Майя. Загадки великой цивилизации - Дэвид Дрю

На первый взгляд, их искусство, чересчур экзотичное и уникальное, нельзя сравнивать с искусством Старого Света, однако, внимательно рассматривая наиболее выдающиеся творения майя, мы находим, что они абсолютно аналогичны самым ранним произведениям народов Средиземноморья в том, что касается мастерства художников и совершенства форм. Кое в чем, например, в умении тонко разрезать твердые горные породы или в умении составлять и отображать художественные композиции, майя, похоже, даже превзошли своих собратьев с Крита, из Эллады и других мест Средиземноморья.

В общем и целом, в начале XX века в ученых кругах окончательно утвердилось мнение о майя как о народе самобытном, необычном, но в чем-то походившем на другие высокоразвитые народы древнего мира. Цивилизацию майя теперь стали называть не иначе как классической. Помимо всего прочего, неясным и необъяснимым оставался факт странного ее упадка примерно к 900-му году н. э., что, конечно, добавляло ей изрядную долю таинственности и мистицизма и делало предстоящую работу по изучению этой цивилизации для последующих поколений ученых и исследователей более волнительной и интересной.

Утопия в джунглях

Кто-то может подумать, что наступивший на рубеже XIX–XX веков прогресс в науке и технологиях не оставит от загадок майя камня на камне. Однако этого не произошло. Более того, на каком-то этапе отношение к этой проблематике стало более романтизированным и даже мифологизированным.

Все изменилось сразу же после окончания Первой мировой войны. Великая эра исследователей-одиночек, исследователей-энтузиастов подошла к концу. Отныне за дело взялись крупные фонды, правительственные органы, университетские кафедры и другие общественные и коммерческие институты. Мы уже знаем, что инициатором в деле привлечения к исследованиям значительных сил и средств стал в 1890-х годах музей Пибоди. Однако в дальнейшем пальму первенства в этом деле перехватил Институт науки Карнеги в Вашингтоне. Под моральной и материальной эгидой института к организации новых полевых исследований приступил великий американский специалист по майя и предприимчивый археолог с талантом руководителя Сильванус Морли. Совместно с Эндрю Карнеги в 1920-х годах он затеял два больших исследовательских проекта: экспедиции в Чичен-Ицу и Вашактун. Морли лично руководил началом работ в Чичен-Ице, а позже организовал систематическое изучение природных ресурсов северного Юкатана. Что касается Вашактуна, то это был малоизвестный и неприметный городок майя, лежащий в труднодоступной лесистой местности в 40 километрах к северу от Тикаля. Между прочим, там была обнаружена стела, датированная 328 годом н. э. На тот момент это был самый древний из когда-либо найденных артефактов майя, и в 1926 году именно в этом месте было решено начать систематические раскопки, продолжавшиеся более десяти лет.

Работа в Вашактуне принесла чрезвычайно важные и полезные плоды. Письмена с датами, найденные во время раскопок, позволили восстановить хронологию развития этого города. Все монументы и здания с их архитектурными особенностями были точнейшим образом нанесены на карту. Что еще более важно — удалось установить хронологическую последовательность развития гончарного дела майя. Так, ученые определили четыре периода развития керамики, и это помогло в дальнейшем лишь по внешнему виду и некоторым особенностям найденных черепков судить о примерном возрасте находки. На тот момент считалось, что появление древнейшей керамики восходит к 500–600 годам до н. э.

Институт Карнеги тем временем деловито расширял ареал раскопок, и полевые работы начались в таких городах, как Тулум, Коба и Копан. Одновременно начали свою работу и другие учреждения: в городе Пьедрас-Неграс, например, развернула полевые работы команда из университета Пенсильвании; в Паленке вовсю «хозяйничали» мексиканские археологи, а чуть раньше начали свои раскопки в Лубаантуне и Пусилье сотрудники Британского музея.

Пышущий энергией и энтузиазмом Морли очень быстро, уже в 1920 году, опубликовал книгу «Письмена Копана», а в конце 1930-х он выпустил многотомный труд «Письмена Петена», ценность которого, прежде всего, заключалась в относительно точной хронологии становления майяских городов в гондурасских джунглях. Морли обстоятельно отнесся к своей миссии: он объявил, что награду получит каждый, кто принесет ему какой-нибудь артефакт с нанесенными на него иероглифами. Однако современные ученые выражают серьезные сомнения по поводу серьезности и достоверности опубликованных американцем трудов. Странно… Казалось бы — такой обстоятельный, профессиональный, с истинным американским размахом подход к выполняемой работе… В чем же дело? Во-первых, качество фотографий и рисунков Морли не соответствует стандартам, определенным Модели и Малером. Во-вторых, Модели хоть и не понимал иероглифов, но поставил дело так, что любой его помощник фотографировал и рисовал с абсолютной точностью и щепетильностью, чего не скажешь о Морли. Более того, американец просто игнорировал те части текстов, которые, как ему казалось, не были связаны с календарем, и вообще все знаки, которые не сопровождались датировкой. Естественно, у профессиональных ученых сложилось впечатление, что Морли намеренно относился с прохладцей к тем письменам, которые, по его мнению, никогда не будут расшифрованы.

