, как царь решил отдать земщине весь Кремль, а центр опричнины перевести на Арбат. К опричнине отошли Чертольская улица, протянувшаяся от Кремля до всполья, Арбат до Дорогомиловского всполья и Новодевичьего монастыря и еще три столичные слободы.