Утраченные иллюзии - Оноре Бальзак

- Условности нас разделяют,- сказала Ева, растроганная самоуничижением этой великой любви.- Вы богаты, а я бедна. Надобно сильно любить, чтобы стать выше подобных преград.

- Стало быть, вы меня еще недостаточно любите? - вскричал Давид, сраженный.

- Как знать, не воспротивится ли ваш отец...

- Отлично, отлично,- отвечал Давид.- Ежели дело только в моем отце, вы будете моей женой. Ева, моя милая Ева, благодаря вам я уже не чувствую тяжести жизни. Увы, я не мог и не умел выразить своих чувств, и это мучило меня. Скажите, любите ли вы меня хоть немного? И я найду в себе мужество и расскажу вам обо всем остальном.

- Право, вы меня совсем смутили; но раз мы доверяем друг другу наши чувства, признаюсь вам, что никогда в жизни не думала ни о ком, кроме вас. Вы для меня были человеком, принадлежать которому честь для любой женщины, и я, простая, бедная мастерила, не смела надеяться на столь высокую судьбу.

- Полноте, полноте,- сказал он, садясь на перекладину плотины, к которой они опять подошли, а они ходили взад и вперед, как безумные, по одному и тому же пространству.

- Что с вами? - сказала она, проявляя впервые то милое беспокойство, которое испытывают женщины о близком им существе.

- Мне хорошо...- сказал он.- Мысль, что жизнь обещает счастье, как бы ослепляет разум, подавляет душу. Почему я чувствую себя счастливее, нежели вы? - сказал он с грустью.- Впрочем, я знаю почему!

Ева взглянула на Давида кокетливо и вопросительно, как бы вызывая на объяснение.

- Милая Ева, я получаю больше, нежели даю. И я всегда буду любить вас сильнее, нежели вы меня, потому что у меня более причин любить вас: вы ангел, а я простой смертный.

- Я не такая ученая, как вы,- улыбаясь, отвечала Ева.- Я вас очень люблю...

- Так же, как Люсьена? - сказал он, прерывая ее.

- Достаточно, чтобы стать вашей женой, чтобы всецело посвятить себя вам и постараться ничем не огорчать вас в нашей общей жизни, и без того не легкой на первых порах.

- А вы заметили, милая Ева, что я полюбил вас с первой же нашей встречи?

- Какая женщина не почувствует, что ее любят? - спросила она.

- Позвольте мне рассеять сомнения, внушенные вам моим мнимым богатством. Моя милая Ева, я беден. Да, мой отец с легкой душой меня разорил; он строил свои расчеты на моем труде; он поступал со мною, как поступают с должниками многие так называемые благодетели. Ежели я разбогатею, то лишь благодаря вам. Это не слова влюбленного, но плод зрелых размышлений. Я должен вам открыться в своих недостатках, они огромны для человека, которому необходимо составить себе состояние. По своей натуре, привычкам, занятиям, к которым меня влечет, я плохой коммерсант и делец; однако ж разбогатеть мы можем только на каком-либо промышленном предприятии. Если я и способен открыть золотоносную жилу, я решительно не способен ее разработать А вы, вы из любви к брату не пренебрегали никакими житейскими мелочами, вы сумеете быть бережливой, полной терпения, осмотрительной, как истый коммерсант. Вы и пожнете то, что я посею. Наше положение,- уже давно я причисляю себя к вашей семье,- настолько угнетало меня, что я дни и ночи ломал себе голову, как бы нам разбогатеть. Знания в области химии и изучение нужд рынка натолкнули меня на ценное изобретение. Покамест я остерегусь что-либо обещать, я предвижу чересчур большие трудности. Как знать, не придется ли нам потерпеть еще несколько лет? Но все же я найду способы производства, над изысканием которых тружусь, не я один, но если я открою их первым, нам обеспечено огромное состояние. Я ничего не говорил Люсьену: у него горячая голова, пожалуй, еще навредишь ему; он, пожалуй, сочтет мои мечтания за действительность, возомнит себя вельможей и, чего доброго, еще войдет в долги. Поэтому храните мою тайну. Ваша нежность, ваша бесценная для меня близость - вот единственное, что может утешить меня в этих длительных испытаниях, а желание, чтобы вы и Люсьен жили в роскоши, придаст мне твердости и настойчивости...

- Я так и подозревала,- сказала Ева, прерывая его,- вы один из тех изобретателей, которым, как и моему бедному отцу, нужна заботливая жена.

- Стало быть, вы меня любите! Ах, не бойтесь сказать это мне, ведь для меня ваше имя - символ любви. Ева была единственной женщиной во всем мире, и то, что было для Адама материальной истиной, для меня истина нравственная. Боже мой! Ужели вы меня любите?

- Да-а,- сказала она, растягивая этот простой слог, точно манерой произношения желала выразить полноту чувств.

- Сядемте тут, дорогая,- сказал он, взяв Еву за руку и подводя ее к длинной балке, лежавшей почти у самых колес бумажной фабрики.- Дайте мне подышать вечерним воздухом, послушать кваканье лягушек, полюбоваться трепетным отражением луны на водной глади; дайте мне вобрать в себя всю природу, где каждая былинка дышит моим счастьем! Впервые природа предстает передо мною во всем своем великолепии, озаренная любовью, украшенная вами... Ева, моя возлюбленная! Вот оно первое мгновение ничем не омраченной радости, дарованное мне судьбой! Не думаю, чтобы Люсьен был так счастлив, как я!

Почувствовав дрожащую руку Евы в своей руке, Давид обронил слезу.

- Нельзя ли мне узнать тайну? - ласково спросила Ева.

- Вы имеете на то право потому что и вашего отца занимал этот вопрос, приобретающий теперь такую важность. И вот почему: с падением Империи почти во всеобщее употребление войдет бумажное белье благодаря дешевизне бумажной ткани в сравнении с полотняной. В настоящее время бумага еще вырабатывается из пенькового и льняного лоскута, однако ж это дорогое сырье и дороговизна его замедляет широкое развитие книгопечатания, что неизбежно для Франции. Но приток тряпья нельзя увеличить искусственно. Тряпье накапливается по мере износа белья, и население любой страны предоставляет его лишь в ограниченном количестве. Это количество может возрасти лишь с увеличением рождаемости. Для того, чтобы изменение в количестве народонаселения стало ощутимым, стране потребуется четверть века и подлинный переворот в нравах, в торговле или сельском хозяйстве. Итак, если нужды бумажной промышленности уже теперь превышают вдвое и втрое количество тряпья, которым располагает Франция, надобно пользоваться при изготовлении бумаги не лоскутом, а каким-либо иным сырьем. Выводы эти основаны на фактах, которые мы наблюдаем: ангулемские бумажные фабрики последние, где бумага еще изготовляется из льняного тряпья; и мы видим, что потребность фабрик в хлопчатобумажном тряпье, из которого составляется масса, возрастает с ужасающей неуклонностью.

На вопрос юной мастерицы: что он подразумевает под словом масса, Давид вошел в разъяснения относительно бумажного производства, и его соображения не будут неуместны в произведении, обязанном своим материальным бытием в той же мере бумаге, как и печатному станку; но это длинное отступление в беседе влюбленных только выиграет, если сперва мы вкратце изложим сущность дела.

Бумага, изобретение не менее чудесное, чем книгопечатание, для которого она служит основой, была известна с давних времен в Китае, откуда по тайным руслам торговли она проникла в Малую Азию, где, по некоторым преданиям, уже в 750 году существовала бумага из хлопка, переработанного в жидкую массу. Необходимость чем-либо заменить непомерно дорогой пергамент натолкнула на изобретение по образцу бомбицины (так на Востоке называлась хлопчатая бумага) бумаги тряпичной; они утверждают, что это изобретение было сделано в Базеле, в 1170 году, выходцами из Греции; другие говорят, что в Падуе, в 1301 году, итальянцем по имени Пакет. Итак, развитие бумажного производства шло медленно, и история его покрыта мраком; достоверно лишь, что уже при Карле VI в Париже вырабатывалась бумажная масса для игральных карт.

Когда бессмертные Фауст, Костэр и Гутенберг изобрели книгу, ремесленники, столь же малоизвестные, как и многие великие мастера той эпохи, приспособили производство бумаги к нуждам книгопечатания. Пятнадцатый век, столь могучий и столь наивный, наложил отпечаток наивности той эпохи не только на названия различных форматов бумаги, но и на названия шрифтов. Виноград, Иисус, голубятня, горшок, щит, раковина, корона - все эти сорта бумаги получили свое наименование в соответствии с водяными знаками, оттиснутыми посредине листа и изображающими виноградную кисть, лик спасителя, корону, щит, горшок; позже, при Наполеоне водяной знак на листе бумаги изображал орла: отсюда название бумаги большой орел. Шрифты же цицеро, блаженный Августин, большой канон получили свои названия по церковным книгам, сочинениям богословов, трактатам Цицерона, для напечатания которых эти шрифты впервые были применены. Курсив был введен Альдами в Венеции: отсюда и его название - италик. До изобретения машин для производства механическим способом бумаги неограниченной длины самыми крупными форматами были большой Иисус или большая голубятня,- последний служил, главным образом, для атласов и гравюр. Обычно формат печатной бумаги зависел от размеров доски печатного станка.