Когда соборы были белыми. Путешествие в край нерешительных людей - Ле Корбюзье

походкой. Живительное зрелище деятельности и удобства. В это светлое свежее утро Рокфеллер-центр, четкий, строгий, возвышающийся на свои три сотни метров, свидетельствует о порядке, почтении – то есть о величественности. Работать здесь означает уважать себя, уважать здоровую иерархию, сотрудничать. Вестибюли переполнены, лифты работают в этой горизонтальной массе, как мощные насосы. Действительно, business создал достойную себя оправу. Утренний девятичасовой Нью-Йорк буквально вгрызается в новое время.

17

Феерическая катастрофа

Нью-Йорк – это явление мирового значения. Я уже говорил: первое место в мире в масштабе нового времени, эпохальная стройка. Всего двадцать лет назад Нью-Йорк был всего лишь странным городом «людей оттуда»; на людей и их город смотрели не без суровости и говорили: «там, в Америке». А мы чувствовали себя совершенно спокойно в своих делах и мыслях в масштабе вечности. Но вот мир взорвался; он преисполнился жизненной силы и гноя. Извержение затопило вселенную, извержение гноя и жизненной силы. Нью-Йорк, сильный, гордый самим собой, в период prosperity или depression, похож на длань, простертую над головами. На руку, пытающуюся придать форму содержанию настоящего времени. Нью-Йорк обладает стилем, собственным стилем, он созрел настолько, чтобы приобрести стиль. В нем не только взъерошенность, но и достоинство. Дух проявляет себя; он царит по всей длине Пятой авеню; люди, магазины, товары, архитектура достигли состояния, свидетельствующего о величии, крепости и здоровье. Город полон жизни; а она здесь неутомимая. Площадь Оперы в Париже по сравнению с ней всего лишь реликт.

Американцы скажут вам: «Нью-Йорк – это не Америка». Они ясно это ощущают, они лучше чувствуют себя в Новой Англии, в городе мысли и созерцания Бостоне. И в соперничающем с Нью-Йорком Чикаго. И в несметных «американских» городах (о да, с одинаковой прямоугольной сеткой улиц, одинаково неистовых, одинаково деятельных). А еще в разнообразии этой огромной территории, по сравнению с которой площадь Франции представляется не больше носового платка: Север и снег вдоль границы с Канадой; Юг и постоянная жара во Флориде – в Майами – пальмы и морские и спортивные курорты; Новый Орлеан с чернокожими и с интенсивными перевозками по Миссисипи. Затем бескрайние хлебные поля – насколько хватает глаз – у подножия Скалистых гор. Каньоны. И наконец, на самом краю, их рай: Калифорния и выход к Тихому океану, Гавайские острова с новыми развлечениями. Напротив Китай. Американцам хорошо в их коттеджах в колониальном стиле – высококачественная архитектура выражает здоровый дух, открытую и честную жизнь.

Нью-Йорк – они это отлично понимают – имеет нечто дьявольское. Нью-Йорк не американский город. Это столица мира, не имеющего границ. Если я достаточно крепок, чтобы делать здесь свое дело, я вправе стать ньюйоркцем. Однако при этом не стану американцем!

Для путешественника Нью-Йорк – это факт поездки. Чтобы проникнуть в американскую жизнь – подлинную – потребуются годы, настоящая экспедиция. Сейчас я вас удивлю: американцы не знают Америки – страна слишком велика. У них нет ни повода, ни времени, ни средств, ни единой истинной причины путешествовать по своей стране. Но и жители Нью-Йорка тоже не знают своего города. Нью-Йорк слишком велик, а в сутках всего двадцать четыре часа. Это у нас, путешественников, есть «точка зрения» на город: мы приехали, чтобы увидеть, посмотреть, понять, составить свое суждение. Обычная, заурядная жизнь нас не привлекает. Если бы представился случай, мы сумели бы понять и полюбить жизнь ковбоя на его ранчо. Там мы обнаружили бы человека в его естестве, а в этом всё дело. В бесчисленных городках США мы предвидим встречу с обществами в процессе формирования, на долгом пути к совершенству: обыденность, привычные ситуации представляются нам заурядными и не смогли бы пробудить нашего интереса. Нам подавай потенциал, свойственный большим городам. Драму, напряженность, даже жестокость человеческой сущности – человеческого свойства, которое здесь вырывается наружу, а в обычных городах стыдливо сдерживается. Нью-Йорк – это столица мира, и он лишен стыдливости. Здесь всё естественно.

Будь то в Чикаго или в Нью-Йорке, вас всегда поведут осматривать только красивые кварталы; вас всегда будут принимать только состоятельные хозяева, очень состоятельные, ужасно состоятельные среди взволнованной толпы. Чикагские slums чудовищны. Под slums мы подразумеваем жуткие кварталы, где нет ничего, кроме трущоб, жизней, загубленных страшными условиями, жилищ, представляющих собой даже не норы, но орудия пыток. Впрочем, кварталы slums уродливы не только внешне. Чикаго, например, являет захватывающее зрелище своей Дрексел-авеню, застроенной частными особняками, замками в стиле немецкого Возрождения; всего несколько лет назад здесь был центр high-life [59]. В один прекрасный день вследствие резких перемен, уготованных городам (в Париже площадь Вогезов, опустошенная, чтобы наполнить предместье Сен-Жермен; бульвар Сен-Мартен, покинутый ради бульвара де ла Мадлен; затем нынешний скачок за пределы квартала Елисейских Полей и создание нового жизненного центра на Западе за счет бульваров, познавших вековую славу, и так далее), Чикаго был поделен надвое. Ось города, Восток – Запад, определила (как Авенида де Майо в Буэнос-Айресе) участь двух частей города. Роскошь пребывала на Юге; внезапно она перескакивает на Север. Юг заброшен. Кто будет жить в роскошных королевских (и подозрительных) хоромах на Дрексел-авеню? Никто. Впрочем, нет, через некоторое время там поселились чернокожие. Они устроились там среди разбитых зеркал, за окнами, заколоченными досками. Вилла превратилась в трущобу; в садах, за роскошными проржавевшими оградами, среди сорняков, валяются отбросы. Там царит нищета. Потому в США слово «чернокожий» (по крайней мере на Юге), означает «пария». И этот квартал трущоб ужасает не своим местоположением, но тем, какая злая шутка посеяла смерть в этом некогда «райском» месте. Но есть и трущобы в полном смысле этого слова: запущенные бараки из дерева или почерневшего кирпича, разрушение, полная деградация признака жизни: поддержания порядка. Они производят тягостное впечатление. Это новые трущобы. Они существуют лет двадцать или пятьдесят. В туберкулезных кварталах Парижа, в барселонских кварталах трущоб и красных фонарей Баррио Чино, этом рассаднике проституции, можно еще смириться с тем, что нищета – это нормальная участь трупов городов, загнивающих городских кварталов – трагический признак вырождения. Он указывает на то, что в социальном механизме что-то неисправно, он свидетель-обвинитель времени, которое позволило погибнуть некоему члену общества ради того, чтобы увешать драгоценностями, кольцами, жемчужными и бриллиантовыми ожерельями других, привилегированных, членов.

Что касается slums Нью-Йорка, я их едва видел и смею