Китайцы. Моя страна и мой народ - Линь Юйтан

скажут, что он «поет оперную арию». Мы и в самом деле смотрим на жизнь как на подмостки. Пьесы, которые мы любим, это комедии высшего класса, и неважно, проект ли это новой конституции, закон о гражданских правах, Комитет по запрету опиума или закрытие собрания. Мы всегда получаем удовольствие от всего этого, но мне хотелось бы, чтобы наш народ хоть иногда становился серьезнее. Наш юмор, помимо прочего, разрушает Китай. Не слишком ли много у нас звонкого смеха?! Ведь это все тот же смех с хитрецой, убивающий любые порывы энтузиастов и идеалистов.

Консерватизм

Описывая китайский характер, мы не можем обойти такое качество, как консерватизм, иначе картина будет неполной. Слово «консерватизм» вообще-то не должно содержать в себе упрека. Это определенного вида гордость, которая основана на удовлетворенности жизнью. Поскольку в этом мире у людей обычно весьма редко есть то, что достойно гордости и удовлетворения, консерватизм стал истинным признаком внутреннего богатства, завидным даром судьбы.

По сути своей китайская нация — это гордая нация, что становится особенно ясно, если принять во внимание всю ее историю, за исключением последних нескольких сот лет. Хотя в политическом отношении китайцы и в самом деле подвергались унижениям, но в области культуры они были центром великой и гуманной цивилизации, которая прекрасно сознавала свою уникальность, у нее хватало апологетов, располагавших набором разумных аргументов. В сфере культуры у нее был только один равновеликий соперник, представлявший другую точку зрения, — индийский буддизм. Между тем истинные конфуцианцы всегда относились к буддизму с некоторой долей пренебрежения. Ведь конфуцианцы бесконечно гордились своим Учителем и, как следствие, гордились своей нацией, гордились тем, что китайцы постигли нравственную суть жизни, тем, что они поняли сущность человеческой природы, тем, что решили проблемы жизни в ее этическом и политическом аспектах.

Здесь в определенном смысле есть своя логика. Потому что конфуцианство, разрешив для себя смысл человеческого существования, давало готовые ответы на вопросы сомневающихся в смысле жизни, и эти ответы удовлетворяли вопрошавших. Эти ответы, аргументированные, ясные и понятные, освободили людей от дальнейших размышлений и желания что-либо менять. Человек, естественно, становится консерватором, когда осознает, что получил то, что приносит ему пользу и имеет истинную цену. Конфуцианство не знало иных форм жизни и не считало их возможными. У людей Запада тоже хорошо организована социальная жизнь, и то, что лондонский полицейский, незнакомый с конфуцианской доктриной об уважении старых людей, поможет старушке перейти улицу, приводит китайцев в состояние шока.

Когда китайцы придут к пониманию того, что люди Запада обладают всеми конфуцианскими добродетелями, начиная с учтивости, законопослушания, обязательности, добросердечия, бесстрашия и кончая честным правительством, и что если бы Конфуций был жив, то одобрил бы поведение полицейского и продавца билетов в лондонской подземке, их национальная гордость очень сильно пострадает. В самом деле, многие вещи китайцам не по душе и кажутся им грубыми и варварскими, например: муж и жена идут под руку, отец и дочь целуются, поцелуи на экране, на сцене, на перроне вокзала — везде. Это вселяет в них уверенность, что китайская цивилизация стоит выше других. Но за рубежом есть и другое, например простые люди умеют читать, женщины умеют писать письма, там повсюду чисто (и это не наследие средних веков, как считают китайцы, а завоевание XIX в.), ученики уважают учителей, а английские дети всегда говорят старшим-: «Да, сэр». И это очень сильно впечатляет. А если еще добавить прекрасные шоссе, железные дороги, пароходы, отличную кожаную обувь, французские духи, симпатичных белокожих ребятишек, рентген, фотоаппараты, граммофоны, телефоны и т.п., то национальная гордость китайцев разобьется вдребезги.

Благодаря договорам об экстерриториальности и великодушному применению европейских сапог против китайских кули, из-за отсутствия закона, который преследовал бы за такое великодушие, утрата национальной гордости породила инстинктивный страх перед иностранцем. Прежняя гордость, достигавшая небес, развеялась как дым. Что касается криков и воплей иностранных торговцев о том, что китайцы могут-де ворваться на территорию концессий, то они лишь свидетельствуют о слабости этих торговцев и о степени их непонимания современного Китая. По поводу того, что европейцы используют сапоги против китайских кули, китайцы всегда испытывали справедливое возмущение. В этом нет никакого сомнения. Но если иностранцы считают, что китайцы дадут сдачи своим менее качественным сапогом, то они глубоко ошибаются. Если бы китайцы так поступили, они были бы не китайцами, а христианами. На самом же деле восхищение достижениями европейцев и страх перед их агрессией теперь обычное явление.

Состояние шока, которое китайцы испытывали не раз, способствовало зарождению ультрарадикализма, что, в свою очередь, привело к провозглашению Китайской Республики. Перемены были столь масштабны, что могли бы воодушевить разве что идиотов или вдохновенных провидцев. Это походило на строительство моста-радуги, по которому, как многие верили, можно попасть прямо на небо. Китайские революционеры 1911 г. и были этими вдохновенными безумцами. После поражения Китая в японо-китайской войне 1894—1895 гг. началась активная пропаганда модернизации страны. В то время были две группировки: сторонники конституции, стоявшие за ограничение прав монарха, и революционеры, которые стояли за республику. Левое крыло возглавлял Сунь Ятсен, правое — Кан Ювэй и его ученик Лян Цичао, который позднее оставил учителя и перешел на левый фланг политического спектра. Долгое время оба крыла вели сражения на страницах эмигрантской печати в Японии, однако вопрос, в конце концов, разрешился не в итоге этих баталий, а ввиду явной беспомощности маньчжурского режима, и китайцы по этому поводу испытывали прилив национальной гордости. За политическим радикализмом 1911 г. последовал литературный радикализм 1916 г., когда Ху Ши положил начало движению за новую китайскую литературу. Затем, в 1926 г., появился на свет идеологический радикализм и образ мыслей учителей почти всех китайских начальных школ обрел коммунистическую окраску.

Итак, Китай разделен на два военных лагеря — коммунизм и реакцию. Между молодым и старым поколениями возникла глубокая пропасть, и это достойно сожаления. Молодое поколение, склонное к размышлениям, считает, что в идеологии и во всей политической системе необходимы самые радикальные преобразования, а сторонники консервативно-реакционных взглядов встали на сторону властей. Нынешние консерваторы и реакционеры выглядят неубедительно, поскольку речь в основном идет о милитаристах и политиканах, чья личная жизнь далеко не соответствует конфуцианским идеалам. Вывеска «Консерватизм» служит лишь для маскировки лицемеров, стремящихся к садистской мести, дающей выход их ненависти к молодежи. Ведь, согласно конфуцианскому учению, надо уважать старость и власть. Яркий свет конфуцианской мысли вдохновил и тибетских лам на поиск у Будды защиты от японской агрессии. Смешение конфуцианских банальностей с обращенной к Будде Амитабе (Амитофо)