Суд праведный - Александр Григорьевич Ярушкин

всю компанию тяжелым взглядом:

— Ну?! Меня плохо слышно? Ась?!

Никому не хотелось связываться с ним. Неясно было, чем бы кончилась драка с этим новеньким, злым Яшкой Комариным да с этим угрюмым крестьянином, чьи кулаки внушали невольное уважением. С глухим ропотом арестанты стали расходиться. Яшка осклабился, повернулся к Высичу:

— Ты, господин хороший, Блоху-то отпусти… Шутейно он тебя завести хотел…

Высич последовал его совету, и Блоха, кривя лицо и потирая руку, удалился к приятелям, уже раздававшим на нарах картишки, чтобы продолжить игру. Удовлетворенно хмыкнув, Комарин сделал приглашающий жест:

— К нам пожалте! — а усадив Высича рядом с собой, проговорил просительно: — Рассуди нас, господин хороший, человек ты, видать, грамотный… Признавать Анисиму, — он указал на Белова, — вину свою на суде, али не признавать? Интересуюсь, как на энто дело политики смотрят.

— Я, например, вообще никаких показаний не давал, — улыбнулся Высич.

— Значица, не впервой… — Яшка обвел рукой камеру, — в энтаком месте пребывать?

— Приходилось, — коротко кивнул Высич.

— Энто хорошо. Опыт имеется, — заулыбался Комарин и, поудобнее устроившись на нарах, то и дело обращаясь за подтверждением сказанного к Анисиму, передал суть спора. — Вот и рассудите…

— Так я уже эту историю знаю! — воскликнул Высич. — Меня же в Сотниково задержали. Я с вашим сыном знаком!

Анисим, у которого сразу защемило на душе, с несвойственной ему торопливостью спросил, подавшись вперед:

— Как они там? Петька? Татьяна?

— Дочь вашу я не видел, а вот Пётр — парень толковый, правильный!

— У Анисима другого и не могет быть! — Комарин усмехнулся, хлопнул приятеля по плечу, потом посмотрел на Высича. — Как дело-то было? Звиняйте, что интересуюсь.

— Да ничего страшного, — Высич пожал плечами. — Все было очень просто…

Выслушав его, Комарин задумчиво почесал плешивую голову.

— История… Кто ж энто вас продал-то?

— Предают только друзья, — усмехнулся Высич.

— Энто верно… — протянул Яшка. — И бабы… Эх, и без них никак, и с ними — беда нашему брату…

— Верю вашему опыту, — сказал Высич.

— Верь! — Комарин хлопнул себя по колену, прищурился. — Ну, дык и чего же Анисиму делать? Я думаю, каяться надо, снисхождение выйдет… А ваше какое просвещенное мнение?

Анисим досадливо глянул на Комарина:

— Каяться, каяться! Нету на мне крови, не убийца я…

— Энто я тебе поверю, — отозвался Яшка. — А суд… энто совсем другая сторона… Как считаете, господин хороший?

Высич помолчал немного, проговорил серьезно:

— Свои убеждения необходимо отстаивать, даже если за это приходится страдать. — оценивающе посмотрел на Белова. — Вы же знаете, что не совершали преступления?

— Не совершал, — угрюмо кивнул Анисим.

— Значит, так и следует говорить, — закончил Высич.

Яшка искренне огорчился:

— Ну вот… Какие-то вы оба неправильные. Каяться надо, авось пожалеют.

— Пожалел волк кобылу, — хмыкнул Высич.

2

Через несколько дней надзиратель вызвал Белова для встречи с приехавшим в Томск присяжным поверенным. В голосе надзирателя, когда он сообщал об этом, сквозило сильное удивление, но для Анисима появление защитника не было неожиданностью. Высич уже рассказал ему, что сын каким-то образом умудрился раздобыть денег и заключил соглашение с Озиридовым на его защиту. Встречи с ним Анисим ждал с нетерпением.

— Не забудь передать ему мою просьбу, — шепнул Высич, когда Анисим спускался с нар.

