Тайна песчинки - Оскар Курганов

Хинт пригласил всех, кто приехал на семинар, побывать в лаборатории опытного завода.

— На десять минут, — сказал он, — по пути в зал заседаний.

Это была разумная идея — доставить в лабораторию рядовые силикальцитные блоки и при всем честном народе испытать их прочность. И не только прочность, но и все, что этот самый «честной народ» захочет. Пусть, мол, на семинаре торжествует язык цифр и фактов.

И вот все собрались в маленькой лаборатории, обступили лаборантку, стоявшую у приборов, приготовились записывать. Хинт и Ванаселья стояли вдали. Они уже много раз наблюдали такую картину — напряженные лица гостей, спокойный голос лаборантки, объявляющей: «тысяча двести…», всеобщее удивление, чей-то возглас: «поразительно», повторное испытание и тот же голос: «тысяча двести…» Кто-то говорит: «Подумать только! В два раза прочнее самого прочного бетона». Именно на такую живую реакцию ученых и инженеров рассчитывал Хинт, когда пригласил их в это утро в лабораторию.

Но вот проходит минута, две, пять минут. Лаборантка молчит. Все недоумевают, ждут, смотрят на нее, на стрелки циферблата.

— Что случилось? — спрашивает Хинт.

— Может быть, что-то случилось с прибором, — с явной издевкой сказал один из помощников Долгина, маленький и круглый, как шар, Михаил Шилин.

Все повернулись к Шилину — это была неуместная шутка. Дело в том, что эту фразу в лабораториях произносят в тех случаях, когда исследователя постигает неудача, и коллеги, чтобы как-то успокоить его, высказывают предположение об испорченных приборах.

— Почему вы молчите, Аля? — спросил Хинт.

— У нас уже давно не было таких блоков, — ответила лаборантка, — двести…

— Ну что ж, — усмехнулся Хинт, — были у нас и такие блоки… на испорченные приборы мы ссылаться не будем. Мы пригласим вас к концу дня, когда приготовим новые пробы.

— Специально отформованные? — спросил Шилин.

— Нет, тоже с конвейера, — ответил Хинт.

— Чем же эти плохи? — продолжал своим тенорком Шилин.

— Не знаю, Михаил Андреевич, — ответил Хинт, стараясь не раздражаться. — Я разберусь и доложу семинару.

Эту фразу Хинт произнес громко, чтобы слышали все его друзья. Хоть они и молчали, но были крайне поражены. Пригласить в лабораторию и так позорно провалиться!

— Кто доставил сюда эти блоки? — спросил Хинт у лаборантки.

— Янес, — ответила она.

Хинт побежал в цех, но Янеса там не нашел. Что же случилось? Неужели по ошибке в лабораторию принесли те опытные блоки, которые Хинт просил хранить, чтобы все помнили о пройденном пути, о достигнутых за эти годы успехах? Нет, не может быть. Янес был аккуратным человеком. Хинт ни в чем не мог его упрекнуть — он уже был назначен старшим мастером. Правда, был один момент, когда Хннт усомнился в добросовестности Янеса. Но то было минутное сомнение, не больше.

На завод тогда приехал Иоханнес Крут, весьма влиятельный в Таллине человек. Он был горячим сторонником широкого применения блоков из сланцевой золы. Крут даже написал кандидатскую диссертацию на эту тему. Он был искренне убежден, что силикальцит для новых эстонских домов непригоден. Потом, когда были сооружены десятки и даже сотни домов из силикальцита, Крут упрямо твердил, что сланцевая зола лучше, дешевле, выгоднее.

— Пусть нас рассудит жизнь, — говорил ему Хинт. — Она сама выбирает своих надежных спутников.

Но Крут не был фаталистом, он не доверял придирчивым вкусам жизненного опыта. Он нашел себе горячего сторонника — Алексея Ивановича Долгина. Именно опираясь на эту звучную и авторитетную в научных кругах точку зрения, Крут всеми возможными мерами тормозил развитие силикальцита, хоть и сохранял самые лучшие отношения с Хинтом.

Вот почему Хинт удивился, когда узнал, что Крут приехал на опытный завод, но не зашел к нему, а сразу же направился к Янесу. Янес провел Крута по всей технологической линии, по двору, мимо штабелей, новых и старых, добротных и бракованных блоков. Вот и все. На какое-то мгновение Хинт тогда задумался: что связывает Крута и Янеса? Крут, конечно, знает о прошлом старшего мастера. Почему именно он сопровождал его по заводу?

Но потом обычная вера в людей, в их добропорядочность быстро вытеснила это минутное сомнение.

Теперь Хинт вспомнил о нем. Нет ли какой-то связи между визитом Крута, его дружбой с Янесом и той бедой (Хинт считал это бедой), которая приключилась нынче утром в лаборатории? Откуда взялись эти старые бракованные блоки?