Помимо сравнительной, описательной и практической археологии в те времена появился новый научный подход к изучаемой тематике. Это направление сегодня мы назвали бы этнографическим. Ученые начали пристально изучать современных им майя, их традиции, привычки и ритуалы, чтобы затем свои выводы и наблюдения экстраполировать на народ, живший здесь до испанского завоевания. В итоге выяснилось, что сохранились общие элементы в верованиях современных майя и их предков. Например, майя Северного Юкатана до сих пор обращались к богу дождя Чаку, когда их поля нуждались в поливе, а в высокогорье Гватемалы в некоторых индейских общинах все еще использовался 260-дневный священный календарь. Общее же впечатление ученых сводилось к тому, что майя в отличие от соседних народов очень религиозны — это касалось как католицизма, так и древних верований. Кстати, технологии современных крестьян в точности повторяли те, что когда-то описывал Диего де Ланда. Речь идет о так называемом подсечно-огневом земледелии, когда община вырубала и сжигала какой-нибудь участок леса, засаживала его культурами, а затем по мере уменьшения плодородности этого участка обрабатывался другой. Этот метод эффективен лишь при наличии обширных лесных массивов и относительно малой плотности населения.

Если Альфред Модели был воплощением истинного джентльмена из старой доброй викторианской Англии, то Эрик Томпсон являлся представителем современной, довольно близкой нам эпохи. Сын успешного доктора, он по окончании школы сразу же очутился в окопах Первой мировой. На войне Томпсон получил ранение, а по излечении отправился в далекую Аргентину, где работал ковбоем-гаучо на ранчо какого-то своего дальнего родственника. Вернувшись на родину, поступил на антропологический факультет Кембриджского университета, где впервые познакомился с трудами Модели. Вдохновленный его примером, и буквально влюбившись в историю и культуру майя, Эрик Томпсон решил присоединиться к экспедиции своего кумира, направлявшегося в 1926 году в Чичен-Ицу. Затем под эгидой Британского музея и Музея естественной истории в Чикаго он самостоятельно руководил раскопками в Британском Гондурасе, а с 1935-го и все последующие годы его научная деятельность была связана с вашингтонским Институтом Карнеги. Томпсон, без сомнения, стал блестящим ученым, одним их самых величайших исследователей майя. Настоящий археолог-практик, он заслуженно пользовался громадным авторитетом среди ученых и слыл большим знатоком майяской письменности. Томпсон также был образцовым этнографом: он не гнушался долгое время жить среди современных майя, подмечая все их традиции и особенности, наблюдая за всем укладом их жизни. Дружный со многими коренными жителями, в том числе со своими рабочими, Томпсон видел в них воплощение их далеких предков. Его описания общества майя классического периода — «как бы это могло быть» — основаны на личных наблюдениях за современными майя. Томпсон безошибочно полагал, что с приходом католицизма, электричества и радиоприемников в душевной и духовной структуре этого древнего народа не изменилось главным образом ничего.

Исследователь небезосновательно считал, что древние майя были совершенно безобидным, миролюбивым народом, жившим в структурированном, иерархическом обществе под сенью многочисленных городов-государств. Сами же города не являлись городами в нашем общепринятом смысле этого слова. Это были практически незаселенные церемониальные центры, управляемые жрецами-правителями. Похоже на то, что эти правители целыми днями занимались астрономией, предсказаниями и радением за свой народ, не забывая, конечно, время от времени собирать подати и мобилизовать своих подданных на военные или строительные свершения. Социально-общественная структура майя была довольно проста. Патерналистским обществом руководили мудрые и щедрые полубожественные правители, общавшиеся с «настоящими богами». Подданные, в основной своей массе крепкие крестьяне, жили в окрестностях и оставляли свои кукурузные поля в особенные — сакральные или праздничные — дни для того, чтобы явиться в город и поклониться богам. Дни эти предусматривались священным календарем, действовавшим по всему ареалу расселения майя. Представляется (по убеждению Томпсона), что и правители, и подданные были людьми простыми, скромными и глубоко религиозными. Все, о чем они писали на своих монументальных творениях, относилось исключительно к религиозным верованиям и, вероятно, к определенной части собственной истории. То, что мы называем политикой и обывательской, рутинной жизнью, в их писаниях не отражалось вовсе, так как не представляло для них интереса. Вероятность того, что майя могли описывать исторические события или деяния простых индивидуумов, по Томпсону: