Венгерская рапсодия - Кэй Джейби

Я имею в виду нечто другое, – думаю я, и меня начинает бросать то в жар, то в холод. Как будто тебя сначала опускают в расплавленный свинец, а потом – в ледяную воду. В результате я, естественно, закалилась как сталь и не собиралась отступать, но я сама этого не осознавала, пока он не подтолкнул меня локтем.

– О чем? – спрашивает он, и тогда из меня вырывается все.

– О том, как сильно ты возбуждаешься, когда я говорю непристойности.

Он опускает голову. Ну, разумеется. Но, по-моему, сквозь учащенное дыхание я слышу Мэллори, потому что он на мгновение стал таким искренним и честным. И не слышится никакого осуждения. Просто шок, которым ребенок в песочнице обычно реагирует на плохое слово. То, которое никто не употребляет.

– Разве не так происходит?

– Я не сказал, что не так происходит, просто я…

– Потому что в противном случае мы могли бы поговорить о чем-нибудь еще. Например, о том, что я пришла к тебе в комнату, когда ты мастурбируешь.

Его лицо становится красным – в дополнение к открытому рту и выпученным глазам. Мне это отлично видно, хотя единственный источник света – незанавешенное окно, что само по себе удивительно. Думаю, он открыл новый оттенок смущения, назову его ярко-бордовый.

– Я не… занимался этим, – отвечает он, но все, о чем я подумала было: боже, он даже не может сказать это слово.

А сразу за этим: вот черт! Он врет. Он врет – значит, ты не ошиблась!

Он и правда мастурбировал, когда я постучала в дверь. Поэтому он был таким странным и не знал, что сказать. И поэтому теперь он избегает встречаться со мной глазами, но уже совсем иначе. Раньше он был равнодушным подонком, или, по крайней мере, таковым мне казался. А теперь он пытается скрыть, что его рука все еще под одеялом, поскольку, видимо, он поспешил ее накрыть.

– Если и занимался, в этом ничего такого нет, – говорю я, хотя, естественно, знаю, как он на это отреагирует. Кроме того, он даже дополнил выражение лица словами.

– Нет. Послушай, Мэллори, я правда считаю, что нам не следует об этом говорить пока… когда ты…

– Когда я что? – спрашиваю, потому что так легко вставлять эти внешне невинные комментарии между его словами.

Он предоставляет для них такие паузы, и мне, безусловно, становится интересно, намеренно ли он так поступает. Ждал ли он все это время, чтобы я начала произносить слова, на которые он не осмеливается.

– …не совсем одета, – заканчивает он, и взглядом оценивает, насколько «не совсем».

Догадываюсь, что не меньше, чем в джакузи, но тогда большая часть тела пряталась под водой. А эта ночнушка не закрывает ничего.

– И это проблема, потому что…? – помогаю я.

Я плохая, очень плохая. Потому что, когда я это говорю, моя рука скользит по ленточкам с оборками, которые соединяются у меня на груди. Словно, стоит ему только попросить, и они развяжутся.

– Ты знаешь, почему это проблема.

– Потому что тебя это сильно возбуждает?

Он переворачивается на кровати, словно его только что что-то укололо в спину. Одна рука, на матрасе, позволяет ему подняться, защищаясь от несуществующего раздражителя. Вторая – зловеще скрывается под одеялом, предоставляя огромный простор моему воображению.

– Я бы не стал употреблять это слово.

– Хочешь, чтобы я подобрала другое? У меня есть несколько: твердый, эрегированный, готовый войти в любую секунду.

– Я не… – начинает он, но замечает, что говорит слишком громко.

Он возражает почти криком и изо всех сил старается это исправить в процессе речи.

– Я не собираюсь этого делать.

– Не собираешься кончить? – спрашиваю я.

Хоть я и понимала, что делаю, клянусь, я не ожидала такой реакции. Как будто слово кончить – это оружие, вдруг приставленное к нежному месту. Он уклоняется от него; неровно дышит, не знает, как с ним быть. А лучше всего – то, что его глаза словно… закрылись на долю секунды. Как будто он закатил их, прежде чем снова овладеть собой.

– Не произноси это слово, – говорит он резко, остро, словно острые ножницы, режущие бумагу.

Хотя его лицо идет вразрез с его словами. По-моему, он почти дрожит и постоянно облизывает губы. Постоянно облизывает и облизывает, они сводят меня с ума, не говоря уже о нем.

– Мне подобрать другое?

Он поднимает свободную руку, длинные пальцы разжаты и напряжены, передавая универсальный сигнал – просто замолчи, прямо сейчас. Дай мне секунду.

– Я имела в виду, что могу спросить тебя о чем-нибудь другом? Например, ты был уже близко?

– Что?

– Ты был уже близко к этому, когда я вошла? Или ты только начал этим заниматься? – Я замолчала, чтобы считать эмоции на его лице. – Лучше, когда я так говорю? Побольше местоимений и поменьше значащих слов типа ты уже начал мастурбировать, когда я постучала в дверь?

– Знаешь, то, что я сказал тебе раньше, не значит, что я должен сидеть здесь и такое от тебя выслушивать.

Думаю, он хотел, чтобы в его голосе звучала обида или злость, но вышло совсем не так, возможно, потому что он ни на сантиметр не сдвинулся с места. И это его дыхание, из-за которого мускулистая грудь заметно и яростно поднимается и опускается.

– Так вперед, – говорю я, и от этого все становится только хуже.

Колебания подходят к его горлу, когда он смотрит на дверь, на лице застыла нелегкая дилемма: если он встанет, я воочию увижу то, о чем до сих пор только догадывалась.

Что у него сильная эрекция.

– Ты сейчас намеренно жестока.

– Нет, думаю, жестоко было бы сказать тебе что-то грубое типа: «Я бы хотела смотреть, как ты дергаешь свой твердый член, пока не кончишь на себя», – я снова замолчала, но на этот раз не для того, чтобы считать его эмоции, – думаю, сейчас я хочу усилить драматический эффект. – Или пока не кончишь на меня, потому что, знаешь, тебе стоит только попросить. Я бы сняла ночнушку, и ты смог бы просто… кончить мне на сиськи.

Он издает следующий звук:

– Оу.

Но больше никакого сопротивления. По-моему, он вообще про него забыл, где-то между словами кончить и сиськи.

– Или мне в рот. Ты это предпочитаешь? Предпочитаешь давать ей в рот, а когда она уже почти перестанет справляться, спуститься ниже.

– Хватит! Пожалуйста… замолчи на секунду. Я не могу… Я не… ты правда хочешь все это сделать?

Конечно, теперь я осознавала, что дразнила его. Эти слова служат для провокации, а видит бог, его реакция очень заметна. Настолько, что именно он делает все конкретным, хотя делает это через призму недоверия. Он не верит, что я на самом деле предлагаю то, о чем говорю, а кроме того…

Я не верю, что действительно этого хочу.