Загадка Куликова поля, или Битва, которой не было - Владимир Егоров

Тут же в «Сказание» вставлен весьма любопытный эпизод, начинающийся словами: «В ту же ночь некий муж, именем Фома Кацибей, разбойник, поставлен был в охранение великим князем на реке Чурове за мужество его для верной охраны от поганых». Так и быть, оставим в стороне такую мягко говоря странность, как наличие в московском войске разбойников, которым доверяют нести боевое охранение, и ограничимся рекой Чуровой. К таинственному городу Чурову «Задонщины» добавляется столь же таинственная одноименная река. А может быть, не такая уж и таинственная. Современная география знает речку Чурову, но не в районе Куликова поля и вообще не в бассейне Дона, а как правый приток Шексны, той самой Шексны, в истоке которой стоит Белозерск, а неподалеку Кирилло-Белозерский монастырь, монах которого Евфросин во второй половине XV века «творчески» правил и «Задонщину», и, весьма вероятно, Летописную повесть. Так вместе с дюжиной вымышленных белозерских князей на Куликово поле затесался былинный белозерский разбойник с татарским прозвищем.

Далее «Сказание» кратко сообщает, что Дмитрий Московский решил сам дополнить устроение полков своего волынского тезки и «отослал князь великий брата своего, князя Владимира Андреевича, вверх по Дону в дубраву, чтобы там затаился полк его, дав ему лучших знатоков из своей свиты, удалых витязей, твердых воинов». Но, видимо, не слишком доверял великий князь брату и «еще с ним отправил знаменитого своего воеводу Дмитрия Волынского и других многих». После этого осталось только вдохновить войско на битву: «Когда же князь великий пересел на лучшего коня, поехал по полкам и говорил в великой печали сердца своего, то слезы потоками текли из очей его: «Отцы и братья мои, Господа ради сражайтесь и святых ради церквей и веры ради христианской, ибо эта смерть нам ныне не смерть, но жизнь вечная; и ни о чем, братья, земном не помышляйте, не отступим ведь, и тогда венцами победными увенчает нас Христос-Бог и Спаситель душ наших»». Само собой, вновь агитация за веру и святые церкви, вновь упование исключительно на Бога.

На этом, похоже, функции главнокомандующего оказываются исчерпанными, и приходит время переодевания: «Укрепив полки, снова вернулся под свое знамя черное, и сошел с коня, и на другого коня сел, и сбросил с себя одежду царскую, и в другую оделся. Прежнего же коня своего отдал Михаилу Андреевичу Бренку и ту одежду на него воздел, ибо любил его сверх меры, и знамя свое черное повелел оруженосцу своему над Бренком держать. Под тем знаменем и убит был вместо великого князя». Интересно, что за «царские одежды» были на Дмитрии в то время, когда он агитировал своих воинов биться «ради церквей и веры»? И вот такая она царская любовь «сверх меры» — подставить вместо себя на верную смерть любимчика, кстати сказать, еще одного, судя по прозвищу, брянца.

Во время переодевания (небыстрая, надо полагать, это была процедура) Дмитрий получает грамоту от Сергия Радонежского с довольно странным текстом: «Великому князю, и всем русским князьям, и всему православному войску — мир и благословение!». Благословение, ладно, пусть уже и четвертое по счету, не помешает. Но мир, мир-то при чем? Почему-то никому не приходило в голову, что такая «грамота» должна по сути дела восприниматься как последняя попытка Сергия, продолжающего линию Киприана на мир с Мамаем, предотвратить побоище. Если, конечно, сама «грамота» радонежского старца имела место в действительности. Однако в «Сказании» грамота Сергия наоборот подхлестывает Дмитрия, и он, как водится, обильно прослезившись, первым рвется в бой, но не предводительствуя своим войском. Войско ведут другие воеводы, вероятно в соответствии с устроением Дмитрия Боброка: «Правой руки полк ведет Микула Васильевич с коломенцами, а с левой руки полк ведет Тимофей Волуевич с костромичами». Интересно, что передовым полком командуют на пару какие-то неизвестные истории князья, братья Дмитрий и Владимир Всеволодовичи. У этих выдуманных личностей обращает на себя внимание совпадение имен с именами основной Куликовской пары «братьев», князей Московского и Серпуховского, а также очевидная параллель с князем Владимиром (в крещении Дмитрием) Всеволодовичем, считающимся исторически первым (в районе 1213 года) московским князем.

В «Сказании» бой начался, как и положено, поединком Пересвета с безымянным печенегом «пяти сажен высота его и трех сажен ширина его», а затем сошлись основные силы: «И сошлись грозно обе силы великие, твердо сражаясь, жестоко друг друга уничтожая, не только от оружия, но и от ужасной тесноты под конскими копытами испускали дух, ибо невозможно было вместиться всем на том поле Куликове: было поле то тесное между Доном и Мечею». Стоит отметить, что бой происходил на тесном поле между Доном и Мечей. Так как от Куликова поля до Красивой Мечи на самом деле полсотни километров, то, ясное дело, география «Сказания» вновь не хочет согласоваться с реальной географией донского правобережья.

