Штрафник, танкист, смертник - Владимир Першанин

В захваченном доте мы нашли отличный цейссовский бинокль. Он чудом уцелел, придавленный телом немецкого капитана. Бинокль оказался вещью гораздо более ценной, чем трофейный пулемет, автоматы, часы и запас диковинных консервов: сосисок, гусиного паштета, клубничного джема, которого я отродясь не пробовал. Расторопный Леня Кибалка успел переобуться в добротные немецкие сапоги, загрузил мешок не только харчами, но и бутылками с ромом и вином.

За разбитую батарею и взорванный дот никто нас не хвалил. Ожесточенная Курская битва была в самом разгаре, вели наступление несколько фронтов. Каждый день гибли тысячи людей. Уничтоженная немецкая батарея и дот в масштабах такого сражения были пустяком. Никто не обращал внимания и на наши потери. До вечера, пробивая оборону, рота потеряла пять танков — ровно половину техники. Правда, два из них ремонтники обещали к утру восстановить. Другие роты тоже понесли большие потери. На окраине полусожженного хутора замаскировали машины, копали могилы для десантников и танкистов. Погибших, как всегда, было много. Может, сто человек, а может, двести. Помню, что могилу рыли глубокую. Некоторые ребята, которых мы вытащили из сгоревших машин, превратились в головешки. Некоторые вплавились друг в друга и разваливались на куски. Лучше не вспоминать, как их вытаскивали и заворачивали в плащ-палатки. Ужинали трофейными консервами. Ребята принесли свежих огурцов. Хорошо выпили. Комбат Колобов тоже посидел полчаса с нами. Выглядел он подавленным. Наступление буксовало. За день мы продвинулись километра на четыре. Сколько нам полагалось пройти, точно не знаю, но приказ мы не выполнили. Командование решило продолжить наступление вечером, однако кончились боеприпасы, отстала батарея сопровождения, тяжелые самоходки СУ-122, вооруженные 122-миллиметровыми гаубицами. Мы на них сильно рассчитывали, но говорили, что их перебросили на другой участок. Зато не обошел нас замполит бригады вместе с капитаном Бутовым, начальником разведки, который в свое время звал меня к себе, а когда я отказался, обвинил в трусости. Прикатил он на новеньком американском бронетранспортере с крупнокалиберным пулеметом.

Кроме замполита, комсорга там было человек шесть охраны и молодой старший лейтенант из породы тех, кто трется возле начальства. Единственным человеком, которому я обрадовался, был комсорг. Он привез газеты, расспрашивал о прошедшем дне. Капитан Бутов переговорил с Таранцом, оглядел меня:

— Ну, как твой лейтенант?

— Что как? — удивился Таранец. — Я вместе с Волковым полгода воюю. Пушечный дот сегодня взорвал, гаубичную батарею под его командой уничтожили.

— И немцев батальон перебил, — ехидно подсказал Бутов. — Герой!

Антона Таранца, бывалого танкиста, трудно было вывести из себя. Не замечая подковырки, сказал, что первая рота поработала неплохо. Когда вышибали фрицев, может, сотню и положили. А по взводам не делили.

— Не принято у нас кроиться.

— У кого у вас? — в наступившей тишине спросил капитан.

— У танкистов, — вызывающе ответил Таранец.

Старлею нечего было терять. Командир танковой роты тот же танкист. Всегда вместе с ротой, которая только перед наступлением насчитывает десять машин. Пять машин мы потеряли. Если пригонят два отремонтированных танка, то их станет семь штук. Во втором батальоне, по слухам, и половины машин не осталось.

— А я уже не танкист, по твоему высокому разумению? — вскипел выпивший начальник разведки.

Мы все, снимая напряжение после боя, хорошо выпили. Конечно, Бутов, как штабной начальник, мог подсыпать говна любому из нас. Но опасно заводить человека, вышедшего из боя. А Таранец, кажется, уже завелся.

— Конечно, танкист, — подтвердил Антон, разливая спирт по кружкам. — Ты же на броне к нам подкатил, а не на велосипеде.

— Какой еще велосипед? Очумел совсем.

— Может, и очумел немного, — согласился Антон. — Когда обгорелые куски ребят в могилу опускали.

Напряжение снял замполит. Предложил выпить за погибших. Все встали. Старлей, адъютант или ординарец Бутова, начал было искать свою кружку, но Таранец погнал его:

— Иди… иди… здесь танкистов и десантников поминают. Жополизы в другом месте пьют. — Бутову это, конечно, не понравилось, но он промолчал. Вот так и пообщались. Хорошо принявший на грудь Антон обнимал меня:

— Эх, Леха. Жизнь собачья, и командиры некоторые хуже собак. Воевали нормально. Ты пригляди ночью за постами… и чтоб утром похмелиться чем было.

Поспать нам не дали. А насчет похмелиться? Мало кто из танкистов рисковал выпивать перед боем. На войне жизнь у нашего брата не слишком длинная, а пьяный — сгоришь, в буквальном смысле, как свечка. Реакция у пьяного замедленная. Хлебнешь и становишься живой мишенью. Только дураки или совсем безразличные к своей жизни люди этого не понимали.

