Сотни украденных жизней - Ирен Ресс

как мама уехала, его как подменили.

– Может быть, твой отец ему что-то рассказал.

– Возможно, но сейчас мы всё равно не узнаем.

– А что если проклятие перешло к нему?

– Тогда… – протянул он. – Я не знаю, что тогда. Мне нужно узнать, как уничтожить проклятье. Передавать его кому-то было бы таким же плохим решение, как водить за собой на поводке недрессированного крокодила или носить в кармане бомбу.

– Я сразу же подумала о том, что если Давид сделает то, что хочет, то может исчезнуть.

– А что если его нельзя уничтожить?

– Тогда лучше бы всей нашей семье просто умереть. Хоть я не хочу этого брату.

Мы уже довольно долго шли по лесу. Сначала – по хорошо вытоптанным дорожкам, потом – по едва заметным тропам, а под конец – по засохшей траве. Давид быстро выбирал, куда свернуть, как будто наугад. Для меня весь лес казался одинаковым, и я давно перестала понимать, что в какой стороне находится. На мои вопросы о правильности нашего маршрута Давид отвечал одно – что он уверен.

– Хочешь я докажу тебе, что всё здесь знаю? Отсчитай минуты четыре, и услышишь шум воды.

Я так и сделала, и примерно через это время и вправду что-то услышала. Я начала оглядываться, чтобы найти источник шума.

– Чуть выше есть ручей. Нам надо подняться, если хочешь увидеть.

Я, не оглядываясь на спутника, зашагала по склону и остановилась около ручья. Он встал сзади.

– Знаешь, я никогда не думала, что совсем рядом со мной, здесь в лесу, может быть настолько красиво.

Очень мелкий, но не узкий ручей пробирался среди камней, и редкие крупные красные листья плавали в нём.

– Летом здесь даже лучше. – он показал наверх. – Вот там, через деревья падает свет прямо на воду, а потом отражается, и она блестит. А сейчас тут серо и холодно. Пошли, нам ещё немного осталось.

Мы шли свозь густо расставленные деревья и, очень неожиданно для меня, прямо перед нами возник дом. Он стоял посередине большого круга, свободного от сосен. Рядом не было никакого другого забора, лес был им. Самому строению больше подходило название поместье или замок, чем просто дом.

– Заброшенный замок. – шёпотом сказала я.

– Хоть мой отец и ухаживал за домом, всё равно это всегда видно, когда никто не живёт. Например, вон там раньше были огромные клумбы, а сейчас их просто некому сажать. Или, пошли к входу, видишь на перилах крыльца пыль, просто потому, что некому за них держаться. Он спустился с крыльца и наклонился к фундаменту дома, расшатал кирпич и вытащил оттуда ключи.

– Всё-таки нет ни одного признака, что тут появлялся мой отец. – сказал он.

Давид распахнул дверь и сказал мне проходить. Передо мной появилась просторная гостиная. Всё было по канону: диванчик на тонких ножках, по бокам кресла, посередине ковёр и столик, впереди камин. И пол, и стены, и потолок – всё было светлое. Яркими были только занавески, но несмотря на это, они вписывались в интерьер. Давид позвал меня в комнату наверху и открыл её ключами.

– У меня раньше не было никакого права рыться в вещах дедушки, поэтому я заходил сюда только пару раз. Сейчас мне уже точно этого никто не запретит, так что я хочу просмотреть всё здесь.

Эта комната отличалаcь излишней нагромождённостью. Все полки были набиты как книгами, так и просто стопками разных бумаг. Я достала несколько, это были какие-то счета. Давид сразу подошёл к письменному столу, на котором стояла коробка с письмами.

– Это письма моего отца с дедом, кажется, когда он уезжал учиться в Германию.

Давид стал внимательно вчитываться и морщить лицо.

– Что такое?

Я подошла к нему и увидела, что письма были написаны не на русском. Семья Давида походила на дворян. Даже переписывались между собой на иностранном языке.

– Они в этих письмах опять ругаются. Дедушка настаивает на свадьбе отца с моей мамой и говорит, что он должен позаботиться о мальчике. Мой брат родился до свадьбы родителей. Дед о нём. Но здесь… Я не могу понять, почему отец так странно отвечает. Он пишет, что не понимает к чему это всё и зачем ему этот ребёнок. Видимо ещё тогда моего брата не слишком любили.

Сзади Давида на полу стояли холсты, которые меня заинтересовали.

– Кто рисовал?

– Тоже дед.

Большинство картин были обычными пейзажами в довольно мрачных, но глубоких тонах. Все кроме одной. На ней был изображён человек со светлым, сверкающим силуэтом. Его лица не было видно за мантией. Он поднимал свои длинные и широкие руки к небу, откуда светил белые свет. На заднем плане были какие-то маленькие яркие огоньки. С разных сторон, казалось, что они двигались.

– Твой дед был тем ещё мистиком. Выглядит так, будто он боготворил этого убийцу-колдуна, а не был им запуган или что-то вроде того.

– У моего дедушки был стокгольмский синдром? На самом деле я не знаю, что сказать. Я видел только его счастливую семейную сторону, так что не знаю ничего о его мировоззрении. Может и боготворил.

– Твоя семейка ещё хуже, чем моя.

– Вот видишь – мы с тобой одного поля ягоды. Но подожди, а что не так у тебя с родителями? Ты раньше просто ничего не говорила.

– Да глупости, неважно. Просто запомни, что они тоже все чокнутые. Вообще все в этом мире чокнутые.

– Точно. Поехавшие психи. Особенно есть тут одна девушка, которая разговаривает с призраками, и парень, который никак не отправится на тот свет.

– Да, особенно. А вообще, хватит разговоров. Мы не зря сюда так долго шли, так что должны найти что-нибудь. Хоть что-то.

Пока Давид продолжал читать письма, я открывала все книги и трясла, если бы там прятали что-то, оно должно было выпасть. Разных бумажек было слишком много, но на большинстве были лишь какие-нибудь списки покупок. Я не могла найти ни одной причины, зачем хранить этот хлам. Из одной старой и пыльной книги на пол вылетел жёлтый лист бумаги, вырванный из ежедневника или вроде того. На нём было крупным и резким почерком написано:"Поехать и потребовать деньги". Я вспомнила про счета и вернулась к ним.

Мало что понимая в этих бумажках, я всё же нашла кое-что интересное.

– А кем был твой дедушка?

– Учился на историка.

– Я про то, чем он зарабатывал?

Этот вопрос поставил Давида, как человека не особо задумывающего о деньгах и принимающего их за должное, в ступор.

– Я особо не знаю о его работе. Он