Тем временем на семинаре уже делались далеко идущие выводы об ошибках Хинта, о его стремлении ввести в заблуждение не только ученых, но и государственных деятелей, от которых зависели перспективы развития силикальцита. Кто-то предложил даже создать следственную комиссию.

Факты были против Хинта. Он хотел как-то спасти положение, вышел на трибуну и предложил повторить формовку конструкций. В это время слово попросил Янес.

— Я должен признаться, — сказал он, — что два года помогал Хинту обманывать государство. Силикальцит ничем не лучше обычного силикатного кирпича.

Он оперировал какими-то расчетами, по всей видимости не им подготовленными.

Хинт сидел и молчал. Он думал в эту минуту не о грозившей катастрофе, не об ударе, нанесенном ему людьми, которым он доверял. Нет, он вспоминал в эту минуту немецкий лагерь, властный, повелительный голос капо. Конечно, Юрий прав, он слишком доверчив. Люди все чаще и чаще пользуются этой доверчивостью. Почему Янес пришел к нему? Может быть, у него были самые благие намерения, он действительно хотел искупить свою вину и помочь ему, Хинту. Но он не учел, что человек, согласившийся стать в тяжкую годину надзирателем в фашистском лагере смерти, человек, издевавшийся над заключенными, хоть он и сам, в сущности, был заключенным, рабом эсэсовцев, — такой человек не мог быть ни порядочным, ни честным. Какие у него могли быть принципы? Что ему силикальцит? Разве он посвятил ему, как Хинт, столько лет упорного труда, столько мучительных раздумий? Конечно, Янес без малейших колебаний предал его. Теперь участники этого семинара могут вернуться на свои заводы и рассказать о его ошибках, об обмане. Именно этого добивался Долгин или те его помощники, которые приехали на семинар. А он, Хинт, хотел сразу же после семинара, опираясь на его научный авторитет, предложить сооружать многоэтажные силикальцитные дома. Такой эксперимент открыл бы силикальциту дорогу во все наши крупные города. Но после того, что произошло на семинаре, мысль эта показалась Хинту абсурдной.

В это время к нему подошел Ванаселья и сказал:

— Я выяснил — Янес принес старые, бракованные блоки.

— Конечно, конечно, — как бы не слушая Ванаселья, ответил Хинт.

На следующий день удалось исправить «ошибку», сослаться на чью-то злую волю. Хинт, конечно, не назвал имени Янеса. Он никого не хотел посвящать во всю историю их взаимоотношений. Это было бы слишком глупо и наивно. Он просто сказал, что при более строгой технологии можно выпускать конструкции более высокой прочности. Но тень на силикальцит и на Хинта все же была брошена.

Эта тень долгое время следовала за Хинтом.

— Как же так, — прервал я Хинта, — неужели ваши неутомимые противники ни разу не вступили с вами в научный спор — открытый, честный, аргументированный?

— Нет, — сказал Хинт. — К сожалению, мне пришлось сталкиваться с ними только на ведомственных обсуждениях силикальцита, в маленьких конференц-залах или в научных аудиториях.

Два параллельных потока как бы несли на себе груз силикальцитных проблем. Первый — общественный, гласный и, в общем, одобрительный; другой — скрытый, коварный, злобный, придирчивый.

Десять лет Хинт вел эту битву. Конечно, он не мог бы выдержать, если бы был один. У Хинта были помощники. Это не только Лейгер Ванаселья, Виктор Рюютель, Ханс Тоомель, Владимир Клаусон, — десятки молодых ученых. Хинта поддерживали люди, которых он мало знал. И как бы живым олицетворением этой опоры был Александр Белкин.

Молодой инженер, худой и высокий, с воспаленными глазами, чем-то напоминал фанатика. Он готов был защищать Хинта в любое время. Иногда Хинт даже боялся этой защиты: она была слишком резкой, категоричной. Во всяком случае, в самые трудные моменты Белкин был непоколебим, тверд в своих убеждениях. Он настаивал на том, чтобы силикальцит стал продуктом массовым, промышленным. Но как это сделать? Как добиться этой массовости? Для этого нужно построить большой завод. Кто даст на это деньги?

— Вы забываете, — говорил ему Хинт, — что при утверждении проекта будет привлечен такой человек, как Долгин. Уж он-то сумеет доказать, что такой завод — это безумная трата народных денег.

— Все-таки попробуем, — настаивал Белкин.

Вскоре он сообщил, что идея крупного механизированного силикальцитного завода находит самую горячую поддержку. Дело в том, что Белкин сооружал дома на всей линии железной дороги от Ленинграда до Москвы. Белкин доказал, что если будут использованы песок, известь, которыми так богаты эти места, то железнодорожные дома будут дешевыми и сооружаться они будут с необычайной быстротой. Он добился поездки в Таллин всех, кто имел отношение к разработке и утверждению проекта нового завода. И в то время, когда Долгин и его помощники как будто торжествовали победу, в тиши маленького барака в Лодейном Поле рождался проект большого силикальцитного завода.