Боги, гробницы и ученые - К Керам

А затем ему было суждено испытать чувство полного торжества: одно из его утверждений, за которое шесть лет тому назад его наградили дружным хохотом члены Египетской комиссии, как оказалось, полностью соответствовало истине.

Корабли останавливаются в Дендера. Перед ними храм, один из самых больших египетских храмов, тот, который — ныне это уже известно — начали строить еще цари двенадцатой династии, могущественнейшие правители Нового царства: Тутмес III, Рамсес Великий и его преемник. Сооружение этого храма продолжалось при Птолемеях, а затем и при римлянах — Августе и Нерве; ворота и внешняя сторона достраивались при Домициане и Траяне. Сюда после труднейшего пешего перехода по пустыне пришли войска Наполеона, которых буквально ошеломила представшая перед ними картина. Здесь приостановил движение своей дивизии, мчавшейся по следам мамелюков, генерал Дезэ, очарованный мощью и величием угаснувшего царства (какие сантименты с точки зрения генерала XX века!).

Теперь здесь стоял Франсуа Шампольон, которому до мельчайших деталей были знакомы все сообщения об этом храме, все его зарисовки и копии надписей на нем — он столько раз беседовал о них с Деноном, сопровождавшим в свое время генерала Дезэ. Была ночь, светлая, лунная египетская ночь, все кругом было озарено каким-то необыкновенным сиянием; спутники Шампольона настаивали, и он в конце концов сдался: пятнадцать исследователей во главе с самим Шампольоном, словно одержимые, устремились к храму; "египтянин мог бы принять их со стороны за бедуинов, европеец — за группу хорошо вооруженных монахов-картезианцев".

Вот как описывается это в проникнутом еле сдерживаемым волнением рассказе Лота — одного из участников экспедиции: "Мы мчимся наудачу сквозь пальмовую рощицу, возникшую перед нами при свете луны, словно волшебное видение. За ней — высокая трава, колючки, сплошная стена кустарника. Вернуться? Нет, этого мы не хотим. Идти вперед? Но мы не знаем, как пройти. Мы пробуем кричать, но в ответ доносится лишь отдаленный лай собак. И тут "друг мы замечаем оборванного феллаха, который спит, приткнувшись к дереву. В черных лохмотьях, едва прикрывающих тело, с палкой, он похож на демона (ходячей мумией назовет его Шампольон). Он поднимается, дрожа от страха, неровен час, убьют… Дальше — еще один двухчасовой переход, и наконец мы у цели — перед нами залитый светом храм. При виде этой картины мы пьянеем от восторга. Дорогой мы пели, чтобы заглушить нетерпение, но здесь, перед залитыми лунным светом пропилеями, чувства переполняют нас — под этим портиком, опирающимся на гигантские колонны, царит глубокая тишина… Таинственное очарование усугубляют глубокие тени; а снаружи — пленительный, сверкающий лунный свет! Незабываемый контраст! Потом мы разжигаем в храме костер из сухой травы. Новое волшебство, и вновь всеобщий взрыв восторга, доходящий до исступления. Это было похоже на лихорадку, на сумасшествие. Мы все были в экстазе. Однако все это было не волшебством, не фантазией, а реальностью — мы находились под портиком храма в Дендера".

Но что же пишет об этом сам Шампольон? Участники экспедиции называют его учителем, и в полном соответствии со своим положением он более сдержан. Но и за его нарочито рассудительными словами чувствуется волнение: "Я не буду пытаться описывать впечатление, которое, в частности, произвел на нас портик большого храма. Можно рассказать о его размерах, но дать представление о нем невозможно. Это — максимально возможное сочетание грации и величия. Мы провели там в полном упоении два часа. Вместе с горсткой наших феллахов бродили мы по залам, пытаясь при свете луны разобрать высеченные на стенах надписи".

Это был первый большой, хорошо сохранившийся египетский храм, который увидел Шампольон. Записи, сделанные им в эту ночь и в последующие дни, свидетельствуют о том, какой интенсивной была жизнь этого человека в Египте; он был настолько подготовлен ко всему — в мыслях, мечтах, помыслах, — что ничто не казалось ему новым: везде он видел подтверждение своих взглядов, своих теорий.

Большинство спутников Шампольона видели в храме, воротах, колоннах и надписях всего-навсего камни и мертвые памятники. Необычные костюмы, в которые они облачились, были для них лишь забавой, а для Шампольона — самой жизнью. Все они остриглись наголо и повязали головы огромными тюрбанами. На них были тканные золотом шерстяные куртки и желтые сапоги. "Мы носим их ловко и с достоинством", — писал один из участников экспедиции, однако в его словах чувствуется еле уловимая ирония. Шампольон же, которого и в Гренобле, и в Париже называли египтянином, чувствовал себя в этом костюме — это подтверждают все его друзья — совершенно свободно.