Шесть часов продолжается сеча. «Когда же настал седьмой час дня, по Божьему попущению и за наши грехи начали поганые одолевать. Вот уже из знатных мужей многие перебиты, богатыри же русские, и воеводы, и удалые люди, будто деревья дубравные, клонятся к земле под конские копыта: многие сыны русские сокрушены. И самого великого князя ранили сильно, и с коня его сбросили, он с трудом выбрался с поля, ибо не мог уже биться, и укрылся в чаще и Божьею силою сохранен был». Наконец-то мы узнаем некоторые подробности битвы. Вообще-то шесть часов непрерывного боя не выдержит никто. Не выдержали его ни простые воины, ни великий князь. Войско подалось под натиском татар, а раненый Дмитрий вообще сбежал с поля боя и спрятался в чаще. Но в восьмом часу побоища «ветер южный потянул из-за спины нам, и воскликнул Волынец голосом громким: «Княже Владимир, наше время настало и час удобный пришел!»». Тоже любопытный момент. Если южный ветер подул в спину нашему засадному полку, то он прятался не в дубраве к северо-востоку от поля боя, как принято в классическом сценарии «Руси защитник», а где-то на юге, прямо в тылу у татар, за Красным холмом. Нонсенс? Пожалуй, если бы не маленький нюанс: по версии Н. Бурланкова, о которой шла речь в сценарии «Мокрое место», во время битвы на реке Воже именно южный ветер должен был бы дуть в спину засадному полку, одновременно выполнявшему роль боевого охранения и ударившему в тыл ордынцам как раз с юга.

И вот тут-то Мамай «увидев свою погибель, стал призывать богов своих: Перуна и Салавата, и Раклия и Хорса и великого своего пособника Магомета». Интересно, этой тарабарщине мы тоже должны верить? Впрочем, она сама по себе весьма симптоматична, и у нас еще будет повод к ней вернуться. А пока не будем отвлекаться от сражения, в котором «…повернули поганые, и показали спины, и побежали. Сыны же русские, силою святого духа и помощью святых мучеников Бориса и Глеба, разгоняя посекли их, точно лес вырубали — будто трава под косой ложится за русскими сынами под конские копыта». Конечно, как можно преследовать разбитого и удирающего врага без помощи святых мучеников? «И многие погнались за ними и не догнали; потому что кони их утомились, а у Мамая свежи кони его, и ушел он от погони». Что ж, и святые мученики, оказывается, не всесильны.

По окончании битвы все, оставшиеся в живых стали дружно искать великого князя. «Два же каких-то воина отклонились на правую сторону в дубраву… и набрели на великого князя, избитого и израненного всего и утомленного, лежал он в тени срубленного дерева березового». В общем, если без экивоков, прятался Дмитрий Иванович, лежа за поваленным березовым стволом. Когда его нашли, поначалу то ли от страха, то ли с устатку (ну да, вроде бы раненый был) еле языком ворочал: «Едва проговорил: «Что там, — поведайте мне»». Но, как только узнал великий князь, что наша взяла, тут же, откуда силы взялись, быстренько встал на ноги и начал бодро говорить соответствующую моменту речь, а там и, как ни в чем ни бывало, вскочил на коня и продолжил ораторствовать уже верхом.

Войско победителей стояло «…за Доном на поле боя восемь дней, пока не отделили христиан от нечестивых. Тела христиан в землю погребли, нечестивых тела брошены были зверям и птицам на растерзание». Итак, восемь дней хоронили павших воинов, и вот уже почти восемь веков никак не найдут на Куликовом поле этих массовых захоронений. При похоронах был произведен подсчет потерь, которые оказались совершенно отличными от данных Летописных повестей: «Нет у нас, государь, сорока бояр московских, да двенадцати князей белозерских, да тринадцати бояр-посадников новгородских, да пятидесяти бояр Новгорода Нижнего, да сорока бояр серпуховских, да двадцати бояр переяславских, да двадцати пяти бояр костромских, да тридцати пяти бояр владимирских, да пятидесяти бояр суздальских, да сорока бояр муромских, да тридцати трех бояр ростовских, да двадцати бояр дмитровских, да семидесяти бояр можайских, да шестидесяти бояр звенигородских, да пятнадцати бояр угличских, да двадцати бояр галичских, а младшим дружинникам и счета нет; но только знаем: погибло у нас дружины всей двести пятьдесят тысяч и три тысячи, а осталось у нас дружины пятьдесят тысяч», из чего следует, что первоначальная численность объединенного московского войска составляла триста три тысячи человек.