Последний магнат - Фрэнсис Фицджеральд

Он улыбнулся ей и подмигнул в знак того, что, хотя разговор потребует сейчас всего внимания, она отнюдь не забыта.

– Алло, – сказал он после паузы. Прислушался. Опять сказал: – Алло. – Нахмурился.

– Нельзя ли чуть погромче, – попросил он учтиво и затем: – Кто?.. Что еще такое?

Кэтлин увидела, что он раздраженно поморщился.

– Я не хочу говорить с ним, – сказал он в трубку. – Нет.

Он повернулся к Кэтлин:

– Представьте, там у телефона орангутанг.

Стару пространно стали что-то объяснять; он выслушал и повторил:

– Я не хочу говорить с ним, Лу. Мне нечем заинтересовать орангутанга.

Стар жестом подозвал Кэтлин к телефону и слегка отнял трубку от уха, так что и она услышала шумное дыхание и сиплое бурчанье. Затем голос:

– Это не липа, Монро. Он умеет говорить и как две капли воды похож на президента Мак-Кинли. Тут рядом со мной мистер Хорас Уикершем, у него в руках снимок Мак-Кинли…

Стар терпеливо слушал.

– У нас ведь есть шимпанзе, – сказал он, дослушав. – В прошлом году наш шимпанзе отхватил зубами солидный кусок от Джона Гилберта… Ну ладно, дай его опять. Алло, орангутанг, – сказал он раздельно, точно ребенку. И с удивленным лицом повернулся к Кэтлин: – Оранг ответил мне: «Алло».

– Спросите, как его зовут, – подсказала Кэтлин.

– Алло, оранг, – вот так игра природы! – а как тебя зовут?.. Молчит, не знает, как зовут… Послушай, Лу. Мы сейчас не ставим ничего в духе «Кинг-Конга», а в «Косматой обезьяне» орангутангов нет… Разумеется, уверен. Не обижайся, Лу, до свидания.

Ему было досадно – он совсем было настроился на важный разговор, выказал даже волнение и чувствовал себя теперь слегка смешным перед Кэтлин. Но она лишь огорчилась за Стара, и тем милее сделался он ей, что разговаривал не с президентом, а с орангутангом.

Они поехали вдоль берега обратно, под солнцем, бьющим теперь в спину. Дом, точно повеселев от их приезда, на прощанье выглядел уже приветливей, и жесткий блеск вокруг стал выносимей теперь, когда уезжали, когда оказались не прикованы к этой лунной слепящей поверхности. На повороте оглянулись – небо начинало розоветь за недочерченным контуром постройки, и мыс казался радушным островком, сулил в будущем приятные часы.

Проехав Малибу с его яркими домиками и рыбачьими баркасами, они вернулись в сферу обитанья горожан: у дороги теснились машины, чуть не громоздясь друг на друга, и пляжи были как бесформенные муравейники – только чернели несчетные мокрые макушки на глади моря.

Все гуще мелькало городское – одеяла, циновки, зонты, спиртовки, набитые одеждой сумки; это узники разложили свои узлы на пляжном песке. Море ждало Стара – пожелай он лишь, найди лишь примененье синей шири, – а покуда разрешалось этим прочим мочить свои ноги и ладони в прохладных вольных водоемах творческого мира.

Стар свернул с береговой дороги в каньон, поднялся на холмы, и пляжники остались позади. Въехав в предместье, они остановились у бензоколонки.

– Едем теперь обедать, – сказал Стар почти просяще, стоя у машины.

– Вас ведь ждет работа.

– Нет, на вечер у меня никаких планов.

Он чувствовал, что и у нее вечер свободен, спешить ей некуда.

Она предложила компромисс:

– Хотите, зайдем вон в ту закусочную?

Он поглядел туда с сомнением.

– Вы это всерьез?

– Мне нравятся ваши американские полуаптеки, полузакусочные. Мне в них непривычно так и странно.

Сидя на высоких табуретках, они ели томатный суп и горячие сандвичи. Это сближало больше, чем все предыдущее, и опасно обостряло тоску одиночества – они ощущали ее в себе и друг в друге. Вдвоем они дышали пестрыми запахами помещения, горькими, сладкими, кислыми, вдвоем вникали в тайну подавальщицы, у которой вершки волос были светлые, а корешки черные. Вдвоем созерцали потом натюрморт опустевших тарелок – ломтик маринованного огурца, картофеля, косточку маслины.

На улице уже смеркалось, и в машине было так естественно дарить ему улыбку.

– Огромное вам спасибо. Я чудесно прокатилась.

Дом ее был уже неподалеку. Вот начался подъем, и мотор на второй передаче заурчал гуще, возвещая приближение конца. В бунгало, карабкавшихся на холмы, горел свет; Стар включил фары. У него сиротливо тяжелело под ложечкой.

– Давайте условимся о новой поездке.

