Маленькая демиуржка - Владарг Дельсат

class="empty-line"/>

Марк увидел детей… Они шли, как опытные бойцы, контролируя пространство вокруг себя, и улыбались. Дочка шла чуть позади мальчика, явно прикрывая ему спину. И улыбалась такой по-детски счастливой улыбкой, что Марк невольно улыбнулся сам. А потом была дорога домой, и по дороге Марк узнал, что случилось.

— Гарри живет с нами, — поставила Гермиона родителей в известность и повернулась к мальчику. — Возражения?

— Дамблдор? — спросил мальчик.

— На хрен Дамблдора, — ответила девочка.

— Хорошо, любимая, — согласился Гарри.

В машине дети сидели в обнимку, и выглядело это так естественно, что Марк не смог сделать замечание о приличиях. Предвкушая лицо жены, он улыбался. Вот уже и городок, в котором они живут. Мальчик подал девочке руку, шаря глазами по окрестностям. Гермиона улыбнулась ему, а внимательные глаза смотрели за спину Гарри. Внезапно со звоном в воздухе появилась белесая пленка, отделившая детей и Марка от… От чего?

Дети уже стояли напряженные и беззвучно что-то колдовали, судя по двигающимся палочкам.

— Не бойтесь, я просто поговорить, — донесся откуда-то голос.

— Мы не боимся, директор, но у меня вопрос, — с видимым спокойствием сказал Гарри. — Как зовут жену Грюма?

Появившийся старик с белой бородой эту шутку знал и спокойно ответил:

— Паранойя ее зовут.

— Ладно, — сказал Гарри. — Допустим, это действительно вы.

— Кто вы, дети?

— Пойдемте в дом, — произнесла Гермиона, снимая тихо звенящий щит.

Когда в доме все расселись по креслам, а Гермиона — рядом с Гарри, начался неспешный разговор.

— Директор, Омут достаньте, так проще будет.

— Так кто вы?

— Мы Гарри и Гермиона, — ответила девочка с молчаливого согласия Гарри, — этот оболтус дал себя убить в 98-м году, а я…

— А ты не смогла без него жить, — закончил все уже понявший Дамблдор, на что девочка только кивнула. — Хорошо, показывайте.

И на столе возник Омут памяти, в который дети начали отправлять свои воспоминания. Глядя, как на только что улыбавшихся лицах детей проступает боль, Альбус Дамблдор понимал, что сейчас он увидит последствия своих решений. И это будет больно. Внезапно Гарри сказал:

— Крестража во мне больше нет, директор, поэтому убивать меня теперь не нужно.

На что Дамблдор только вздохнул.

— А мы, мы можем посмотреть? — спросил Марк.

— Можете, — вздохнул Дамблдор.

Дамблдор посмотрел в глаза мальчику, который вернулся назад из ада, и просто кивнул. После чего вздохнул и, объяснив, как это делается, опустил голову в Омут. Перед ним возникли держащиеся за руки дети, рядом — родители Гермионы. Туман поблек. И появились картины.

Страшный тролль и Квирелл на первом курсе. Василиск и молодой Том на втором. Дементоры и открывшаяся правда на третьем. Обманом втянутый, чуть не погибший мальчишка, рядом с которым нет даже его, Дамблдора, — на четвертом. Пытки Амбридж, перипетии войны, поиск крестражей, опять пытки, побег, предательство друга, ад, бесконечный ад двух детей, которых хранила во всем этом только их любовь. Его тело, падающее с башни, и воюющие дети, защищающие замок, а взрослых почти нет. Взрослые сидят по домам, пока дети дерутся и умирают… Десятки детей, встретивших в тот день свой последний рассвет. Зеленый луч, призрачный вокзал… Тело Гарри на руках плачущего Хагрида, призрачный вокзал…

Взрослые вывалились из Омута как-то мгновенно, задыхаясь от горя и боли. Там, на их глазах, произошло такое, чему не было объяснения. Совсем не было, но Марк теперь понимал дочь гораздо лучше. Они выжили только потому, что любили друг друга — в волшебной палатке, в бою, на пороге смерти…

— Как же так? — спросил Марк у разом постаревшего директора. — Почему дети?

— У меня нет ответа на этот вопрос, — ответил Дамблдор. — Простите меня, дети, если сможете…

Его план никуда не годился, потому что после победы не будет ничего, даже смысла жизни. Дети погибнут… Зачем это все, если они погибнут? Спасибо за то, что открыли секрет Тома, теперь крестражи найти будет просто, а Гарри может жить нормальной жизнью. Одно дело планировать, не видя результатов, совсем другое — переживать это самому. Видеть, к чему привело то, что он напланировал. Смотреть в глаза почти сошедшей с ума от горя матери. Видеть растерзанных детей. Понимать, что вся эта кровь на его руках. Нет, этого не будет. И Дамблдор молча аппарировал.

А Грейнджеры обнимали детей, которые пережили так много и вернулись, чтобы попытаться все исправить. Вернулись, чтобы быть вместе навсегда. И взрослые люди, тоже немало повидавшие в жизни, поняли этих маленьких, но уже таких взрослых детей.

Кому-то трудно понять, как мы узнаем друг друга. По глазам. По усталости, прорывающейся на миг, по боли от потерь. По седой прядке на виске. По въевшимся привычкам, на которые уже не обращаешь внимания. Когда-то давно ветеранами называли тех, кто задавил фашистского зверя, сейчас же ветеранов много… Локальные конфликты, как их ни называй, войной быть не перестают. А ветеран ветерана всегда сможет понять. Даже если это мальчишка.

Этот месяц был лучшим месяцем их жизни. Они ездили во Францию, потом еще на море, потом в парки аттракционов. Взрослые люди пытались отогреть этих двоих, научить улыбаться, дурачиться и быть счастливыми. Ведь это так важно — быть счастливыми. Это очень важно — уметь так.

А потом был поезд, новые старые знакомства, Рон, Невилл, даже Хорек… Дети ходили по вагонам и встречали их. Живых, здоровых, улыбающихся, совсем юных. Распределение никого не удивило, только слова МакГонагал, пошедшей с ними впервые за историю факультета. «Семейные апартаменты». И просьбу — подождать с детьми до окончания школы. Были годы, счастливые годы учебы, с друзьями и приключениями, но не было того ужаса. Ни тролля, ни Квирелла, ни василиска… Ничего из того прошлого не было. Было счастливое окончание школы, красивые дипломы. Первый артефакт и первый пациент. И тошнота, и капризы, и слезы. И первый крик, первые сопли, первый зубик. Первая паника, первое «мама» и первое «папа».

— Теперь все хорошо будет, да?

— Да, солнышко, — улыбнулась наставница.

— Как это хорошо все-таки… Спасибо, Мия!

Время

— Достаточно будет трех