Двинулись вперед, едва рассвело. С утра налетели «Юнкерсы-87» и безнаказанно высыпали груз сто- и двухсотпятидесятикилограммовых бомб. Вой сирен, мощные взрывы. Потом, как обычно, прострочили все из пулеметов. Два танка разбили вдребезги, а легкий БТ-70 перевернуло взрывной волной вверх гусеницами. Сгорели несколько грузовиков. Не успели перевязать раненых, как налетела вторая волна «юнкерсов».

Если первая группа пикировщиков вернулась на свой аэродром невредимая, то следующую девятку встретили наши истребители. Тупоносые «Ла-5» носились с огромной скоростью, сбили «юнкерс», отогнали других и ввязались в бой с восьмеркой «мессершмиттов». Мы, задрав головы, следили за истребителями. Один из «лавочкиных», дымя, шел в крутое пике. Мы кричали, махали руками, подбадривая его. Истребитель сумел выровнять полет метрах в ста от земли и пошел на восток. Другой «Ла-5», пробитый пушечными трассами, развалился в воздухе и горящими кусками рухнул на землю. Ни летчика, ни парашюта. Погиб пилот! Оставшиеся самолеты, расстреляв боезапас, пошли на свои аэродромы.

Нас догнала батарея СУ-122. Я их видел впервые. Ходовая часть — наша, от «тридцатьчетверок», массивная башня-рубка и короткоствольная гаубица, наполовину спрятанная в металлический кожух.

— Эй, самоходы. Где шатались? — спросил Колобов.

Командир батареи, рыжий старший лейтенант, ответил, что выполняли приказ в другом месте. Потом, рассыпавшись, по полю вместе наступали на поселок, который немцы приспособили под укрепленный пункт. Атака не получилась. С противоположной стороны поселка открыли огонь хорошо замаскированные 88-миллиметровки, из блиндажей и бронеколпаков били пулеметы. Уже на расстоянии полутора километров немцы подбили два танка. Пехота залегла, немного продвинувшись вперед. СУ-122 помогли мало. Во-первых, шли, отставая от нас метров на 300, стреляли издалека. Боезапас у них был небольшой, всего сорок снарядов. Летели увесистые чушки непонятно куда, с большим рассеиванием. Одна польза, что взрывались громко.

«Сушки» за нашими спинами отстрелялись без потерь, а бригада потеряла еще штук шесть машин. Некоторые танки горели. Тех, у кого была повреждена ходовая часть, добивали немецкие пушки. Тягач (молодцы ремонтники!) вытащил одну из подбитых «тридцатьчетверок». Заглянув внутрь, мы ахнули. Болванка, калибра 88 миллиметров, врезалась в основание танкового орудия, там, где башня дополнительно защищена бронированной подушкой и кожухом. Сто миллиметров брони не удержали десятикилограммовую болванку, выпущенную со скоростью более тысячи метров в секунду. Командира танка убило наповал, оторвав напрочь голову и руку. Сержант — заряжающий погиб от динамического удара. Когда мы его вытаскивали, переломанное тело было на ощупь как мешок, набитый обломками костей. Уцелели механик-водитель и стрелок-радист. Танк не загорелся лишь потому, что стреляли с большого расстояния, и болванка, пробив броню и тело младшего лейтенанта, истратила силу.

Остальные поврежденные танки немцы добили. Они сгорали и взрывались один за другим. Тяжкое зрелище! Из-за пяти сгоревших танков атаку бы не отменили. Но большое расстояние, с которого их уничтожали, заставило начальство (что случается крайне редко) приостановить наступление. Кроме того, еще две «тридцатьчетверки» попали на минное поле и получили повреждения. Мы стояли в леске, ожидая дальнейших команд. На дороге показалась полевая кухня. Повар считал себя в безопасности и гнал лошадь вовсю. Ему махали. Кто-то даже выскочил на дорогу. Кашевар, решив, что знаки подают самые голодные и нетерпеливые, продолжал настегивать лошадь.

— Урод! — сплюнул Федотыч. — Лошадь жалко.

Но лошади повезло. Повезло и кашевару. Этих, пристроившихся в тылу «воинов», мы не любили за сытые морды и воровство. Не секрет, что многие неплохо жили за счет постоянной убыли личного состава. Начальство хорошо подкармливали и сами не бедствовали. Немецкое орудие ударило по кухне не осколочным или фугасным снарядом, а тем, что было заряжено в расчете на танки. Котлы вместе с тлеющей печкой просадило насквозь бронебойной болванкой, оторвало колесо. Кинувшаяся в сторону перепутанная лошадь сбросила кашевара и подлетела прямо к нам. Федотыч поймал ее с ловкостью крестьянина, протянул кусочек сухаря. Но ей было не до еды. Серая в яблоках, немолодая лошадь вздрагивала всей шкурой. Механик не спеша обрезал постромки. Прибежал кашевар, в порванных, прожженных шароварах.