Присяжный поверенный Озиридов встретил Белова радушно:

— Проходи, голубчик, присаживайся. С делом твоим я уже ознакомился. Целый день в канцелярии окружного суда просидел. Непростое дельце, весьма непростое… И твои показания читал, весьма любопытно…

Анисим, стесняясь, перебил присяжного поверенного:

— Извиняйте. Привет вам просили передать.

— Кто же? — удивленно пощипал бородку Озиридов.

— Валерий Владимирович алаверды вам передают…

— Высич? — приглушенно спросил Озиридов, настороженно оглядываясь на дверь.

Белов кивнул:

— Они самые. Их к нам в камеру поселили.

Озиридов непонимающе посмотрел на него:

— В камеру? А как он сюда попал?!

— Дык я толком не знаю, — пожал плечами Анисим. — Они встретиться с вами хотят.

— Ясно, ясно, ясно… — Озиридов опустился на стул, сплел пальцы, задумался ненадолго. — Скажи ему, постараюсь что-нибудь придумать.

— Вы уж постарайтесь, — просительно, словно это касалось его лично, проговорил Анисим.

— Надеюсь, что получится, — сказал Озиридов, коснулся пальцем тонкой папки, лежащей перед ним на столе, предложил: — Давай, братец Белов, перейдем к твоему дельцу…

— Давайте, — сразу помрачнел Анисим.

— Я понимаю, состояние у тебя в тот вечер было еще то, — продолжил Ромуальд Иннокентьевич. — Над дочерью надругались, да еще и выпил. Где уж тут за свои действия отвечать… Но вот не нравятся мне твои показания. Ёлкин ведь приятель твой?

— Был приятель, — буркнул Анисим.

— Неважно, — вяло махнул рукой Озиридов. — Всё равно, был… Зачем ему врать и на тебя наговаривать? Ведь прямо на тебя и показывает.

— Не убивал я, — тяжело вздохнул Анисим.

Озиридов приложил ладонь к накрахмаленной белой сорочке:

— Голубчик Белов, пойми меня правильно. Я-то всей душей тебе верю, но дело-то упирается не в меня. Ёлкин на тебя показывает. Кол, коим Кунгуров умерщвлен, из твоего прясла вырван. У Кунгуровых в доме разгром ты учинил… Смотри, как все выстраивается! Что скажут присяжные заседатели? Так и скажут: мужик набедокурил и от ответственности уйти желает. И что тогда?

— И что тогда? — взглянул на него Анисим.

— А тогда, голубчик Белов, коронные судьи на тебя сразу как на преступника оскалятся. Это ты понимаешь?

— Понимаю, — обреченно кивнул Анисим, потом снова поднял голову: — Что ж мне теперь, против совести говорить?

Ромуальд Иннокентьевич густо покраснел, как барышня-гимназистка, которую застали за просмотром эротических открыток. Он даже раздосадованно взмахнул руками:

— Правду надо говорить! Повинную голову и меч не сечет. Да и мне, коли признаешься, что сказать в суде найдется. Мужик ты не из последних, а Кунгуров, можно сказать, на случившееся сам напросился. Присяжные тоже отцы, у них тоже дочери есть, поймут. Да плюс ты признаешься да раскаиваешься:… Чуешь? Так что думай, милейший, думай! Перед судом мы с тобой еще встретимся, потолкуем, а сейчас, братец Белов, иди и крепко думай.

Анисим тяжело поднялся с табурета, попрощался и понуро вышел в тюремный коридор, где его дожидался надзиратель. От встречи со своим защитником он ожидал большего.

Смотритель тюремного замка, титулярный советник Константин Николаевич Житинский, услышав от секретаря о приходе Озиридова, встретил присяжного поверенного на пороге своего кабинета.

— Ромуальд Иннокентьевич! — бережно потряс он руку старого знакомца. — Сколько лет, сколько зим! Я уж думал, не свидимся. Уехал в Новониколаевск, совсем нас забыл! Вы не представляете, как я рад!

Ладони Житинского были мягкие, теплые, почти женские, на лице отражалась неподдельная радость, и Озиридов чувствовал искреннюю приязнь к этому невысокому, полному, с пухлыми бритыми щеками и жиденьким коком волос над высоким от залысин лбом, человеку.