Личный оборотень королевы - Елена Арсеньева

– Мне уже пора, – с сожалением ответил Грушин. – Я еле вырвался. Сам понимаешь, сейчас из-за Дугласа все на ушах стоят. Я как раз собирался в архив запрос сделать по старым его делам, так мне теперь эти дела на блюдечке с голубой каемочкой притащили, людей в помощь дали… Надо ехать. Ты про укол не забудешь?

– Сдурел? – обиделся Игорь. – Пошли, прямо при тебе шприцы возьму.

– Погоди, – остановил его Грушин, – не помню, у тебя мой запасной номер мобильного есть? Вот, возьми на всякий случай визитку.

– Какое у тебя мыло смешное, – хихикнул Игорь, – я бы сказал, неприличное… пиарзбеймэйлру. Бей пиарщиков, что ли?

– Тьма египетская, – обиделся Грушин. – Языки учить надо! Во‑первых, не пиарз, а «пиа», pear, это же по-английски «груша». А с буквой S получается как бы прилагательное. Грушин. «Бей» – ну, глагол. Получается, Грушин, бей! Понял?

– Да я шучу, – примирительно сказал Игорь.

– А вообще надо бы мыло сменить, – вздохнул Грушин. – Это я по молодости придумал, когда считал себя круче вареных яиц, потому что стрижку «манчестер» носил. А теперь все чуть что – ржать начинают. Один чудак на букву М вообще сказал вместо «бей» – «гей», ты представляешь, что с ним было? До сих пор в косметический салон бегает, шрамы шлифовать. Честно, за… в смысле, достали с этим пиарзбеем! Ну ладно, вот с этим делом покончим – и точно сменю. Карточку не потеряй, но я на всякий пожарный еще и дежурному одну дам, пусть немедля звонит, если что. А ты, Игорешка, если забудешь про укол, я тебя сгною на Колыме, понял?

– Иди, иди, работай, – засмеялся Игорь.

Хлопнула дверь. Стало тихо. И вдруг послышался хриплый голос из динамика:

– Дежурная бригада, срочно в реанимацию!

По коридору протопали быстрые шаги.

Потом опять воцарилась тишина.

Лидия настойчиво внушала себе, что необходимо собраться с силами, и поскорей. Значит, она в больнице… Да, она потеряла сознание, когда Грушин в машине сказал про папу Сашу и кошелек. Но Грушин не верит, что она замешана в преступлениях. Грушин спрятал ее в какой-то больнице. Чего он боится?

Или не чего, а кого? Табунова?

Лидия вспомнила выражение ненависти в глазах капитана. Он безумен.

Приступ озноба потряс ее, но она обрадовалась этому ощущению. Только что она не чувствовала ни рук, ни ног, лишь слабо шевелились пальцы, а сейчас снова ощутила свое тело. И оно постепенно начинало слушаться…

Сначала удалось поднять веки и обнаружить, что за окнами темно. То есть семь вечера уже есть. А может, уже и позднее… Бог ты мой… сколько же времени она пробыла без сознания? Грушин приехал за ней около девяти утра…

Мама там одна! Отец тяжело ранен! А она тут отлеживается в окопчике, вырытом заботливом Грушиным!

Ради чего Грушин этого делает? Ради кого? Ради Лидии? Ради ее отца? Ради торжества справедливости? Ради какой-то истины, которая пока неведома никому, кроме него? Чтобы досадить Табунову?

Бессмысленно гадать. Да и зачем? Надо смываться отсюда, вот что надо делать.

Лидия осторожно села, сосредоточенно прислушиваясь к своим ощущениям.

Ощущения были отвратительные. Во‑первых, кружилась голова, во‑вторых, тошнило, в‑третьих, перед глазами вдруг возникла голова железного волка и его лапы в черных кожаных рукавицах – почему вдруг?! – которыми он держал маленькую серую сумку.

В таких сумках носят компьютеры. В такой же сумке Лидия носила свой компьютер, который остался дома!

Она снова легла. Головокружение прошло, тошнота улеглась, волк исчез.

Какой же гадостью ее напичкали, что ей вливали, почему так взбудоражено ее воображение?

Нет, дело не в лекарствах, вернее, не только в них. Шок от известия об отце – вот что сначала лишило ее сознания, а потом необыкновенно обострило чувства… те тайные чувства и способности, которым она раньше не давала воли, которых стыдилась, над которыми втихомолку посмеивалась. Но под действием потрясения Лидия изменилась – вернее, изменилось ее отношение к самой себе! Поэтому те видения, от которых она еще недавно с легкостью отмахнулась бы, сейчас так пугающе отчетливы и достоверны, а мимолетные догадки, которые еще утром казались ей бредовыми, сейчас кажутся подкрепленными неопровержимыми доказательствами. И она почти уверена, что знала все ответы еще прежде, чем были заданы вопросы!

Какие вопросы?

