Обсидиановая бабочка - Лорел Гамильтон

– Маркс не сможет раскрыть это дело, – сказала я.

– В смысле не сможет без тебя?

– Не обязательно должна быть я, но кто-то с тем опытом, который здесь нужен. Убийца – не человек. Обычные полицейские методы здесь недостаточны.

– Согласен, – сказал Эдуард.

– Маркса надо заменить.

– Я над этим поработаю, – сказал он и улыбнулся. – Может быть, с тем симпатичным детективом Рамиресом, который был сражен твоим обаянием.

– Эдуард, не лезь.

– У него преимущество перед обоими твоими любовниками.

– Какое? – спросила я.

– Он человек.

Хотелось бы мне поспорить, да деваться некуда.

– В чем ты прав, в том прав.

– Ты со мной согласна? – Он был удивлен.

– Ни Жан-Клод, ни Ричард не люди. Рамирес, насколько мне известно, человек. О чем тут спорить?

– Я тебя дразню, а ты отвечаешь серьезно.

– Ты себе не представляешь, какое отдохновение было бы иметь дело с мужчиной, которому я нужна сама по себе, без всяких макиавеллиевских планов.

– Ты хочешь сказать, что Ричард строит заговоры у тебя за спиной, как и вампир?

– Скажем так: я уже не знаю, кто здесь хорошие парни, Эдуард. Ричард стал пожестче и посложнее из-за своей роли Ульфрика, Царя Волков. И прости меня Бог, частично потому, что я этого потребовала. Он был для меня слишком размазня, вот и стал пожестче.

– И тебе это не нравится, – заключил Эдуард.

– Нет, не нравится, но поскольку я тут тоже виновата, ругаться за это трудно.

– Так брось их обоих и закрути с какими-нибудь людьми.

– У тебя все так просто получается.

– Трудно только то, что ты делаешь трудным, Анита.

– Брось своих парней и встречайся с другими – вот так просто.

– А почему нет? – спросил он.

Я открыла рот, уверенная, что у меня есть ответ, но оказалось, что хоть убей, а я не знаю, что сказать. Почему не закрутить с другими? Потому что и без того люблю двух мужчин, и это уже слишком много, чтобы еще добавлять. Да, но каково было бы с человеком, который всего лишь человек? Кто не будет пытаться использовать меня для усиления своей власти, как Жан-Клод. И Ричард, и Жан-Клод жались к моей человеческой сущности, как к последнему огню в мире, когда все остальное уже – лед и тьма. Особенно цеплялся за это Ричард – вроде бы как подруга-человек возвращала ему самому статус человека. Хотя в последнее время спорный был вопрос, насколько я человек. По крайней мере Ричард был человеком, пока не стал вервольфом. Жан-Клод был человеком, пока не стал вампиром. Я впервые увидела душу в десять лет, это было на похоронах моей двоюродной бабушки. Первого своего мертвеца я подняла случайно в тринадцать лет. Из всех троих я одна никогда не была человеком до конца.

И каково оно будет – встречаться с «нормальным»? Хочется ли мне знать? И я с потрясением поняла: да, хочется. Мне хотелось пойти на нормальное свидание с нормальным мужиком и делать то, что нормально, хоть раз, хоть временно. Я была любовницей вампира, подругой вервольфа, королевой зомби, а последний год я стала изучать магию ритуалов, так что можете сюда добавить – ученицей ведьмы. Странный и жутковатый был год даже для меня. Я объявила перерыв в романах с Ричардом и с Жан-Клодом, потому что мне нужно было передохнуть. Они меня подавляли, и я не знала, как это прекратить. И какой вред был бы от одного свидания с кем-то другим? Что, мир после этого рухнет мне на голову? Наверное, нет, но сам факт, что я в этом не уверена, означал, что мне надо бежать подальше от Рамиреса и любого симпатичного парня, который меня пригласил бы. Я должна была бы сказать «нет» и сказала бы «нет». Так почему же в каком-то уголке души вертелось «да»?

12

Только когда Эдуард стал уже искать место на каменной парковке за «Лос-Кватес», я догадалась, что это мексиканский ресторан. Название должно было подсказать, но я не обратила внимания. Если моя мать и любила мексиканскую еду, то прожила она слишком недолго, чтобы передать эту любовь мне. Блейк – английская фамилия, но до того, как мой прадед прошел Эллис-Айленд, она звучала как Блекенштейн. Мое представление о национальной кухне – это шницель по-венски и квашеная капуста. Человеку с моим отношением к мексиканской и юго-западной кухне в эту часть страны попадать не рекомендуется.

Задний вход вел в длинный темноватый коридор, но в самом ресторане было светло от белых оштукатуренных стен: светлые драпри на стенах, яркие вымпелы с потолка и повсюду связки сушеного чили. Очень туристское место, а это обычно значит, что еда вряд ли подлинная или очень хорошая. Но большинство посетителей были латиноамериканцы, а это внушало надежду. Если ресторан нравится соответствующей этнической группе, еда будет настоящей и вкусной.

К нам подошла женщина испанского вида и предложила нам пройти к свободному столику. Эдуард улыбнулся и ответил:

– Спасибо, но я вижу людей, которые нас ждут.

Я посмотрела в ту сторону и увидела в кабинке Донну с двумя детьми – девочкой лет пяти-шести и мальчиком лет этак двенадцати-тринадцати. Чутье ли сработало, но я готова была поспорить, что меня сейчас представят ее детям. Представят потенциальным приемным детям Эдуарда. Как вам это? По мне – так не очень.

Донна встала и улыбнулась Эдуарду такой улыбкой, что любой другой растаял бы на месте. Не в сексе было дело, хотя он тоже отражался в этой улыбке. Она излучала тепло, полное доверие, на которое способна лишь настоящая любовь. Такая первая романтическая любовь может прожить недолго, но если она остается – ой-ой-ой! Я знала, что Эдуард, наверное, смотрит на нее такими же глазами, но это было не взаправду. Не от души. Он лгал глазами – искусство, которому я научилась только недавно и слегка жалела, что научилась. Одно дело – знать, как надо врать, но чтобы при этом глаза не говорили, что верить тебе нельзя… Бедная Донна, ей с нами обоими иметь дело.

Девочка метнулась из кабинки и побежала к нам, расставив руки, каштановые косы мотались взад-вперед. Она радостно взвизгнула «Тед!» и бросилась к нему в объятия. Эдуард подхватил ее и подбросил к потолку. Она засмеялась радостно и громко, как обычно смеются дети, будто весь мир от них сочится радостью. Потом мир учит их смеяться тише, спокойнее – всех, кроме тех, кому очень повезет.

Мальчик только смотрел на нас. Такие же темно-каштановые, как и у сестры, волосы, только коротко стриженные, вихрами нависающие над глазами. А глаза были карие, темные, недружелюбные. Эдуард сказал, что мальчику четырнадцать, но он был из тех детей, которые с виду выглядят младше. Он мог бы легко сойти за двенадцатилетнего. С угрюмым и сердитым видом мальчик смотрел, как обнимаются Донна и Эдуард, и девочка при этом оставалась на руках у Эдуарда, так что объятие было семейным. Эдуард что-то шепнул на ухо Донне, отчего она засмеялась и отодвинулась, покраснев.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});