Семь возрастов смерти. Путешествие судмедэксперта по жизни - Ричард Шеперд

пока он был относительно трезвым. Наряду с жонглированием он открыл для себя и спиртное и частенько втихую напивался у себя в комнате. Порой мы присоединялись к нему за бутылками сидра — понятия не имею, как ему удавалось раздобыть их во времена, когда продажа спиртного контролировалась гораздо строже, чем сейчас. Чаще всего мы могли вовремя остановиться, Саймон же меры не знал. Не верилось, что ему удавалось скрывать свое пристрастие от бабушки и родителей, но, судя по всему, они действительно были в неведении.

Из-за чего же мой друг напивался? Все дело было в Фионе. Она училась в гимназии для девочек, и Саймон безнадежно влюбился в нее на танцах. Не он один, но Саймон — по уши. Ее считали самой красивой девочкой в округе, и, смею сказать, многие из стариков, когда-то ходивших со мной в гимназию для мальчиков, наверняка до сих пор помнят, как она, выходя из школьных ворот, слегка качала головой, распуская на ветру длинные светлые локоны.

Фиона не ответила Саймону взаимностью на его огромную и всепоглощающую любовь. Она виделась с ним несколько раз, но им никогда не удавалось остаться наедине, и, казалось, чем больше он заискивал перед ней, тем большее презрение вызывал. Она предпочитала статных регбистов, Саймон же был из числа худых и умных ребят. Еще он постоянно во что-то врезался, отчасти из-за того, что снимал очки, когда она была рядом.

Родители Саймона обозлились на школу из-за его результатов экзаменов. Они требовали объяснить, почему никто не предупредил их, что такое может случиться: наняли бы репетитора, чтобы его подтянуть. Они спросили у меня, ходил ли он вообще на занятия. Я сказал, что ходил. Так оно и было — во всяком случае, физически он присутствовал, только вот его душа уже давно была где-то в другом месте.

Два года я ждал, когда вернется Саймон, которого я знал. Порой он бывал самим собой, но случалось это все реже и реже. У нас была общая любовь к небу и страсть к полетам. Мне приходилось ограничиваться мечтательными наблюдениями за самолетами с земли — отец считал, что отдыхать нужно у себя на родине. Саймон же не раз проводил летний отпуск с родителями за границей, и я просил его рассказать, каково это, когда самолет отрывается от земли или, наоборот, садится или кренится, и как это — просто лететь высоко над землей? Мне была интересна каждая деталь.

Над нашим районом проходил воздушный маршрут, ведущий к Хитроу, и мы частенько задирали головы, пытаясь разглядеть в небе пролетающий самолет. Затем, когда нам было по 17, произошло нечто невероятное. Страна была помешана на «Конкорде» — необычайном V-образном самолете, который создавался многие годы и мог летать быстрее скорости звука. Был запланирован его показательный полет над Центральным Лондоном в сопровождении пилотажной группы «Красные стрелы». Мне удалось узнать маршрут — он проходил над Уотфордом!

Я подрабатывал там по субботам (продавал ковры в универмаге, если вам интересно), но в тот день я ждал пролета «Конкорда» на крыше магазина.

Мне было наплевать, уволят ли меня за это, — в тот момент не было ничего важнее на свете. Вместе с Саймоном мы внимательно изучали карты и расписание полета — я не сомневался, что он тоже будет наблюдать за ним из дома.

Не думаю, что когда-нибудь забуду момент, когда «Конкорд», огромный и ослепительно белый, в окружении выстроившихся клином крошечных истребителей пилотажной группы рассек голубое небо над моим правым плечом и развернулся в сторону Центрального Лондона. Это было абсолютное совершенство, от которого на глазах ненароком наворачиваются слезы. Я смотрел, как они отдаляются, становясь все меньше и меньше, с невероятной скоростью, пока истребители полностью не исчезли, а «Конкорд» не превратился в едва различимую точку. Я продолжал смотреть на небо. Были ли они там на самом деле? Правда ли я все это видел? Я знал, что пройдет не меньше недели, прежде чем волнение утихнет. И я дал себе зарок как можно скорее самому очутиться в самолете.

По дороге домой я заскочил к Саймону.

— Как же здорово было! — воскликнул я, как только он открыл дверь.

Саймон посмотрел на меня равнодушным отстраненным взглядом, который появился у него в последнее время.

— Что? — переспросил он.

Я смотрел на него с недоумением.

— Ах да, — сказал он, пожав плечами. — Я забыл посмотреть.

Не верилось, что передо мной был мой друг Саймон. Его голос был лишен эмоций, чувствовалось полное отсутствие интереса к миру вокруг. Откуда это взялось? В глубине души я не удивился, когда он провалил выпускные экзамены. Ему больше ни до чего не было дела.

Большинство из нас не получили оценок, на которые рассчитывали. Вне всякого сомнения, все потому, что мы слишком много страдали по девушкам в обнимку с транзисторным приемником у себя в комнате. Я старался не нарушать вечную тишину нашего дома, надевая огромные наушники с длиннющим проводом. Радио «Кэролайн». Радио «Лондон». Кенни Эверетт[21]. Дэйв Кэш[22]. У себя в комнате мы сбегали от BBC и слушали, упиваясь каждым словом, нотой, объявлением. Это было в конце 1960-х, и мы знали, что становимся свидетелями культурной революции. Это была музыкальная свобода! Это было невероятно. Уравнения и химические формулы валялись без дела на столе.

Что касается отношений, мобильных телефонов тогда, разумеется, еще не было, и в нашем доме на полке в прихожей, как и во многих других, был лишь черный бакелитовый телефон с коричневым плетеным проводом. Когда у меня появилась девушка, не было никаких шансов на то, чтобы весь вечер спокойно шептать ей всякие нежности: уже спустя две минуты в коридоре появлялся отец и спрашивал, кто будет платить за звонок. Кажется, я в итоге привел ее домой, чтобы познакомить с отцом и Джойс. Как бы то ни было, моя девушка была частью моей другой жизни — уличной. У Саймона тоже появилась другая жизнь, но проходила она в четырех стенах дома его родителей — точнее, в его собственной голове.

Лишь годы спустя до меня дошло, что Саймон, должно быть, пребывал в сильнейшей депрессии. А также то, что я ошибочно винил во всем Фиону, в то время как на самом деле она была не причиной, а лишь триггером, спровоцировавшим уже давно назревавший внутри Саймона взрыв. В то время про подростковую депрессию особо не говорили — даже диагноза такого толком не существовало. Мы все еще жили в послевоенное во многих смыслах время, и все от него ожидали, что он