Роза Марена - Стивен Кинг

И тут еще одно случилось с ней впервые. Прежде чем она поняла, что делает, Рози обвила руки вокруг шеи Билла Стэйнера и поцеловала его.

— Спасибо! — воскликнула она. — Огромное спасибо!

Стэйнер смущенно рассмеялся.

— Ну и ну… На здоровье, — сказал он. — Насколько я помню, меня впервые обнимает покупатель в этих стенах. Нет ли здесь еще картин, которые вы хотели бы приобрести, леди?

Старый чудак в плаще — тот, кого Стэйнер называл Робби, — подошел поближе, чтобы рассмотреть картину.

— Учитывая, что собой представляют большинство хозяев комиссионных магазинов, это, вероятно, знамение свыше, — сказал он.

— Наверное, так, — кивнул Билл Стэйнер.

Она почти не слышала их. Она рылась в своей сумочке, ища завернутое в салфетку колечко. У нее ушло гораздо больше времени, чем нужно, на то, чтобы отыскать его, поскольку ее взгляд все время возвращался к картине на прилавке. Ее картине. В первый раз она с нетерпением думала о комнате, в которую переедет. Ее собственное жилье, а не просто койка среди многих других. Ее собственный дом и ее собственная картина, которую она повесит на стену. Это первое, что я сделаю, подумала она, когда ее рука наткнулась на бумажный сверток. Она развернула салфетку, достала кольцо и протянула его Стэйнеру. Но он даже не взглянул на него, а продолжал внимательно изучать картину.

— Это настоящее масло, не репродукция, — сказал он. — И я не думаю, что она хороша. Вероятно, поэтому ее и закрыли стеклом — кому-то пришло в голову слегка приукрасить ее. Что это может быть за здание у подножия холма? Развалины фазенды в саду?

— Я полагаю, это, должно быть, руины храма, — тихо сказал старик с чемоданчиком. — Возможно, греческого храма. Хотя трудно сказать наверняка.

Сказать было действительно трудно, поскольку здание, о котором шла речь, было скрыто зарослями почти по самую крышу. Пять передних колонн заросли виноградной лозой. Шестая лежала на земле, разбитая на куски. Около рухнувшего постамента лежала упавшая статуя, настолько закрытая зеленью, что можно было различить лишь гладкое белое лицо, уставившееся в гряды грозовых туч, которыми художник щедро разукрасил небо.

— Ага, — сказал Стэйнер. — Как бы там ни было, мне кажется, у картины неправильная перспектива — здание слишком велико для того места, где оно стоит.

Старик кивнул.

— Но это необходимая уловка. В противном случае ничего не было бы видно, кроме крыши. А уж про рухнувший постамент и статую тогда вообще забудь — они были бы совсем не видны.

Что касается Рози, то фон картины ее совершенно не занимал. Все ее внимание было приковано к центральной фигуре. На вершине холма, отвернувшаяся к руинам храма так, что зритель мог видеть лишь ее спину, стояла женщина. Ее светлые волосы были заплетены в косу, закинутую на спину. Одно из округлых предплечий — правое — охватывал широкий золотой обруч. Левая рука была поднята, и, казалось, она прикрывает глаза. Это было странно, учитывая предгрозовое небо без проблесков солнца, но все равно она, похоже, загораживала глаза ладонью. На ней было короткое одеяние пурпурно-красного цвета — тога, решила Рози, — оставлявшее одно кремовое плечо голым. Невозможно было определить, во что она обута: трава, в которой она стояла, доходила ей почти до колен.

— К какому стилю вы бы ее отнесли? — спросил Стэйнер. Он обращался к Робби. — Классицизм? Неоклассицизм?

— Я не отнес бы ее к выдающимся произведениям искусства, — с усмешкой сказал Робби, — но в то же время мне кажется, я понимаю, почему эта дама хочет приобрести картину. В ней есть какой-то эмоциональный заряд, очень своеобразный. Отдельные элементы классические — такое можно увидеть на старых стальных чеканках, — но чувство явно готическое. Да еще тот факт, что центральная фигура стоит, повернувшись спиной к зрителю… Я нахожу это странным. В общем… нельзя сказать, что молодая леди выбрала лучшую картину, но я, кажется, понимаю, почему она ее так поразила.

Рози по-прежнему почти не слушала их. Она находила в картине все новые и новые детали, приковывающие ее внимание. Например, темный фиолетовый шнурок, опоясывающий талию женщины и подходящий к фасону платья, и обнаженный сосок левой груди, виднеющийся из-под поднятой руки. Двое мужчин просто придирались. Это была чудесная картина. Она чувствовала, что может смотреть на нее часами, когда у нее будет свой дом. Так оно и будет.

— Ни названия, ни подписи, — сказал Стэйнер. — Разве что…

Он перевернул картину. Тусклыми, слегка осыпавшимися линиями на обратной стороне картонного задника углем были выведены слова: «Роза Марена».

— Ну, — неуверенно протянул он, — вот и имя художника. По-видимому. Хотя звучит довольно странно. Возможно, это псевдоним.

Робби покачал головой и уже открыл рот, чтобы заговорить, но потом увидел, что женщина, выбравшая картину, узнала о ней больше, чем он.

— Это название картины, — сказала Рози, а потом по причине, неведомой ей самой, добавила: — Меня зовут Роза.

Стэйнер уставился на нее, совсем сбитый с толку.

— Нет, конечно, это просто совпадение.

Не так-то просто, подумала она. Что-то в этом есть.

— Взгляните. — Она бережно перевернула картину и постучала пальцами по стеклу против тоги женщины на переднем плане. — Этот цвет — пурпурно-красный — называется розмариновым.

— Она права, — сказал Робби. — Художник или, что более вероятно, последний владелец картины — поскольку уголь стирается довольно быстро — назвал ее так, имея в виду цвет хитона этой женщины.

— Пожалуйста, — обратилась Рози к Стэйнеру, — мы можем закончить нашу сделку? Мне пора идти. Я уже и так опоздала.

Стэйнер хотел было спросить еще раз, не передумала ли она, но убедился, что нет. В ней ощущались следы былого унижения, и чувствовалось, что она с большим трудом избавилась от него, причем совсем недавно. У нее было лицо женщины, которая может принять искренний интерес и участие за издевательство или, быть может, за попытку обмануть, изменив условия сделки. Поэтому он просто кивнул и сказал:

— Кольцо за картину — прямой обмен. И мы оба расстаемся довольные.

— Да, — сказала Рози и от всей души улыбнулась ему. Это была первая настоящая улыбка, которая засияла на ее лице за последние четырнадцать лет, и в то же мгновение его сердце распахнулось навстречу этой улыбке.

— Мы оба расстаемся довольные, — повторил он.

5

Несколько секунд она постояла на улице. Пялила глаза на проезжающие мимо машины и чувствовала себя как в детстве после выхода из кинотеатра с отцом — будто в тумане. Мир реальных вещей воспринимался лишь половиной рассудка, а другая половина все еще пребывала в мире иллюзий. Но картина была вполне реальной; достаточно лишь взглянуть на пакет, который она держала слева под мышкой, чтобы не сомневаться в этом.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});