Госпожа тюрьмы, или слёзы Минервы - Михаил Швецов

В середине плавания он опять возвращается к описанию чувства одиночества: «Одиночество!.. ты начало меня тревожить не на шутку. Я прекрасно понимаю разницу между одиночеством и изолированностью. В нормальных условиях я всегда могу покончить с изолированностью самым простым способом: достаточно выйти на улицу или позвонить по телефону, чтобы услышать голос друга. Изолированность существует лишь до тех пор, пока ты этого хочешь. Но одиночество! Полное одиночество невыносимо. Горе тому, кто одинок! Мне кажется, что одиночество наваливается на меня со всех сторон, непомерное, бескрайнее, как океан, словно сердце моё вдруг стало центром притяжения для этого «ничто», которое тогда казалось мне «всем». Одиночество…

В день отплытия из Лас-Палмаса я думал, что могу с тобой справиться, что мне нужно только привыкнуть к твоему присутствию в лодке. Но я был слишком самонадеян! В действительности не я принёс тебя с собой в океан — разве я или моя лодка могли тебя вместить?! Ты пришло само и овладело мной. Ничто не в силах разорвать кольцо одиночества; сделать это труднее, чем приблизиться к горизонту. Время от времени я начинаю громко говорить, чтобы услышать хотя бы свой голос. Но от этого только чувствую себя ещё более одиноким, терпящим бедствие в океане молчания» (там же, стр. 146–147).

Опыт Бомбара был продолжен немецким врачом Хансеном Линдеманом, предпринявшим два плавания в условиях, воспроизводящих обстановку потерпевшего кораблекрушение.

Христина Риттер находилась в изоляции более 60 суток. В книге «Женщина в полярной ночи» (1954) она сообщила о своих переживаниях. У Риттер возникли образы из прошлой жизни. В мечтах она рассматривала свою прошлую жизнь, как в ярком солнечном свете. Риттер как бы слилась воедино со вселенной и очень часто беседовала с Луной. У неё развилось состояние любви к этой ситуации, которое характеризовалось очарованием и галлюцинациями. Она неохотно покинула Шпицберген. Эта «любовь» напоминала собой состояние, которое испытывают люди при приёме наркотиков или находясь в религиозном экстазе.

Во всех случаях географической изоляции, будь то жизнь в одиночестве на острове, в Арктике или Антарктике, небольшой лодке или на плоту, у различных людей возникают необычные психические переживания, которые по своему феноменологическому характеру имеют много общих черт.

В 1895 г. В.Г. Короленко в рассказе «Без языка» в образной форме описал имевший место в действительности случай необычного поведения человека, попавшего в среду с чужим для него языком, обычаями и нравами. По клинической картине такие состояния укладываются в картину параноидного синдрома П.Б. Ганнушкин в своей книге «Острая паранойя» (1904) писал о том, что реактивные параноиды проявляются там, где по той или другой причине слабая, неустойчивая, внушаемая личность попадает в ложное, изолированное положение. …Имеются в виду военнопленные, попавшие в чужую среду без всякой возможности речевого контакта и заболевшие острым параноидом.

Интерес представляют работы Д. Мюллера — Хегемана (Шизофренические психозы и социальная изоляция. — в сб.: Актуальные проблемы психиатрии. — М… 1959, 259; К вопросу о психопатологии социально изолированных групп населения. В сб.: Актуальные вопросы психиатрии и невропатологии. М., 1963, 270), который изучал психопатологические картины, возникающие при относительной социальной изолированности с окружающими, например, когда оказывались поколебленными или в большей степени уничтоженными семейные и другие взаимоотношения. Он пишет: «Мы отметили у наших пациентов … настоящий голод по социальному контакту».

Наблюдавшиеся этим автором у лиц параноидные, а иногда и галлюцинаторные явления, как правило, выступали лишь как элементы переживаний угрозы и преследования и стояли в связи с установкой недоверия к окружающим людям. Наиболее трудно в дифференциальной диагностике этих состояний, по мнению автора, отграничить их от шизофрении (Как я благодарен этому автору, что он захотел озвучить то, чего избегают делать почти все остальные психиатры, пусть это и чисто академический интерес без каких-либо важных терапевтических последствий для больного — моя вставка)… Учитывая хорошо сохранившуюся аффективную жизнь, он поставил диагноз реактивного галлюцинаторно-параноидного психоза, близко относящегося к шизофреническому кругу.

Так как у больного нельзя было отметить аффективного распада, его заболевание было расценено как реактивный шизофренный психоз в начале инволюции….Критерием для определения границ шизофренического круга при этих условиях остаются: наступление эмоционального дефекта и единообразное, шубами, протекание болезни, без преобладания реактивных моментов.

