Я рожден(а) для этого - Элис Осман

На всех Роуэн Омонди со своей подругой. Блисс Лэй.

ДЖИММИ КАГА-РИЧЧИ

– Гребаные папарацци напали на мою девушку, когда она шла на работу, а ты, мать твою, говоришь мне, чтобы я успокоился?! – Роуэн орет на Листера так громко, что тот отшатывается. – Отвали от меня, понял? Помочь он захотел. Да ты вообще представления не имеешь, каково это – о ком-то заботиться, сексоголик хренов!

Кажется, тот факт, что Листер стоит перед ним в одних трусах-боксерах и от него отчетливо разит травкой, только все усугубляет. Я пристально смотрю на Листера, намекая, чтобы тот убирался подобру-поздорову. Пусть не сразу, но он все-таки уходит из гостиной.

Прошлой ночью я почти не спал. Заперев дверь комнаты на замок, сперва проверил под кроватью, в шкафу и в ванной. Потом прошерстил все полки и углы в поисках скрытых камер. Так ничего и не нашел, но не успокоился. В итоге я просто забрался под одеяло и уставился в потолок. Честно говоря, я никогда не чувствовал себя в этой квартире как дома.

Не знаю, сколько я пролежал без сна, но разбудил меня грохот. Как выяснилось, это Роуэн в порыве ярости швырнул об стену один из телефонов: их с Блисс отношения стали достоянием общественности.

За всей шумихой, разумеется, стоял Дэйв, злобный журналист, которому мы сорвали интервью. Он решил нам отомстить и дал ход истории, интересовавшей его с самого начала. Ему было что предъявить публике. Фотографии с разных мероприятий, которые Роуэн и Блисс посещали вместе, с семейных праздников, даже с благотворительного концерта, на котором они познакомились.

Так что теперь Блисс Лэй стала темой номер один в британском твиттере.

Ладно. Что нужно делать, когда кто-то расстроен? Что люди делают, когда я сам расстроен? Честно говоря, обычно успокаивать приходится меня, так что я слабо представляю, как действовать в подобной ситуации. Никогда не слышал, чтобы Роуэн так орал. Он сам на себя не похож. Впрочем, у него всю неделю душа была не на месте.

Я подхожу и пытаюсь его обнять, но Роуэн стряхивает мою руку с плеча.

– Джимми, оставь меня в покое. Тут уже ничего не исправить.

С этими словами он падает на диван и снова набирает Блисс, заранее зная, что наткнется на автоответчик.

Ладно.

Я иду на кухню и завариваю чай на троих. Скорее всего, кроме меня, его пить никто не будет, но мне нужно чем-то занять руки. На часах 12:36. Как столько всего успело случиться за одну ночь? Как целый мир успел узнать о Блисс и Роуэне за пару часов?

До меня доносится странный скулеж. Через несколько секунд я понимаю, что это Роуэн плачет, уткнувшись в ладони. Теперь мне тоже хочется плакать. И еще сильнее – обнять его, хотя он вряд ли оценит.

– Откуда у Дэйва все эти фото? – спрашиваю я, ни к кому конкретно не обращаясь. Роуэн не отвечает.

Мы никому не можем доверять.

За нами следили. Не отставали ни на шаг. Дышали в затылок на закрытых вечеринках, на шоу, на концертах – везде.

Кто-то продавал наши фото прессе. Делился ими в блогах для сплетен и групповых чатах.

Кто-то пробрался к нам в дом. Они были здесь. Я их чую.

– Джимми, – тихо окликает меня Листер. Я подскакиваю от неожиданности. Слава богу, он надел худи.

– Что?

– Сесили прислала сегодня утром.

Он протягивает мне пачку листов. Пробегаю глазами верхний:

«Данный договор (здесь и далее именуемый Соглашением) между “КОВЧЕГОМ” (здесь и далее именуемым Исполнителем) и “ФОРТ РЕКОРДС” (здесь и далее именуемой Компанией) считается вступившим в силу ________20__г.».

Наш договор со звукозаписывающей компанией.

– Ты читал? – спрашиваю я Листера.

К моему удивлению, он кивает. Сомневаюсь, что он брал в руки книгу с тех пор, как сдал выпускные экзамены.

– Сложно было разобраться, – морщится он, – но я прочитал. По сути, тут то же, что и раньше, просто в тройном размере.

Я оглядываюсь на Роуэна, который по-прежнему сидит на диване, спрятав лицо в ладонях.

Наверное, сейчас я действительно ничем не могу ему помочь. Так что открываю контракт и внимательно вчитываюсь. Некоторые пункты выглядят вполне нормально. Или мне только кажется. Наш первый – и пока единственный – контракт я толком не читал. Нам тогда было по четырнадцать, и мы плохо разбирались в юридических тонкостях. Контрактом занимались наши родители (то есть в моем случае – дедушка) и юрист.

Но сейчас… Глаз цепляется за пункты, которые обязывают нас чаще давать интервью, ездить на более продолжительные гастроли – и писать музыку быстрее.

На чтение контракта у меня уходит добрых двадцать минут.

Я знал, что по новому соглашению нам придется усерднее заниматься делами группы, но это уже перебор. Теперь, когда все наши обязательства прописаны сухим официальным языком, они выглядят куда более реальными – и пугающими. Я слабо представляю, как с таким графиком мы найдем время хоть на что-то, кроме работы. Я и сейчас-то его с трудом нахожу. И с дедушкой вижусь от силы раз в два месяца.

– Что Сесили собирается с этим делать?

– Насколько я знаю – ничего, – пожимает плечами Листер.

Подписав контракт, мы обеспечим себе мировую славу. Но какой в этом смысл, если ради нее мы пожертвуем всем остальным?

– Мы можем просто отказаться. – Я принимаюсь нервно расхаживать по комнате. – Попросим их составить такой же договор, как раньше. Он нас вполне устраивал.

– И распрощаться с мечтой о покорении Америки? – спрашивает Листер. – Без этого контракта о Штатах можно забыть.

– Значит, пойдем в другую звукозаписывающую компанию.

– Ты правда думаешь, что там нам предложат другие условия? Везде будет одно и то же. «Форт Рекордс» хотя бы видит в нас людей. Для всех остальных мы инструмент для зарабатывания денег.

Я смотрю на Листера. Он сидит за кухонным столом и сверлит взглядом чашку с чаем. Я и не подозревал, что ему до всего этого есть дело. Роуэн притих. Он больше не плачет, но и лица тоже не поднимает.

– Это нечестно, – шепчу я.

Какой смысл быть «Ковчегом», если нас преследуют, оскорбляют, продают журналистам, отнимают право на личную жизнь – и никогда, никогда не оставляют в покое?

Все это время я не замечал, как крепко, до боли, сжимал в руке чашку. Когда я ставлю ее на стол, не рассчитав силы, керамические осколки разлетаются по всей кухне. Ладонь пронзает острая боль. Глубокий порез наливается кровью, и горячие капли бегут по запястью, чтобы мгновение спустя красными маками расцвести