– Нет, – поспешно сказала она, точно ждала этих слов. – Я напишу вам письмо. Прошу прощения за все мои таинственные недомолвки, но я прибегала к ним именно потому, что вы мне так приятны. Вам бы надо меньше загружать себя работой. И надо бы снова жениться.

– Ну зачем вы об этом, – запротестовал Стар – Сегодня все в сторону, сегодня мы вдвоем. Для вас это пустяк, быть может, а для меня – важнее важного. Но мне бы не хотелось комкать разговор.

Не комкать – значило продолжить у нее дома, потому что они уже подъехали к крыльцу, – и она покачала головой.

– Простимся. Я жду гостей. Я вам забыла сказать.

– Никого вы не ждете. Но что поделаешь.

Он проводил ее до дверей и стал там же – след в след, – где стоял в тот вечер. Она поискала ключ в сумочке.

– Нашли?

– Нашла, – сказала она. Оставалось войти, но ее тянуло на прощанье вглядеться в него еще раз, и она повела головой налево, затем направо, ловя его черты в последнем сумеречном свете. Она промедлила, и само собою вышло так, что его рука коснулась ее плеча и привлекла к себе, в темноту галстука и горла. Закрыв глаза, сжав пальцы на зубчиках ключа, она слабо выдохнула «Ах», и снова «Ах», он притянул ее, подбородком мягко поворачивая к себе щеку, губы. Оба они улыбались чуть-чуть, а она и хмурилась тоже – в тот миг, когда последний дюйм расстояния исчез.

Когда же она отстранилась, то покачала опять головой, но скорее в знак удивления, чем отказа. Значит, вот к чему пришло, и сама виновата, где-то уже в прошлом виновата, но где же именно? Вот к чему пришло, и теперь ей с каждым мгновением невообразимей, тяжелей было оборвать сближенье. Он торжествовал; она сердилась, не виня его, однако; но не могла же она стать участницей мужского торжества, ведь это означало поражение. В нынешнем своем виде это – поражение. А затем она подумала, что если прекратить, прервать, уйти в дом, то поражение уничтожится, но не станет оттого победой.

– Я не хотела, – сказала она. – Совсем не хотела.

– Можно мне войти?

– О нет, нет.

– Тогда – в машину и едем куда-нибудь.

С облегчением она ухватилась за это «едем» – именно так, куда-нибудь, сейчас же прочь отсюда, – в этом уже был некий оттенок победы, как в бегстве с места преступления. И вот они в машине, едут под гору, и в лицо ей – прохладный легкий ветер, постепенно приводящий в себя. Все обозначилось четко, как черным по белому.

– Едем опять на взморье, к вам домой, – сказала она.

– Опять туда?

– Да, опять туда. И не надо слов. Я хочу просто – ехать.

Когда снова спустились к океану, небо покрывали облака, и у Санта-Моники машину обдало дождем. Свернув на обочину. Стар надел плащ, поднял парусиновый верх «родстера».

– Вот и крыша у нас есть, – сказал он.

«Дворники» пощелкивали на ветровом стекле уютно, как маятник высоких старинных часов. С мокрых пляжей снимались, возвращались в город хмурые автомобили. Потом «родстер» окунулся в густой туман, обочины зыбко расплылись, а фары встречных машин стояли, казалось, на месте – и вдруг ослепляюще мелькали мимо.

Оставив церемонную частицу себя позади, они чувствовали сейчас легкость и свободу. В щелку тянуло туманом; Кэтлин спокойным, неспешным, будоражащим Стара жестом сняла шляпку, положила на заднее сиденье, под брезент. Рассыпала по плечам волосы и, заметив на себе взгляд Стара, улыбнулась.

На левой, океанской, стороне размытым световым пятном прошел ресторан ученого морского льва. Стар опустил стекло, стал выглядывать, ища ориентиры; но через несколько миль туман рассеялся, и прямо перед ними оказался поворот к дому. В облаках забелела луна. По океану еще скользили отсветы заката.

Дом как бы подтаял слегка, – возвращаясь в изначальные песок и воду. Отыскав дверной проем, они прошли под каплющие брусья и ощупью, сквозь непонятные, в полчеловеческого роста, преграды, пробрались в единственную уже готовую комнату; там пахло опилками и мокрым деревом. Он обнял ее, в полумраке им видны были только глаза друг друга. Плащ лег на пол.

– Погоди, – сказала она.

Ей надо было минуту подумать. Происходящее было радостно и желанно ей, но не сулило ничего затем, и надо было вдуматься, отшагнуть на час назад, осмыслить. Она стояла, поводя головой влево-вправо, как раньше, но медленнее и неотрывно глядя ему в глаза. Она ощутила вдруг, что он дрожит.

Он ощутил это и сам и ослабил объятие. И тут же, с грубо-призывными словами, она притянула его лицо к своему. Затем, одной рукой обнимая его, движением другой руки и коленей скинула с себя что-то и отбросила ногою. Теперь он уже не дрожал, снова обнял ее, и вместе они опустились на плащ.