Вот эти… Кому адресовано письмо из библиотеки? Как зовут того человека, который был убит за деревенской околицей? Почему он был убит и кем? Было ли это убийство случайным или стало первым звеном в цепочке последующих преступлений? И еще… кто вызвал Макса на свидание?

Ей подсказывали очень многие ответы раньше, пряча конкретные намеки среди ничего не значащих слов.

Зачем? Почему подсказывали именно ей? Неизвестно…

Нет, это были подсказки не для нее, и вовсе не подсказки это были! Это были напоминания, вернее, угрозы… кому?!

Кажется, она знает теперь.

Все дело в английском языке, это Лидии совершенно ясно. Жаль, что она так плохо знает английский! Но все же вспомнила некое слово, которое беспрестанно напоминало кое-кому и о делах давно минувших дней, и о том, кто именно колет его раскаленной иглой воспоминаний и намеков!

Тридцать лет прошло после первых случаев, а теперь преступления возобновились…

Ах, как нужно бы сейчас поговорить с папой Сашей или с мамой, которая, может быть, что-нибудь знала о тех расследованиях!

Нельзя. К ним нельзя. Отец тяжело ранен. Мама с ним. Придется полагаться только на себя.

Лидия сейчас была так зла, что невольно впилась ногтями в ладони – до боли. Хотелось посильней наказать себя за то, что никогда не доверяла своим ощущениям и предчувствиям. Если выберется из этой истории, станет относиться к себе и всему этому совершенно иначе…

Почему, почему она никогда не спрашивала Жанну, как умерла ее тетка?! Та самая, которая предупреждала, что квартирантка доведет до беды? Почему не спросила, где эта тетка работала раньше, до кукольного театра?!

Ай да тетка… Хитра была! Экстрасенс, как сказала Жанна. Экстрасенс-кукольник… Вернее, кукловод, вот она кто была!

Привыкла в театре, что куклы беспрекословно слушаются, и начала играть людьми, будто куклами.

Только не все слушались, вот в чем дело! И хитрая тетушка сама себя перехитрила. Заигралась. Заблудилась в собственных выдумках! Забрела в непролазное болото, в котором и утонула…

Она умерла три месяца назад…

Лидия представила, как она набирает номер Жанны и спрашивает о причине смерти тетки, – и затряслась от сухого нервного смеха. Вообще было бы любопытно понаблюдать реакцию Жанны. Как бы она тоже не впала от такого вопроса в кому – и тоже в шоковую!

А кто еще может знать, как эта тетушка умерла? Если Лидия все правильно понимает, Грушин должен это знать!

Но Грушину тоже не позвонишь. Ничего у него не спросишь, и ничего ему не подскажешь. Во всяком случае, пока…

Есть надежда, что он и сам догадается. Но сколько времени пройдет! И есть некоторые вещи, о которых он просто не может иметь представления!

Например, он не знает, что в редакции что-то искали. Лидия не успела ему сказать.

А может быть, ему это уже известно? Может быть, он уже понял, что искали и в редакции, и у Жанны?

Вернее, у Лидии…

Она снова попыталась сесть. Голова уже не кружилась. Под ложечкой посасывало, но это от голода, наверное. До жути хотелось сладкого чаю с лимоном…

Но чай – это когда-нибудь потом, а пока – компьютер. Ей нужен ее компьютер! Вернее, выход в Интернет… Там подсказки.

Собственно, ее компьютер нужен не только ей. Из-за него-то и перевернули все вверх дном в квартире Жанны и в редакции. Хотя нет, вверх дном – только у Жанны, в припадке неконтролируемого бешенства. А в редакции – аккуратненько…

В обоих случаях старались зря. Компьютер у Лидии дома. А домой ей ходу нет.

Надо что-то придумать, и поскорей. Потому что железный волк хитер и беспощаден и он не даст ей передышки!

Железный волк…

Такое ощущение, что он где-то близко. Что он идет сюда!

Из одного старого дневника

Я уже почти убедила себя, что надо помолиться и уснуть, как вдруг услышала отчетливый скрип половиц на площадке. Мало ли кто мог куда-то идти, это было вовсе не мое дело, однако любопытство, которое я прежде в себе не подозревала, словно сорвало меня с постели.

«Вот ведь правду говорят: с кем поведешься, от того и наберешься! – сокрушенно подумала я. – Набралась от Любаши ее страсти всюду нос совать!»

Ругая себя изо всех сил, я тем не менее приникла к щелке – и увидела не кого иного, как Веру Сергеевну, которая спускалась по лестнице, что-то держа под мышкой, – похоже, очень тяжелое, поскольку она, которая всегда не ходила, а летала, шла медленно и осторожно. Ее ношу, однако, разглядеть я не могла, ибо она была прикрыта очень большим черно-серым клетчатым платком, который Вера Сергеевна набрасывала иногда в прохладные вечера и который закрывал ее с головы до пят. Кажется, этот платок был тоже вывезен из Англии, как и многие другие вещи хозяйки, и носил название «пледа».