Змея, крокодил и собака - Барбара Мертц

по пятам, он взорвался потоком обвинений.

– Sie haben recht, Herr Professor, – покорно пробормотал Шмидт. – Ich bin tin vollendetes Rindvieb.[100]

– Ты делаешь из мухи слона, Эмерсон, – сказала я. – Пуля даже рядом со мной не пролетела.

– Короче говоря, не причинили никакого вреда – ни помыслом, ни действием, – заключил профессор Эберфельт, выступив на защиту своего коллеги.

– За исключением того, что мой проводник испугался, – добавила я. – Давайте попытаемся найти его и успокоить. Он нашёл новую гробницу и собирался показать её мне.

Но ни гида, ни гробницы, о которой он говорил, мы так и не нашли, сколько ни искали.

– Может быть, он вернётся завтра, когда преодолеет свой страх, – сказала я в конце концов. – Он молод и, кажется, очень робок.

Наши посетители не задержались: их ждало зафрахтованное судно, так что они собирались вернуться в Каир сегодня же вечером. Наблюдая, как ослы исчезают в растущих тенях на востоке, Эмерсон по привычке задумчиво гладил подбородок.

– Я думаю, что мы здесь достаточно поработали, Пибоди, – произнёс он. – Поезд «Луксор-Каир» останавливается в Рикке по утрам. Едем?

Я не видела причин для отказа.

* * *

Первое, чем я занялась в отеле – попросила суфраги организовать мне чудесную горячую ванну. Пока я нежилась в ароматизированной воде, Эмерсон просматривал письма и сообщения, доставленные в наше отсутствие, и сообщал мне об их содержании с соответствующими комментариями:

– Пообедаем ли мы с леди Уоллингфорд и её дочерью? Нет, не намерены. Капитан и миссис Ричардсон с нетерпением ожидают удовольствия видеть нашу семью у себя на soiree[101]... И ждут напрасно. Мистер Винси надеется, что мы окажем ему честь отобедать с ним в четверг... Он не заслужил такой чести. Генеральный стряпчий[102]... Ага! Зерно пшеницы среди всей этой мякины! Письмо из Чалфонта[103].

– Открой, – отозвалась я. Звук рвущейся бумаги подсказал мне, что я немного опоздала со своим предложением.

Послание было своего рода семейным: начатое Эвелиной и дополненное другими. Записки от Эвелины и Уолтера были короткими – уверения, что с ними и с их подопечными всё в порядке. Отрывистое сообщение Нефрет вызвало у меня некоторое разочарование: оно выглядело, как исполнение обязанности, которая автору совсем не по душе. Я напомнила себе, что не следует ожидать большего. Отец учил её читать и писать по-английски, но у неё не было возможности практиковать это умение. Должно пройти немало времени, прежде чем она научится выражаться изящно и подробно.

Но вклад Рамзеса полностью компенсировал все недостатки последнего качества. Я поняла, почему он попросил разрешения завершить письмо: его комментарии были, мягко говоря, неизмеримо более откровенными, чем тётины.

«Розе это не нравится. Она ничего не говорит вслух, но её лицо вечно выглядит так, будто она ест маринованный лук. Я думаю, трудность в том, что она не справляется с Эллис. Эллис – новая служанка тёти Эвелины. Она появилась из сточной канавы, как и другие».

Когда Эмерсон перестал смеяться, я воскликнула:

– Боже мой, откуда этот ребёнок набрался таких выражений? По доброте своего сердца Эвелина нанимает несчастных молодых женщин, которых не слишком баловала жизнь, но...

– Меткость описания искупает нехватку пристойности, – ответил Эмерсон. – Слушай дальше:

«Роза говорит, что не держит зла на Эллис. Я тоже, хотя и не знаю точно, что подразумевает этот термин. Но и мне трудно ужиться с Эллис. Она постоянно следит за Нефрет, пытаясь заставить её переодеться и завить волосы.

Уилкинс (наш бывший дворецкий, которого нынче наняли Эвелина и Уолтер) с момента нашего приезда чувствует себя немного не в своей тарелке. Он выглядит очень нервным. Любая мелочь выводит его из себя. Когда вчера я выпустил льва из клетки...»[104]

Моё тело потеряло равновесие в ванне, и голова скрылась под водой. Когда я вынырнула, кашляя и задыхаясь, то обнаружила, что Эмерсон продолжает читать:

«... никакой опасности, поскольку, как вам известно, я познакомился с ним, когда он был ещё детёнышем, и старался возобновить знакомство при всяком удобном случае. Дядя Уолтер не нервничал, но его замечания были крайне уничижительными, и он приказал мне выучить дополнительно ещё десять страниц Цезаря. Он добавил, что сожалеет, что я слишком взрослый для того, чтобы меня отшлёпать. Он согласился построить большую клетку для льва».

Я избавлю Читателя от подробнейших описаний Рамзеса, касающихся здоровья и привычек других слуг (я даже не знала о любви кухарки к джину – как, полагаю, и Эвелина). Рассказ о НЕЙ он оставил напоследок.

«С тех пор, как мы приехали сюда, её здоровье и настроение улучшились, но, как мне кажется (хотя, по-моему, Рамзес пытался вычеркнуть последние три слова, но Эмерсон всё равно разобрал их), она слишком много времени проводит за уроками. Я согласился с вашим мнением о том, что mens sana in corpore sano[105] является хорошим принципом, и принял его, как руководство к действиям. Поэтому я решил заняться стрельбой из лука. Это спорт, в котором поощряется участие юных дам. Тётя Эвелина согласилась со мной и дядей Уолтером, взявшим на себя обязательство соорудить нам мишени, когда освободится. Я обнаружил, что Нефрет уже знакома с этим видом спорта. Она согласилась наставлять меня. Взамен я учу её ездить верхом и фехтовать».

– Он же не умеет фехтовать! – возмущённо воскликнула я.

Эмерсон что-то промычал в ответ.

Я решила не развивать эту тему. Я подозревала, что Эмерсон потихоньку занимается уроками фехтования, но он был не в силах признаться, что должен учиться чему бы то ни было. Его истинный мотив для занятия этим видом спорта не делает ему чести, поскольку возник из ревности к человеку, по отношению к которому не было ни малейшей причины испытывать подобное чувство[106]. Следует признать, что приобретённое умение впоследствии оказалось достаточно полезным. По-видимому, именно Эмерсон позволил Рамзесу пойти по своим стопам. Он знал, что я бы это не одобрила: кровь застывала в жилах от одной лишь мысли о том, что в руках у Рамзеса находится длинное гибкое острое оружие.

Ещё два абзаца описывали достижения Нефрет гораздо подробнее, чем те заслуживали. Когда Эмерсон закончил, он заметил с родительской гордостью:

– Как хорошо он пишет. Достаточно литературно, на мой взгляд.

– Как будто бы всё идёт хорошо, – ответила я. – Пожалуйста, передай мне это полотенце, Эмерсон.

Эмерсон