Разговоры Пушкина - Борис Львович Модзалевский

Раз он приходит ко мне и говорит: "Меня требуют в Петербург; вот вам ключ от моего сундука с книгами; я поручаю их вам, Лаврентий Николаевич; читайте их, если угодно, но не позволяйте никому рыться в сундуке". После отъезда Пушкина, пользуясь его позволением, я стал пересматривать книги… Между прочим, я нашел у Пушкина сочинение парижского академика[242]. "Voyage de Chappe d'Auteroche en Russie et a la Tobolsk en Siberie pour observer le passage de Venus sous le disque de Soleil, 1765". На первом листе было написано:,Au Marechal Mortier, Moscou 1812". Этой находке я очень обрадовался, потому что у меня был атлас к этому сочинению, и на первом листе моего атласа была та же надпись… Когда возвратился Пушкин в Москву, я сообщил ему о моем открытии: "Уступите мне ваш атлас, — сказалон, — а вы, Лаврентий Николаевич, выберите себе взамен одну из моих книг".

Л. Обер[243]. Мое знакомство с Пушкиным (Отрывки из моей памяти). "Русский Курьер" 1880, № 158, стр. 4.

Ср. Ф. Б. Венок на памятник Пушкину. СПб. 1880, стр. 340–343.

В 1829 году, когда Пушкин воротился в Москву из своего закавказского странствования, я застал его в одно утро за письменным столом; перед ним были развернуты Малороссийские песни моего издания 1827 г.

"А я это обкрадываю ваши песни!" сказал он и, взяв со стола прерванное моим приходом письмо, прочел из него выразительно:

Мыне с жинкой не возиться;

А тютюн да люлька

Козаку в дорози

Знадобиться!

М. А. Максимович. Барсуков, XVIII, стр. 131–132. — Ср. РА 1874, II, стр. 1071.

Ноябрь — декабрь.

Вскоре после моего выпуска из Царскосельского Лицея я встретил Пушкина… который, увидав на мне лицейский мундир, подошел и спросил: "Вы верно только что выпущены из Лицея?" — "Только что выпущен с прикомандированием к гвардейскому полку", ответил я. — "А позвольте спросить вас, где вы теперь служите?" — "Я числюсь по России", был ответ Пушкина.

Старый лицеист. "Новое Время" 1880, № 1521.

*Он [Пушкин] дал мне в альманах "Царское Село" антологическое стихотворение свое "Загадка, при посылке [Дельвигу] бронзового Сфинкса":

Кто на снегах возрастил Феокритовы нежные розы?

В веке железном, скажи, кто золотой угадал?

Кто, славянин молодой, грек духом, а родом германец?

Вот загадка моя: хитрый Эдип, разреши.

Оказалась просодическая неисправность во втором гекзаметре: он был у Пушкина так:

Кто, славянин молодой, духом грек, родом германец?

Я заметил это Дельвигу, указал, как легко исправить погрешность перестановкою двух слов и прибавлением союза а, и попросил Дельвига сделать эту поправку, или принять ее на себя. Он не согласился.

"Или покажите самому Пушкину, или напечатайте так, как есть! Что за беда? Пушкину простительно ошибаться в древних размерах: он ими не пишет…"

В последней корректуре я не утерпел, понадеялся, что Пушкин и не заметит такой безделицы — и сделал гекзаметр правильным. Тиснул, послал ему свой альманах и, несколько дней спустя, сам прихожу. А он, впрочем довольно веселый, встречает меня замечанием, что я изменил один из его стихов. Я прикинулся незнающим. Он действительно указал на поправку. Я возразил, улыбаясь, что дивная память его, в этом случае, ему изменила: "Так не было у вас и быть не могло!"

"Почему?"

"Потому что гекзаметр был бы и неполный, и неправильный: у третьей стопы не доставало бы половины, а слово "грек" ни в каком случае не может быть коротким словом".

Он призадумался.

"Потому-то вы и поправили стих! благодарю вас!"

Тут мне уже нельзя было не признаться в переделке, но я горько жаловался на Дельвига, который не хотел взять на себя такой неважной для него ответственности перед своим лицейским товарищем…

Долго после того во время холеры, когда он, уже женатый, жил в Царском Селе, я с ним нечаянно сошелся у П. А. Плетнева, который готовил к печати новый том его стихотворений. Пушкин перебирал их в рукописи, читал иные вслух, в том числе и "Загадку", и, указывая на меня, сказал при всех: "Этот стих барон мне поправил!".

Бар. Е. Ф. Розен[244], Ссылка на мертвых. "Сын Отечества" 1847, № 6, отд. III, стр. 16–18.

23 декабря.

I met last night at Baron Rehansen's the Byron of Russia; his name is Poushkin, the celebrated and, at the same time, the only poet in this country… I could observe nothing remarkable in his person or manners; he was slo-wenly in his appearance, which is sometimes the failing of men of talent, and avowed openly his predilection for gambling: the only notable expression, indeed, which dropped, from him during the evening was this: "J'aimerois mieux mourir que ne pas jouer" [Я встретил прошлым вечером у барона Р. русского Байрона — Пушкина, знаменитого и, вместе с тем, единственного поэта в России… Я не заметил ничего особенного в его личности и его манерах; внешность его неряшлива, этот недостаток является иногда у талантливых людей, и он откровенно сознается в своем пристрастии к игре: единственное примечательное выражение, которое вырвалось у него во время вечера, было такое: "Я предпочел бы лучше умереть, чем не играть"].

Томас Рэйкс (Raikes), эсквайр. Публ. С. Ф. Глинки. ПС, XXXI–XXXII, стр. 105–106.

После 1829 г.

Могу сказать только, что почти при каждом со мною свидании, бывало, Пушкин спросит: не написал ли я новых лирических пиес? и всегда советовал не пренебрегать при сериозном, продолжительном занятии драмою и минутами лирического вдохновения. "Помните, — сказал он мне однажды, — что только до 35 лет можно быть истинно-лирическим поэтом, а драмы можно писать до 70 лет и далее!"

Бар. Е. Ф. Розен. Ссылка на мертвых. "Сын Отечества" 1847, № 6, отд. III, стр. 12.

Он [Пушкин] частенько говаривал мне: "У нас еще через пятьдесят лет не оценят Дельвига! Переведите его от доски до доски на немецкий язык: немцы тотчас поймут, какой он единственный поэт и как мила у него русская народность".

Бар. Е. Ф. Розен. Ссылка но мертвых. "Сын Отечества" 1847. № 6. отд. III, стр. 15.

Пушкину все хотелось написать большой роман. Раз он откровенно сказал Нащокину[245]: "Погоди, дай мне собраться, я за пояс заткну Вальтера Скотта[246].

П. В. Нащокин по записи П. И. Бартенева. Бартенев, стр. 35.

1829–1833 гг.

Когда Павел Войнович был еще холост, Пушкин проездом через Москву, остановившись у