…. Все члены семьи страдают резко выраженной тугоухостью… Изложенное свидетельствует, что полная изоляция в кругу семьи явилась патогенетическим фактором развившегося у больного параноидно-депрессивного психоза.

Наиболее чётко влияние изоляции на развитие психозов прослеживается у заключённых, вынужденных длительное время отбывать наказание в камерах одиночного заключения.

Один из первых, кто разглядел за внешним «благополучием» пенсильванской системы одиночного заключения все душевные муки и страдания людей, был Ч. Диккенс. Посетив в Филадельфии (штат Пенсильвания) одиночную тюрьму, он привёл её описание (СС. — М., 1955, 9): «Я считаю, — писал он, — это медленное, ежедневное давление на тайные пружины мозга неизмеримо более ужасным, чем любая пытка, которой можно подвергнуть тело; оставляемые им страшные следы и отметины нельзя нащупать, и они так не бросаются в глаза, как рубцы на теле; наносимые им раны не находятся на поверхности и исторгаемые им крики не слышны человеческому уху, — я тем более осуждаю этот метод наказания, что, будучи тайным, оно не пробуждает в сердцах людей дремлющее чувство человечности, которое заставило бы их вмешаться и положить конец этой жестокости» (с. 125).

Декабрист Зубков тягостные переживания в период своего заключения в Петропавловской крепости описал так: «Изобретатели виселицы и обезглавливания — благодетели человечества; придумавший одиночное заключение — подлый негодяй; это наказание не телесное, но духовное. Тот, кто не сидел в одиночном заключении, не может представить себе, что это такое» (М.Н. Гернет. История царской тюрьмы. — М., 1961, 1–3).

Революционер М.А. Бакунин в своих письмах, переданных секретно при свидании с родными, писал друзьям: «Ах, мои дорогие друзья, поверьте всякая смерть лучше одиночного заключения, столь восхваляемого американскими филантропами…Заприте самого великого гения в такую изолированную тюрьму, как моя, и через несколько лет вы увидите, что сам Наполеон отупеет, а сам Иисус Христос озлобится… Вы никогда не поймёте, что значит чувствовать себя погребённым заживо» (там же, стр. 430).

М.Н. Гернет (1961) пишет о том, что история одиночного заключения в царской тюрьме знает много случаев, когда вышедшие на свободу люди настолько сильно чувствовали себя отвыкшими от самостоятельного существования и политической борьбы, что кончали жизнь самоубийством.

История одиночного заключения знает много случаев, когда у людей наступал срыв высшей нервной деятельности и развивались реактивные психозы. По данным М.Н. Гернета, с 1826 по 1870 г. в Шлиссельбургской крепости за государственные преступления находилось 98 человек, из которых 26 умерли или заболели душевными болезнями.

Крупнейший психиатр прошлого столетия Крафт Эбинг считал, что «чрезвычайно строгая пенсильванская система келейного заключения, с наложением абсолютного молчания, устранением всяких впечатлений внешнего мира, конечно, может считаться причиной многих случаев помешательства».

Врачи Дельбрюк, Гутш и Кирн (цит. По А.Н. Бунееву, 1950), впервые описавшие психические расстройства в условиях одиночного заключения, полагали, что они имеют дело с самостоятельной группой заболеваний, обусловленных влиянием специфических вредностей строгой изоляции, и назвали её «тюремными психозами».

Однако с прогрессом психиатрических знаний (читай: государственной деспотии) выяснилось, что группа «тюремных психозов» не является отнюдь однородной. С одной стороны оказалось, что значительное число «тюремных психозов» относится к шизофрении. С другой стороны было установлено, что истинные реактивные состояния, возникающие в заключении, чрезвычайно разнообразны по своей клинической картине и генезу. Значительное число реактивных состояний, развивающихся в тюрьме, относится к истерическим реакциям.

Э. Крепелин (1929) выделил группу собственно «тюремных психозов», к которым он отнёс галлюцинаторно-параноидные психозы, протекающие при ясном сознании и возникающие обычно при длительном строгом одиночном заключении. Под влиянием лишения свободы, по его мнению, могут развиваться различные психические расстройства, из которых только часть может считаться характерной для рассматриваемых случаев… У лиц, заболевших этим психозом, Э. Крепелин не отмечал типичные выраженные истерические и дегенеративные стигмы. Поэтому, по его мнению, упомянутые психозы связаны с психотравмирующими факторами заключения, а не зависят от дегенеративной формы. Он указал, что перевод больного с «тюремным психозом» из одиночной камеры в общую камеру или психиатрическое отделение большей частью даёт быстрое выздоровление.