Проклятие скифов - Сергей Пономаренко

Сейчас, когда он смотрел на мертвое тело приятеля, ему казалось, что покойник по какой-то причине сердится на него, словно он чего-то не сделал или сделал не так.

«Могут ли покойники сердиться? — Эта мысль его поразила. — Если да, то и мстить тоже могут?» — И Василий со страхом посмотрел на труп, будто ожидая, что тот откроет глаза и выскажет ему свои претензии.

2

1919 год. Одесская губерния

Прохор, идя по Преображенской улице, держался настороженно, и в случае опасности его правая рука была готова нырнуть под полу пиджака и выхватить браунинг, а еще карман парусиновых штанов оттопыривался от ребристого шара германской ручной гранаты[33] — «ананаски». Он шел неторопливым тяжелым шагом, горбясь и устремив взгляд вниз, стараясь ничем не привлекать к себе внимания — мужиковатый, с растрепанными длинными волосами-космами с пробивающейся сединой, с трехнедельной колючей щетиной на лице, которую еще трудно было назвать бородой. Последнее обстоятельство его беспокоило больше всего. Утром, взглянув на свое отражение в зеркале, он понял, что даже в новом облике хорошо узнаваем. Его могли выдать предательские ямочки на щеках, появляющиеся при малейшем подобии улыбки на широком скуластом лице, и тут никакой маскарад ему не помог бы.

«Когда ты улыбаешься, у тебя лицо становится по-детски открытым и очень красивым. Такой улыбки нет ни у кого в мире — и все из-за твоих милых ямочек!» — сквозь слезы сказала Фекла, провожая его на флот. Она говорила слова любви, уверяя, что будет с нетерпением ждать его и что Господь Бог не позволит, чтобы с ним что-нибудь случилось на этой проклятой войне, которой не видно конца, хотя уже и царя нет, и скоро должна наступить пора благоденствия, как обещали заезжие агитаторы-эсеры. Он тоже ей что-то говорил, в чем-то клялся, что-то обещал, хотя уже знал, что никогда не вернется в этот провинциальный городок. Он мечтал о дальних морских походах, неведомых странах, хотел стать капитаном торгового судна и объездить весь мир. Война и недавние события в Петрограде, разрушившие империю и родившие на смену ей республику, где стираются сословные различия, где все стали равноправными гражданами, давали на это надежду. Ему понравились слова песни, появившейся вместе с новым временем: «Кто был ничем, тот станет всем!»[34] И это чарующее слово — свобода!

Его не пугало, как многих друзей, слово «война», и он был даже рад, что ему предстоит воевать. И не лозунг «Война до победного конца!» его вдохновлял, а возможность себя проявить и таким образом вырваться из замкнутого круга, в котором был обречен находиться с момента рождения в многодетной семье сапожника.

В Одессе он был известной личностью, хотя пробыл здесь лишь десять дней. Ему вспомнились толпы народа на улицах, весело выкрикивающего приветствия, букеты цветов, летящие под ноги лошадям, и их неприглядно, серо экипированная, но победоносная дивизия, гордо вступающая в город, который поспешно покинули франко-греческие войска.

Город был свеж, умыт и чертовски богат. Один только вид сытой публики, разряженной в дорогую, добротную одежду из заграничных тканей, в накрахмаленных манишках, в аристократических цилиндрах и модных котелках, с массивными золочеными пенсне и в больших роговых очках, этой случайно уцелевшей жирующей буржуазии, недобитых клопов-эксплуататоров вызывал у него законное желание дать кому-нибудь из них в морду. А их женщины, напоминающие откормленных бледнокожих цесарок, в пышных праздничных нарядах с кружевами, в шляпках, украшенных страусовыми перьями, будили воображение, хотя, если разобраться, сдери с них эту праздничную обертку — и не отличишь от простых крестьянок. Ему вспомнилось вначале испуганно-напряженное, а затем завлекающе-податливое тело Феклы с твердыми бугорками персей и возбуждающим огнем между ног…

Прохор не сомневался, что подобные мысли бродили у большинства из вступающего в город воинства, вшивого и небритого, пропахшего порохом и потом, изголодавшегося на тощих кашах и долгом отсутствии женщин, живущего одним днем, потому что завтра можно встретить глупую смерть. Да умной смерть и не бывает, и приходит она не в облике черной костлявой старухи с косой, а разрывается шрапнелью, вонзается штыком, рубит шашкой, взрывается в голове пулей, вываливает твои сизые внутренности наружу, заставляет захлебнуться кровью из пробитого легкого — не перечислишь всех ликов, принимаемых смертью. А бывает и хуже: приняв облик холеры, обезводит организм до желтизны и примет тебя в смертельные объятия вечности в смраде самодельного солдатского толчка.

Но кто боится смерти, тот ее на себя и накличет, а Прохор ее не боялся, и за это она его уважала. Призванному во флот, на миноносец «Проворный», Прохору так и не удалось исполнить свою мечту о дальних странствиях, морских сражениях, зато он стал политически грамотным в кружке анархистов, руководимом товарищем Мишей, где узнал, что любая власть — зло! А со злом надо бороться, и не в белых перчатках, а грубо стиснув ее мозолистой рукой. Власть на военных судах все больше концентрировалась в руках судовых комитетов, в которых верховодили матросы и младшие офицеры, в основном эсеры.

* * *

По иронии судьбы последние два года жизнь Прохора находилась в какой-то странной зависимости от этого морского города. Первый раз он побывал в Одессе в июне 1917 года, точнее, возле нее, у Военной пристани, но ему так и не представилась возможность сойти на сушу. Тогда судовой комитет, возглавляемый эсером, мичманом Суворкиным, принял решение не выполнять приказы командующего Черноморским флотом адмирала Колчака и вернуться на базу в Севастополь, и это был не единственный случай. Колчаку был фактически объявлен бойкот, что и привело к его отставке. Не помог молодому адмиралу красный бант на груди и участие в майском перезахоронении останков казненных в 1906 году на острове Березань лейтенанта Шмидта и трех матросов.

А затем был Севастополь и бесконечные митинги, октябрьские события в Петрограде, еще больше всколыхнувшие матросскую массу, превратив ее в гремучую взрывчатую смесь, ожидающую лишь запала. И такой запал нашелся в образе вернувшегося в декабре из-под Белгорода отряда матросов под командованием анархиста Мокроусова, участвовавшего в боях с прорывавшимися на Дон батальонами генерала Корнилова. Два десятка павших матросов-красногвардейцев были с почестями похоронены на Михайловском кладбище. После траурной церемонии стихийно возник призыв «Бей золотопогонников!» и началась охота на офицеров. Их хватали, избивали и отводили в тюрьму, а часть расстреляли на Малаховом кургане. Через неделю охота на офицеров возобновилась и приняла такие масштабы, что вследствие этого командирами боевых кораблей стали младшие офицеры, не старше звания лейтенанта.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});