Он занят не только дешифровкой и интерпретацией. Ему приходят в голову новые мысли, новые идеи. И, торжествуя, он доказывает Комиссии: этот храм вовсе не храм Исиды, как это утверждают, а храм Хатор, богини любви. Больше того — он вовсе не древний. Свой настоящий вид он приобрел лишь при Птолемеях, а окончательно был достроен римлянами. Восемнадцать столетий это сравнительно небольшой срок, ведь им предшествовали тридцать столетий истории Египта. Неизгладимое впечатление, которое храм произвел на Шампольона в ту памятную лунную ночь, не помешало ученому отметить, что, хотя этот памятник и представляет собой мастерское произведение зодчества, "скульптуры, служащие ему украшением, — самого худшего стиля". "Пусть Комиссия не обижается на мои слова, но барельефы храма в Дендера ужасны, это и не может быть иначе, ибо они принадлежат периоду упадка. Искусство скульптуры в те времена уже деградировало, что же касается зодчества — формы искусства, менее подверженной изменениям, — то оно еще сохранилось во вполне достойном египетских богов и восхищения последующих столетий виде".

Шампольон скончался три года спустя. Смерть его была преждевременной утратой для молодой науки египтологии. Он умер слишком рано и не увидел полного признания своих заслуг. Тотчас после его смерти появился ряд позорных, оскорбительных для наших чувств работ, в частности английских и немецких, в которых его система дешифровки, несмотря на совершенно очевидные положительные результаты, объявлялась продуктом чистой фантазии. Однако он был блестяще реабилитирован Рихардом Лепсиусом, который в 1866 году нашел так называемый Канопский декрет, тоже трехъязычный, полностью подтвердивший правильность метода Шампольона. Наконец, в 1896 году француз Ле Паж Ренуф в речи перед Королевским обществом в Лондоне отвел Шампольону то место, которое он заслужил, — это было сделано шестьдесят четыре года спустя после смерти ученого.

Шампольон открыл тайну египетской письменности. Теперь мог вступить в свои права заступ.

Глава 12

"СОРОК ВЕКОВ СМОТРЯТ НА ВАС…"

Эта книга — лишь общий обзор; мы идем от вершины к вершине, не имея возможности подолгу останавливаться на кропотливой деятельности кабинетных ученых, к заслугам которых следует отнести каталогизацию, разноску накопленного материала по рубрикам, а также смелые толкования текстов, плодотворные гипотезы и творческие предположения.

Великие открытия в области египтологии периода десятилетий, последовавших за дешифровкой иероглифов, осуществленной Шампольоном, связаны с именами четырех исследователей. Назовем их в той последовательности, которая определяется порядком нашего изложения: итальянец Бельцони собиратель, немец Лепсиус — классификатор, француз Мариэтт — хранитель, англичанин Питри — вычислитель и интерпретатор.

"Один из самых замечательных деятелей во всей истории египтологии" так называет археолог Говард Картер Джованни Баттиста Бельцони (1778–1823), который еще незадолго до своего приезда в Египет выступал как силач в лондонском цирке. Замечание Картера относится скорее к личности Бельцони, чем к его работе. Мы уже упоминали, что в истории археологии дилетанты сыграли выдающуюся роль. Но Бельцони был, пожалуй, среди них одним из наиболее странных.

Отпрыск почтенного римского рода, он родился в Падуе и должен был стать священником или монахом.

Не успев еще облачиться в рясу, он оказался замешанным в политических интригах и предпочел путешествию во всегда готовую к приему посетителей итальянскую тюрьму поездку в Лондон. Сохранилось сообщение о некоем итальянском гиганте и силаче, который "каждый вечер носит на импровизированной сцене целую группу мужчин". Несомненно, что в это время Бельцони был еще весьма далек от археологии. Возможно, впоследствии он изучал механику (впрочем, это могло быть и шарлатанством), но, во всяком случае, в 1815 году он пытается найти счастье в Египте, предлагая там механическое водяное колесо, которое якобы может заменить местным жителям четыре обычных водочерпальных колеса. Так или иначе, он, очевидно, был ловким человеком, ибо ему удается добиться разрешения продемонстрировать свою модель во дворце Мухаммеда Али, весьма опасного человека, который в то время находился еще на первых ступенях той лестницы успеха, продвигаясь по которой бедняк албанец, впоследствии торговец кофе, затем полководец и паша, стал властителем Египта, части Сирии и Аравии. Когда Бельдони прибыл к нему, Мухаммед Али уже десять лет занимал место изгнанного турецкого губернатора и был утвержденным Турцией пашой. Он дважды наголову разбил английские войска и учинил крупнейшую в истории резню; своим политическим разногласиям с мамелюками он положил конец, пригласив к себе в Каир на обед четыреста восемьдесят беев и перебив их всех там. Но, как бы то ни было, Мухаммед Али, в общем, как мы видели, человек, не чуждый прогрессу, не дал себя увлечь водяным колесом. Бельцони же тем временем успел при посредстве швейцарца Буркгардта, путешественника по Африке, представиться британскому генеральному консулу в Египте Солту и подрядился доставить гигантскую статую Рамсеса II, ныне хранящуюся в Британском музее, из Луксора в Александрию.